– Человек, человек, – чуть ли не с издевкой повторил кто-то третий. – Чем только не бывает этот самый человек!
Ехавшие на телеге не слышали этих пустых пререканий, они направились к церкви. Выбравшись на ровную дорогу, все четверо время от времени отхлебывали самогон, каждый из своей бутылки, и уже задолго до прибытия к церкви заорали песню, но, разумеется, не церковный псалом. Возчик сперва старался утихомирить спутников, потому что ребенок, а с ним и кошка уснули на соломе у его ног. Но другие, как будто назло, горланили все громче, а под конец и он сам принялся орать заодно со всеми. Всюду, где только ни раздавалось это разухабистое пение, люди выходили поглядеть: что, мол, за гульба? А с телеги четверо бражников махали всем, кого замечали, руками или шапками и кричали хриплыми голосами:
– Мы едем хоронить Нечистого! Мы едем хоронить Нечистого!
Церковный обряд сошел как будто благополучно. Но едва лишь кистер затянул хорал, певуны стали так здорово подтягивать, что кистеру еле-еле удалось призвать их к порядку. Все, однако, происходило в границах приличия, и придраться было не к чему. Возчик нечистот дошел даже до того, что взял на руки ребенка с кошкой и держал их до тех пор, пока не закончили отпевание и крышку гроба не посыпали землей. Возчик, правда, пошатывался и от него несло самогоном, но девочке было хорошо на сильных руках, она с удовольствием слушала, что говорилось, глядя на то, что делалось вокруг, и прятала под шалью свою кошку.
Слова пастора были просты, но шли от сердца. Между прочим, он сказал:
– Ты был самый убогий и бедный меж себе подобных, и все же ты чувствовал себя великим и богатым, ибо ты обладал твердой верой. От нас ты ушел так же просто, как и жил, но тем ярче засияешь ты там, где некогда пребудешь.
Насчет последних слов возчик нечистот молвил своим спутникам:
– Слышал, что сказал пастор? Он не пускает его в царство небесное.
– Да, всего-навсего – «там, где пребудешь». А где же? Известно, где! – отозвался каменотес.
Они вытащили свои бутылки и на глазах у всех несколько раз хлебнули самогона, чтобы набраться храбрости. После этого каменотес с землекопом уселись в телегу на гроб, а торфяник с возчиком нечистот решили поразмять свои кости и дойти пешком до кладбища, куда было не больше полукилометра. Про ребенка с его кошкой и вовсе позабыли. Но девочку это не смутило, – она давно уже привыкла оставаться вдвоем со своей мурлыкой. Итак, все снова тронулись в путь. Впереди лошади везли телегу с гробом и двумя мужиками, сзади по пыльной дороге шагали в обнимку торфяник и возчик, ставшие за время похорон закадычными друзьями, а недалеко от них семенила Рийя со своей кошкой и тоже посредине дороги; она нарочно волочила ноги, чтобы пыль подымалась гуще и идти было интересней. Вначале возчик с торфяником вели громкую беседу, но когда другие двое, сидевшие на крышке гроба, запели, они тоже не смогли удержаться, чтобы не подтянуть, – пусть и не ту самую песню, что пели на телеге, и пусть даже не одну на двоих. У каждого нашлись свои слова и свой напев.
Однако общая эта песнь, в которой только Рийя и кошка не принимали участия, имела роковые последствия. Если бы бражники молчали или по крайней мере только разговаривали, собаки на придорожных дворах пропустили бы их без помехи, ибо здесь по дороге грохотало столько разных телег, что ни одна сметливая собака не давала себе труда лаять на проезжающих и даже не выбегала посмотреть, кто едет и что везет. Но стоило собакам услышать пение, как все они тут же выскочили узнать, что стряслось на дороге. Среди этих любопытных оказалась одна старая комнатная собачонка, очень мало знакомая с обычаями дворовых псов; она первая, по неразумению и глупости, задрала нос кверху и попробовала залаять, но поскольку из-за ее очень хриплого голоса лай не удался, собачонка во всю мочь принялась жалобно выть, словно ее растрогало пьяное пение. Тут не смогли молчать и остальные псы, – ибо так у них заведено: что бы ни делал один, остальные всегда обязаны подражать ему, будь даже этот один последним глупцом. Откуда у псов подобный обычай – этого вопроса исследователи еще не разрешили, однако некоторые из них высказывают мнение, что обычай этот собаки переняли у своих хозяев – людей. Отмечалось, что ни один сумасброд, ни один умалишенный не в состоянии придумать такой величайшей нелепости, которую тотчас не переняли бы люди, слывущие умниками и сами считающие себя таковыми.
Однако, откуда бы ни исходил подобный обычай, собачий концерт принял такие размеры, что заглушил даже голоса горланов. Страшный вой возбудил страх и любопытство у Рийиной кошки, и прежде чем девочка успела опомниться, кошка выскочила из-под платка, промчалась что было силы мимо певцов и лошадей и устремилась к дереву, стоявшему впереди, у самой дороги. Рийя тотчас же перестала пылить и с криком бросилась за кошкой. Когда она поровнялась с торфяником и возчиком, последний перехватил ее и спросил, что случилось. Но у девочки не шли слова с языка, – протягивая вперед руки, она не переставая повторяла одно и то же:
– Кошка! Кошка!
– Что с кошкой? – спросил возчик.
– Убежала, вон туда!
– Куда – туда?
– На дерево.
– На какое дерево?
– Туда!
Наконец, вопрошавший понял, в чем дело, и закричал сидящим на гробу:
– Эй, извозчики! Хватит горло драть, попридержите-ка своих жеребцов!
Рассказав о несчастье, постигшем ребенка, возчик вместе с торфяником взгромоздился на телегу. Он рассудил, что, взобравшись на крышку гроба, можно будет достать с дерева кошку, удравшую туда от собак. Но так как задача эта оказалась новой и неожиданной, то собутыльникам опять пришлось подкрепиться. Затем все четверо поднялись со своих мест, чтобы разом встать на крышку гроба, как только телега подъедет к дереву, под которым заливались лаем собаки.
– Теперь держитесь хорошенько друг за друга, я задам коням жару, – распорядился каменотес.
– Гони хоть вскачь, мы не пикнем! – заорали ему в ответ.
Телега тронулась и покатила к дереву. Всех разбирало любопытство: высоко ли забралась кошка и можно ли ее достать. При этом никто не заметил, как невдалеке от дерева одно колесо с треском наскочило на камень, а другое угодило в ложбинку по обочине дороги. Телегу накренило и тряхнуло столь неожиданно, что ехавшие полетели вниз. К счастью, господь наделил обеих лошадей сообразительностью и спокойным нравом: заметив беду, они в тот же миг остановились. Благодаря этому упавшие смогли подняться с земли. Один встал, посмеиваясь, другой – бранясь, третий – удивляясь, как же это могло произойти: все они молодцы бравые, хоть куда, немало свозили навоза на своем веку и ездили в телеге стоя, а никто никогда еще с нее не валился.
Но четвертый молодец – возчик нечистот – даже не сделал попытки подняться. Он лежал в придорожной канаве, куда упал, ударившись головой о камень. Общими силами взвалив его в телегу на солому, спутники обнаружили, что голова у возчика в крови, а сам он лишился сознания. «Эка важность!» – решили они сначала и первым делом принялись отыскивать на дереве кошку, потому что никому не хотелось слышать детского плача. Но кошки на дереве не оказалось. Чтобы Рийя могла всмотреться в листву, мужики стали на крышку гроба, подняли девочку поближе к веткам и показали ей, что там действительно нет кошки. Собаки, брехавшие под деревом, тоже куда-то исчезли, будто их вовсе и не было. Все походило на какое-то наваждение, и не оставалось ничего иного, как приводить в чувство возчика нечистот. При этом решили, что самое лучшее лекарство – самогон. У пострадавшего вытащили из кармана бутылку и последнюю каплю со дна вылили ему в рот. Когда это не подействовало, добавили из других бутылок, пока возчик не открыл глаза.
– Послушай-ка ты, братец! Понимаешь ли, кошки-то нет на дереве! – вскричали все хором, едва он успел очнуться.
– Знаю, – ответил возчик, как будто внезапно протрезвев.
– Откуда же ты, прохвост, знаешь, ведь ты спал?
– Я видел.
– Что ты видел?
– А вы разве не видали?
– Чего?
– Он же поднял крышку, встал и взял кошку с дерева.
– Кто поднял крышку?
– Нечистый, кто же еще, – преспокойно ответил возчик своим оцепеневшим от ужаса спутникам.
– Не валяй дурака! – закричали они возчику больше для того, чтобы ободрить самих себя.
Вместо ответа тот поднялся с соломы, влез на гроб, приложил свой левый глаз к щели, оставшейся между двумя неостроганными досками, и долго глядел внутрь гроба. Подняв, наконец, голову, он проговорил неторопливо и деловито:
– Смотрите сами, вон она сидит; только желтые глазищи в темноте кажутся синими.
С дрожью в сердце все четверо приблизились к щели в гробу. Каменотес заглянул первым и сказал:
– Как искры от кремня.
– Словно лен цветет на черной болотной воде, – промолвил подошедший тут торфяник.
– Словно синие звездочки на темном небе, – подтвердил землекоп.
