– Наверно, о себе, – сказал Матье.
– Я смотрела на вас, вы были... почти красивы. Если бы вы могли навсегда сохранить такое лицо!
– Но нельзя же все время думать о себе.
Ивиш засмеялась.
– А я, по-моему, всегда думаю о себе.
– Дайте вашу руку, месье, – сказала служительница. – Потерпите, будет жечь. Вот так! Ничего страшного.
Матье почувствовал сильное жжение, но не обратил на это внимания, он смотрел на Ивиш, которая неловко причесывалась перед зеркалом, поддерживая локоны забинтованной рукой. В конце концов она отбросила волосы назад, и ее широкое лицо заголилось. Матье почувствовал, что набухает от внезапного и безнадежного желания.
– Вы прекрасны, – сказал он.
– Нет, – смеясь, сказала Ивиш, – наоборот, я ужасно некрасива. Это мое тайное лицо.
– Но оно мне еще больше нравится, – признался Матье.
– Хорошо, завтра я причешусь именно так, – сказала Ивиш.
Матье не нашелся, что ответить. Он склонил голову и замолчал.
– Готово, – сказала служительница.
Матье заметил у нее светлые усики.
– Большое спасибо, мадам, вы умелы, как сестра милосердия.
Женщина покраснела от удовольствия.
– Что вы! – сказала она. – Это естественно. В нашем ремесле нужна сноровка.
Матье положил десять франков на блюдце, и они вышли, с удовлетворением посматривая на свои окоченевшие забинтованные руки.
– У меня рука как деревянная, – сказала Ивиш.
Танцзал был почти пуст. Лола стояла посреди площадки и собиралась петь. Борис сидел за столиком, он ждал их. Дама в черном и ее муж исчезли. На их столике стояли два полупустых бокала, рядом лежала дюжина сигарет в открытой пачке.
– Это бегство, – заметил Матье.
– Да, – сказала Ивиш, – я одержала над ней победу.
Борис весело посмотрел на них.
– Вы организовали между собой резню?
– Это все твой чертов нож, – недовольно проворчала Ивиш.
– На вид он должен хорошо резать, – сказал, с интересом глядя на их руки, Борис.
– А как там с Лолой?
Борис помрачнел.
– Все плохо. Я сморозил глупость.
– Какую?
– Я сказал, что Пикар пришел ко мне и что я его принял в своей комнате. Кажется, в первый раз я сказал что-то другое, но хоть убей не помню что.
– Вы сказали, что встретили его на бульваре Сен-Мишель.
– Черт! – вскрикнул Борис.
– Она злится?
– Не то слово! Как разъяренный вепрь. Вы только посмотрите на нее.
Матье взглянул на Лолу. У нее было озлобленное и скорбное лицо.
– Простите меня, – сказал Матье.
– Вам незачем извиняться: это моя вина. Знаете, все уладится, я привык. Все в конце концов улаживается.
Они замолчали. Ивиш нежно разглядывала свою забинтованную руку. Сон, свежесть, серая заря неосязаемо проскользнули в зал, в танцзале запахло ранним утром. «Бриллиант, – подумал Матье, – она сказала: маленький бриллиант». Он был счастлив, он больше не думал о себе, ему казалось, что он сидит снаружи, на скамейке: снаружи, вне танцзала, вне своей жизни. Он улыбнулся: «Она еще кое-что сказала. Она сказала: я никогда не умру...»
Лола начала петь.
«В десять часов в кафе «Дом"«. Матье проснулся. Этот маленький холмик из белого бинта на кровати был его левой рукой. Она побаливала, но в остальном он чувствовал себя бодро. «В десять часов в кафе «Дом"«. Она сказала: «Я приду раньше вас, я ночью глаз не сомкну». Было девять, он спрыгнул с кровати. «Она изменит прическу», – подумал Матье.
Он толкнул ставни: улица была пустынной, небо низким и серым, было не так тепло, как накануне, настоящее утро. Он открыл кран умывальника и подставил голову под воду: я тоже из утра. Собственная жизнь упала к его ногам тяжелыми складками, она его еще окружала, она сковывала его щиколотки, но он через нее перешагнет, он оставит ее после себя, как мертвую кожу. Кровать, письменный стол, лампа, зеленое кресло: теперь они были не его сообщниками, но анонимными предметами из железа и дерева, домашней утварью, он провел ночь как бы в гостиничном номере. Матье оделся и, насвистывая, спустился по лестнице.
– Вам письмо по пневматической почте, – сказала консьержка.
Марсель! Во рту у Матье появился горький привкус. Он совсем забыл о Марсель. Консьержка протянула ему желтый конверт: письмо было от Даниеля.
«Дорогой Матье, – писал Даниель, – я искал среди знакомых, но так и не смог собрать сумму, которую ты у меня просишь. Поверь, я сожалею. Можешь зайти ко мне в полдень? Мне нужно поговорить с тобой о твоем деле. Дружески твой».
«Хорошо, – подумал Матье, – я пойду к нему. Он не хочет расстаться с деньгами, но он придумает какой-нибудь выход». Жизнь ему казалась легкой, она должна такой быть: в любом случае Сара добьется, чтобы врач потерпел несколько дней; при необходимости вышлем ему деньги в Америку.
Ивиш была в кафе, в темном углу. Сначала он увидел ее забинтованную руку.
– Ивиш! – нежно позвал он.
Она подняла глаза и посмотрела на него, у нее было непроницаемое треугольное лицо, воплощение злой невинности, локоны закрывали половину щек: она не подняла волосы вверх.
– Вы мало спали? – грустно спросил Матье.
– Вообще не спала.
Он сел. Она увидела, что он смотрит на их перебинтованные руки, медленно убрала свою и спрятала ее под стол. Подошел официант, он хорошо знал Матье.
– Все в порядке, месье? – спросил он.
– Да, – сказал Матье, – дайте, пожалуйста, чай и два яблока.
Наступило молчание, которым Матье воспользовался, чтобы похоронить свои ночные воспоминания. Как только он почувствовал, что сердце его пусто, он поднял голову.
– У вас неважный вид. Это из-за экзамена?
Ивиш ответила презрительной гримасой, и Матье замолчал, он смотрел на пустые скамейки. Женщина, став на колени, мыла каменный пол. «Дом» понемногу пробуждался, было утро. Можно будет лечь спать только через пятнадцать часов! Ивиш заговорила тихим голосом с измученным видом:
– Он назначен на два часа, – сказала она. – А уже девять. Я чувствую, как эти часы обрушиваются на меня.
Она снова принялась одержимо теребить локоны: это было невыносимо. Она спросила:
– Как вы думаете, возьмут меня продавщицей в универсальный магазин?
– Даже не думайте об этом, Ивиш, это чертовски трудно.
– А манекенщицей?
– Вы ростом маловаты, но можно попытаться...
– Я сделаю все что угодно, только бы не возвращаться в Лаон. Я готова пойти хоть в посудомойки.
Она добавила по-стариковски с озабоченным видом:
– В таких случаях, кажется, дают объявления в газетах?
– Послушайте, Ивиш, у нас еще будет время к этому вернуться. Ведь пока вы еще не провалились. Ивиш пожала плечами, и Матье живо продолжал:
– Даже если вы провалитесь, для вас не все потеряно. К примеру, вы могли бы месяца на два вернуться домой, а за это время я вам что-нибудь подыщу.
Он говорил с добродушной убедительностью, но у него не было никакой надежды: даже если он ей найдет какую-то работу, через неделю ее оттуда выгонят.
– Два месяца в Лаоне! – с гневом вскричала Ивиш. – Сразу видно, что вы об этом понятия не имеете. Это... это невыносимо.
– Так или иначе вы бы провели там каникулы.
– Да. Но как они меня примут после провала?
Она замолкла. Матье молча смотрел на нее: как всегда по утрам, у нее был желтый цвет лица. Ночь, казалось, только скользнула по ней. «Ничто не оставляет на ней следов», – подумал Матье. Он не смог удержаться от вопроса:
– Вы так и не приподняли волосы?
– Вы прекрасно видите, что нет, – сухо ответила Ивиш.
– Но ведь вчера вечером вы мне пообещали, – немного раздраженно сказал он.
– Я была пьяна, – сказала она. – И настойчиво повторила, будто желая смутить его: – Я была совершенно пьяна.
– Вы не выглядели такой уж пьяной, когда мне это обещали.
– Ладно! – нетерпеливо сказала она. – Что из того? Люди легко дают обещания.
Матье не ответил. У него было впечатление, что ему без остановки задавали неотложные вопросы: как до вечера найти пять тысяч франков? Как сделать так, чтобы Ивиш вернулась в Париж в следующем году? Как теперь вести себя с Марсель? У него не было времени собраться, вернуться к вопросам, составлявшим основу его мыслей со вчерашнего дня: кто я? Что я сделал со своей жизнью? Когда Матье отвернулся, чтобы сбросить с себя эту новую обузу, он увидел вдалеке высокий нерешительный силуэт Бориса, казалось, ищущего их на террасе.
– Вот и Борис! – с досадой сказал он. И тут же спросил, охваченный неприятным подозрением:
– Это вы его попросили прийти?
– Нет, – изумленно ответила Ивиш. – Я должна была встретить его в полдень, потому что... потому что он провел ночь с Лолой. Да вы только посмотрите на него!
Борис их заметил и направился к ним. Глаза его были широко открыты и неподвижны, он был мертвенно бледен, но улыбался.
