— Они притерпелись и не обращают внимания.
— Ну, и я должна притерпеться. Что мне еще осталось? Должна же я что-то делать.
— Выходите за меня замуж, — сказал Уолли, перегнувшись через стол и прикрывая своей ладонью ее руку. Сияние в глазах осветило его лицо, словно фонарь.
3
От внезапности этих слов Джилл онемела. Вытянув руку из-под его руки и откинувшись на спинку стула, она в изумлении смотрела на Уолли. В сознание ее смутно проникала сумятица звуков — разговоры, смех, веселая мелодия, которую наигрывал оркестр. Все ее чувства точно бы обострились. Она чутко воспринимала мельчайшие детали. Потом, вдруг, весь мир сузился до глаз, прикованных к ней, — молящих, влюбленных, и ей панически захотелось избежать их взгляда.
Отвернувшись, она стала оглядывать зал. Просто невероятно, что все эти люди, мирно занятые едой и пустой болтовней, не уставились на нее, мучаясь догадками — а что же она сейчас ответит? — подталкивая друг друга локтями, строя предположения. Среди такого равнодушия она почувствовала себя одинокой и беспомощной. Она для всех — ничто, им все равно, что с ней будет, словно она одна посреди замерзших болот Брукпорта. Да, она одна в равнодушном мире, и свои проблемы должна решать только сама.
Мужчины и раньше предлагали ей замужество, добрый десяток раз, то там, то сям, в загородных домах, на танцах в Лондоне, еще до того, как она встретила и полюбила Дэрека. Но ничто из прежнего опыта не подготовило ее к предложению Уолли. Те, другие, давали ей время выстроить защиту, собраться с силами, взвесить не спеша их достоинства. Прежде чем высказаться напрямую, они выдавали свою влюбленность сотнями признаков — краснели, заикались, просто стекленели в смущении, а не выстреливали предложение точно пулю под прикрытием беседы на темы, не имевшие ни малейшего касательства к их чувствам.
И все же теперь, когда шок постепенно стихал, ей стали припоминаться признаки, которые она отмечала и раньше; речи, которые должны были бы остеречь ее…
— О, Уолли! — выдохнула Джилл.
Она обнаружила, что действует он на нее совершенно по-другому, чем поклонники тех лондонских дней. Он больше для нее значил, играл более важную роль, он был — хотя все в ней восставало против такого слова — даже опасным!
— Позвольте мне избавить вас от всего этого! Вы не созданы для жизни в театре! Я не могу видеть, как вы…
Наклонившись, Джилл прикоснулась к его руке. Он вздрогнул, словно от ожога. Мускулы его горла еще двигались.
— Уолли… — Джилл приостановилась в поисках подходящего слова: сказать «Спасибо» — настоящий ужас! Так холодно, почти высокомерно. «Как мило», — это, скорее всего, прощебетала бы Луис своему дружку Иззи. Джилл начала снова: — Вы такой великодушный, что предложили мне выйти замуж… но…
— Вы что, думаете, — сдавленно засмеялся Уолли, — я это из альтруизма? Ну, нет! Я такой же эгоистичный и сосредоточенный на себе, как и любой другой человек, когда ему чего-то очень сильно хочется. Во мне столько же альтруизма, сколько в ребенке, хнычущем, чтобы ему луну с неба достали. Я хочу, чтобы вы вышли за меня, потому что я люблю вас. Другой такой девушки нет. Я всегда вас любил. Я столько лет мечтая о вас, гадал, как вы живете, — где вы, что делаете, как выглядите. Раньше я воображал, что это все сантименты, просто вы воплощаете самое счастливое время моей жизни. Я думал, вы — вроде крючочка, на который я навешиваю трогательную тоску о днях, которые никогда не вернутся. Вы были богиней памяти о минувшем. Но потом я встретил вас в Лондоне, и все переменилось. Мне нужны именно вы, а не память о старых временах и ушедшем счастье. Я понял, что люблю вас, сразу, как только вы заговорили со мной в театре. Я полюбил ваш голос, ваши глаза, вашу улыбку, ваше мужество. А потом вы упомянули, что помолвлены. Что ж, разумеется, этого можно было ждать, но я не сдержался и выказал ревность. А вы осадили меня, как я того и заслуживал. Но теперь… теперь все переменилось. Все по-другому, кроме моей любви.
Джилл отвернулась к стене. На нее тут же начал глазеть человек за соседним столиком, тучный и краснолицый. Слышать он ничего не мог, потому что говорил Уолли очень тихо, но догадался, что за их столом творится что-то интересненькое, и теперь с тупым любопытством наблюдал, от чего Джилл тут же вспыхнула негодованием. За минуту до того она обижалась на безразличие окружающего мира, а теперь этот глазеющий сосед показался ей целой толпой. На глаза ей навернулись слезы, и она почувствовала, что краснолицый их приметил.
— Уолли… — Голос ее сломался. — Это невозможно.
— Почему? Почему, Джилл?
— Оттого, что… О, невозможно, и все. Наступило молчание.
— Из-за… — с трудом начал он, — из-за Андерхилла?
Джилл кивнула. Она была очень несчастна. Оркестр разразился бравурной музыкой, и нога ее невольно начала постукивать в такт. За ближним столиком кто-то зашелся в хохоте. Два официанта за стойкой были так близко, что она улавливала обрывки их разговора. Они спорили о заказе на жареную картошку. И снова чувства ее круто переменились, ей стало отвратительно безразличие мира, но уже не к ней, а к Уолли. Она не могла смотреть на него, зная в точности, что увидит честные умоляющие глаза, высматривающие в ее лице то, чего она дать не может.
— Да, — отозвалась она.
Стол скрипнул — Уолли подался еще больше вперед. Такой большой и трогательный, просто большой пес в беде. Ей было очень трудно причинять ему боль. А ее ножка, между тем, не переставала отстукивать такт рэг-тайма.
— Вы не можете жить воспоминаниями!
Подняв глаза, Джилл взглянула ему в лицо. Его глаза были точно такими, как она и думала.
— Вы не понимаете, — ласково проговорила она. — Не понимаете.
— Но там же все кончено… Джилл покачала головой.
— Не можете вы любить его после того, что произошло!
— Я и сама не знаю, — печально откликнулась Джилл. Это озадачило Уолли, как раньше озадачило Фредди.
— Как это, не знаете?
Джилл крепко зажмурила глаза. Силуэт Уолли, дрожа, расплылся. Такой трюк она проделывала еще ребенком. Не зная, как поступить, она всегда крепко жмурила глаза, словно бы прячась от всего.
— Уолли, пожалуйста, помолчите минутку. Я хочу подумать.
Глаза у нее открылись.
— Все обстоит так… Вряд ли я смогу объяснить толком, но все обстоит так. Предположим, у вас есть комната, и она забита всякой мебелью. Места в ней совсем не осталось; что-то еще туда просто не влезет, пока не вынесли старую мебель, Может, эта мебель и не нужна, но она стоит в комнате и занимает все пространство.
— Да, — кивнул Уолли, — понимаю.
— Уолли, дорогой, мое сердце занято. Я знаю, его загромождает хлам, но места там нет. Требуется время. Я внесла туда мебель, считая, что она — самая прекрасная в мире. Но меня… обманули. Оказалось, это просто хлам. Но он стоит. Он там все время. Что же мне теперь делать?
Грохнув напоследок, умолк оркестр. Внезапная тишина будто разбила наваждение. Мир вторгся на тот маленький островок, где они уединились. Мимо них проследовали щебечущие девушки со спутниками. Официант, рассудив, что сидят они достаточно долго, подсунул Уолли счет, перевернутый для приличия цифрами вниз. Взяв деньги, он удалился за сдачей.
— Я все понимаю, — повернулся к Джилл Уолли. — Разговора, считайте, не было. Мы по-прежнему добрые друзья?
— Да.
— Но… — Он выдавил смех, — запомните мои слова. Может быть, все-таки, когда-нибудь…
— Не знаю…
— Все бывает, — не сдался Уолли. — Во всяком случае, позвольте мне так думать. Хотя я тут ни при чем. Решать, разумеется, вам. Я не буду досаждать вам своими речами. Когда очистите эту свою комнату, вам не придется вывешивать табличку «Сдается». Я буду рядом, я буду ждать, и вы всегда будете знать, где найти меня. А пока что, я в вашем распоряжении. Я — ваш. Это ясно?
— Вполне. — Джилл ласково посмотрела на него. — Нет никого, кого я охотнее впустила бы в эту комнату, Уолли.
— Это правда?
— Святая правда.
— Тогда, — воскликнул Уолли, — через две минуты вы увидите обалдевшего официанта. Сдача должна быть долларов четырнадцать, с тех двадцати, что он унес, а я отдам ему все.
— Не надо!
— Все, до цента, — твердо заявил Уолли. — А молодой греческий разбойник, который уволок мою шляпу при входе, получит доллар. Вот я какой, как сказал бы наш аскетический и достойный друг Гобл.
Краснолицый толстяк за соседним столиком не отрывал от них взгляда, когда они уходили, оставив позади официанта, который дрожащей рукой цеплялся за спинку стула.
— Поссорились, — решил он, — а потом помирились.
И попросил зубочистку.
Глава XVI МИСТЕР ГОБЛ ИГРАЕТ С СУДЬБОЙ
1
На променаде в Атлантик Сити, многострадальном морском курорте, которому довелось стать местом рождения стольких музыкальных комедий, есть ресторан, открытый круглосуточно, с той же администрацией и тем же гостеприимством, что и на Коламбус-серкус, где Джилл обедала в первый свой нью-йоркский день. В зале всегда людно и шумно, но выпадают моменты, когда устанавливается чуть ли не монастырская тишина, и тогда клиенты, смущенные холодным величием сине-белого мрамора и молчаливой серьезностью официантов, бессознательно понижают голос и изо всех сил стараются не шаркать ногами, точно посетители в храме. Спустя две недели после событий, описанных в последней главе, хористки просачивались в ресторан по одной, по две в шесть утра, переговаривались шепотком, и завтрак заказывали приглушенным тоном.
