— Так точно.
— Срочно выезжайте в Оскол. В местном Управлении НКВД получите дальнейшие указания. Желаю успеха.
И трубка загудела частыми гудками. Наталья положила ее не рычаг, растерянно глянула на мужа.
— Кажется, там что-то стряслось, — растерянно сказала она. — Я срочно выезжаю в Оскол.
С прибытием в Оскол поезд запоздал, почему Наталья пошла сразу в гостиницу, где и сняла номер. Однако чувство дисциплины было в ней заложено с детства, и она решила известить канцелярию указанного ей учреждения, что прибыла с опозданием, но завтра придет к началу рабочего дня. Позвонив от администратора — в номере телефона не было — Наталья неспешно занялась разбором своего багажа, когда неожиданно постучали в дверь.
— Прошу! — крикнула она.
И вошел Павел.
— Господи, — вздохнула Наталья. — Опять — ты.
Обняла, поцеловала, отстранилась неожиданно. И без улыбки посмотрела прямо в глаза
— Признайся, ты меня вызвал?
— Я, — Павел улыбнулся. — Соскучился.
— Где отец?
— Он числится за Москвой.
— Но он жив?
Павел пожал плечами.
— Выясню.
— А мама умерла, — вздохнула Наталья. — Они с отцом были единым целым. Теперь такой любви уже нет.
— Давай к делу, сестра, — сказал Павел. — Ты отвечала за коллективизацию в этой округе? Ты. А тебе известно, что в селе Семеновка два колхоза?
— Откуда же два? Я помогла организовать один.
— А теперь — два.
— Может быть, это естественно? Южные села большие.
— Мне известно, что второй колхоз создало кулачье с подкулачниками. И что они прибирают к рукам соседние земли. За самогон, за деньги, за старые долги. У меня там — свои люди. Они докладывают письменно, — он похлопал по полевой сумке. — Здесь — имена наиболее зубастых хищников. Вот мы с тобой вдвоем и пойдем искоренять.
— Какое страшное слово… — вздохнула Наталья.
— Слово правильное. Собирайся.
— Искоренять? — невесело усмехнулась Наталья.
— Искоренять остатки твоей интеллигентности.
Выехали искоренять. Правда, неизвестно, что именно. То ли несовершенство поголовной коллективизации, то ли остатки интеллигентской слякоти. На трех пролетках со следователем и двумя исполнителями в кожанках, и огромном мягком руссобалте. Натальи казалось, что это уже было в ее жизни, было… И поэтому она молчала. Да и Павел молча курил всю дорогу.
Въехали в центр большого села, где на площади возле церкви уже столпился народ. Наталья не успела удивиться, сообразив, что Павел послал вперед вестового с соответствующим возбужденной толпе распоряжением.
— Тебя отвезут в первый колхоз, — сказал Павел. — Объясни им ситуацию ярко и красочно.
— Какую ситуацию?..
Но Павел не ответил. Вылез из машины и махнул рукой шоферу. Машина тронулась, свернула на пыльную улицу и поехала вниз, к мосту через речку. Переехала ее и оказалась во второй, заречной половине села, где была своя церковь — неказистая, деревянная — и своя не мощеная площадь перед нею, на которой было много народу и, в основном, женщин.
Наталью встретил бабий бестолковый крик, в котором утопал смысл самого гнева. Однако она была опытным оратором. Не пытаясь никого перекричать, взобралась на собранный позади тент машины, кое-как выпрямилась в полный рост и, достав револьвер, пальнула поверх всех платков.
И платки враз озадаченно примолкли. Не давая им опомниться и вновь заорать каждая — свое, Наталья громко, а главное — четко выкрикнула:
— Беру слово! Слушать всем!..
Уж что-что, а говорить с возбужденной толпой Наталья умела. Резко, как команды, выкрикивала короткие фразы, никогда не разъясняя их смысл. И получался рубленый на лозунги текст, в котором даже полуграмотным крестьянам разобраться было невозможно. И непонятные лозунги кирпичами ложились в память, строя фундамент того, что под конец провозгласила Наталья:
— Да здравствует родная Советская власть!..
И женская толпа с искренним восторгом подхватила:
— Ура-а!..
— Тот колхоз, который спаивает ваших мужей, незаконный. Представители Советской власти сейчас разбираются, кто и с какой целью его организовал. Справедливость восторжествует, можете не сомневаться. Для защиты ваших интересов у Советской власти хватит и сил, и средств, чтобы навести порядок. Идите по домам, кормите детей, а когда все будет сделано, я лично приду к вам, и мы снова соберемся на митинг.
— Может, молочка зайдешь попить, дорогой товарищ женщина? — крикнула какая-то.
— Это с удовольствием, — улыбнулась Наталья. — Горло пересохло вас в чувство приводить.
Засмеялись бабы, обступили ее со всех сторон и неторопливо повели от двора до двора, везде требуя откушать молочко из крынки. И Наталья не отказывалась, понимая, как важно сейчас окончательно закрепить достигнутое.
Так бы оно и случилось, если бы их веселую команду не нагнал косматый и очень рассерженный мужик.
— А чегой-то через мост вооруженный в коже не пускает? — сердито закричал он. — Я в кабак наладился, а он «назад!» кричит. Не велено, дескать, никого из нашего краю выпускать.
— Значит, обождать надо, — как можно спокойнее сказала Наталья, тоже весьма встревоженная неожиданным распоряжением Павла.
— Да ко мне кум приехал, а у меня — ни глотка! — продолжал громогласно возмущаться мужик. — А кабак вот-вот закроют. Солнце сядет, и закроют его. Ну и чем мне кума угощать? Избяным квасом?..
Он вопил на всю улицу, и у плетней уже начали появляться заинтересованные мужики.
— Издеваются над простым народом!.. — орал обиженный. — Уж и кума по людски встретить нельзя!..
— Да что ж это творится такое? — загомонили мужики у плетней. — Все позапрещали, и в кабак по их дозволению…
— А мы сейчас спросим этого, который в кабак не пускает, — с глухой угрозой сказал кто-то от плетня.
Наталья поняла, что еще секунда-другая, и эти возмущенные мужики пойдут с кольями пробиваться через мост. Это была пока еще тлеющая искорка восстания, но меры надо было принимать немедленно.
— Это неразумное распоряжение, — сказала она. — Ждите здесь, я распоряжусь, чтобы всех беспрепятственно пропускали…
И тотчас же пошла, не дав мужикам времени предложить свою помощь с кольями наперевес. Бегом спустилась к мосту, на котором стояли уже двое чекистов из отряда Павла.
— В чем дело, товарищи? Почему через мост не пускаете?
— А ты, товарищ, прислушайся, — сказал один из них.
Наталья замерла. Глухой далекий вой донесся до нее из гористой части села. Бабы ревели, как по покойнику.
— Что это?
— Выселение.
— Куда выселение?
— Сходи к товарищу начальнику, сама спросишь.
— Никого через мост не пускать.
— Затем и поставлены.
— Строго!..
— Есть строго!
Забыв про машину, Наталья, задыхаясь, бежала в гору. И чем выше она поднималась, тем больше сплошной бабий вой распадался на детские крики, вопли женщин и возмущенные выкрики мужчин. Общий вой распадался, но оставался единым сигналом великого бедствия.
Уже потеряв дыхание, она из последних сил вбежала на мощеную площадь перед каменной церковью верхней части села. На площади стояли обычные крестьянские телеги, в которых под конвоем чекистов грузились крестьяне. Женщины и дети, а мужчины стояли чуть в стороне под охраной. С плачем бабы с узлами и малыми детьми залезали на телеги, за ними чекисты выводили детей постарше. Они тоже были с узелками и тоже грузились в телеги. Девочки плакали, но парнишки молчали, крепко стиснув зубы.
На церковной паперти со скучающим видом стоял Павел. Операция была для него настолько обычной, что не требовала никаких указаний. Его люди знали, для чего они сюда прибыли. Действовали четко, быстро и отлажено.
Наталья бросилась к брату. У нее уже не было воздуха, и она только смогла проговорить:
— Ты… Ты…
— Я, Наташка, исполняю приказ.
— Есть решение… Решение Цека…
— И есть распоряжение моего начальства. Подошло время срочно строить зоны. Ну, ограждение, бараки, кухни. А для этого нужен лес. Вот эти мужики и будут его валить.
— Но… Но женщины, дети…
— А женщин — в Казахстан. Там тоже надо строить, но из саманного кирпича. Они с детьми едут, палатные городки уже построены, а подростков решено в детскую колонию.
— Зачем же их разлучать, Павел?..
— Затем, что запомнят.
— Я… Я напишу в Цека.
— Ох, Наташка, не будь дурой. Мы реализуем постановление Цека, поняла? Ожидается большая чистка, а тюрьмы переполнены.
— Этого не может быть, не может… — Наталья залепетала неубедительно, по-женски, когда эмоции становятся единственным аргументом. — Такого постановления не может быть, не может. Я бы знала об этом.
— Ты, что же, член Цека? — усмехнулся Павел.
— Нет, но я — двадцатипятитысячница, меня знают, я организовывала этот колхоз, меня специально вызвали сюда…
