Когда все засеяли, посадили что им надо было, работы убавилось, и люди высыпали на воду. На реке, на плавнях, на речушке, впадающей в озеро, на всех омутах, ручьях, потоках и болотах стало черно от людей. До нового урожая оставалось несколько месяцев, надо было спасаться от голода. Женщины с детьми отправлялись рвать ситник, сдирать прошлогоднюю кору с дубов. Эту кору можно было растереть в бурую муку и подмешивать в ржаные или картофельные лепешки. По лугам искали травы, срывали сочные, кислые листья щавеля. Из щавеля можно сварить борщ или жевать его сырым, можно приправить старую, почерневшую и проросшую картошку, чтобы вкуснее была.
Особенно торопились ловить рыбу. В камышах, в тростниках чернели верши, на жердочках возле домов, а то и прямо у воды сушились неводы и бредни. Но больше всего повсюду плескалось наставок.
Пильнюк шел с наставкой на плавни и заводи, оставленные полой водой, уходившей в озеро. Все здесь поросло высоким тростником. Ситник рос толщиной в палец, а по заливам, врезавшимся в мшистые луга и взлохмаченные заросли ивняка, стлались листья водяных лилий и кувшинок. Под этими листьями поджидала добычу щука, предательски притаившаяся в зеленой тени.
Пильнюк медленно плыл на «дубе» к этим стелющимся по воде листьям. Он бесшумно поднимал наставку, осторожно погружал ее и быстрым, уверенным движением прижимал ко дну нижний, выгнутый из лозы круг и для большей уверенности наступал ногой на верхний, над которым торчали соединенные концами ребра, сверкающие белизной неободранной березовой коры. Затем он шарил веслом, пристально глядя вниз, в тенистую зелень воды, заросшей до дна рдестом и пушистой водяной крапивой. Щука, окруженная кольцом наставки, испуганная внезапным плеском воды, обращалась в бегство. Прямо перед собой она видела крупные, широкие ячейки сети и бросалась в них, уверенная в спасении. Но между двумя растянутыми на березовых ребрах крупноячейными сетками пряталась третья — мелкая и густая. Голова щуки внезапным ударом вытаскивала за собой западню — густую крепкую сетку, в которой безнадежно запутывалось ее туловище. Пильнюк наклонял наставку, чтобы быстрым движением поднять ее боком в лодку и высвободить длинную рыбу.
Щуки бывали разные: длинные, узкие, тонкие, и другие — короткие, более тяжелого веса и более золотистые. Щука падала в ящик, а наставка снова погружалась в воду, снова стучало весло, и добыча попадала в западню, в коварную засаду тройной сети, манящей надеждой и отрезающей путь к бегству.
Щуки попадались не всегда. Иногда приходилось долго шарить веслом по воде, прежде чем трава на дне начинала шевелиться, по пять, по десять раз опускать наставку. Пильнюк медленно подвигался вперед, а в нескольких шагах от него так же медленно выступал аист. Он шел не спеша, степенно переставляя высокие красные ноги, направо и налево ударяя клювом по воде. Мелкая рыбешка в ужасе кидалась в разные стороны — и тогда белая шея молниеносно вытягивалась, гибкая, как змея. Аист охотился на облюбованную добычу. Крепко хватал ее, подбрасывал вверх, и добыча попадала прямо в глотку. А потом опять красные, словно озябшие, ноги степенно ступали по воде — хлюп-хлюп, клюв наносил удары между листьями, точь-в-точь как весло Пильнюка, и щука, величиной с палец, или отливающая серебром плотва взлетали в воздух.
Пильнюк медленно подвигался вверх по течению, пока не наткнулся на лодку Совюков.
— Ну, как дела?
— Э… ловится помаленьку… Прежде не такие щуки бывали.
— Не такие, не такие, — поддакивал Пильнюк.
Хвалить улов до его окончания было не принято. От этого рыба сразу уходила в глубину, ускользала под коряги, пряталась в недоступных водах, где ее никакой снастью не достанешь. Похвала улову могла его сглазить.
— Пуд наловили? — спросил Пильнюк, заглядывая в лодку Совюков.
— Пуд, может, будет… А то и больше… — прикинул на глаз Васыль Совюк.
— Кузьма на той стороне пуда три сегодня неводом вытащил.
— Вот это хороший счет — пуд инженеру, два пуда продать, — заметил Васыль.
— Конечно. Только вот как начнут на кило переводить, ничего не поймешь.
— Кто их знает, как они там взвешивают, — вмешался Иван, младший Совюк, затыкая паклей небольшую щель в лодке.
— Как взвешивают? Небось себя не обидят! — Пильнюк сплюнул в воду и оттолкнул веслом клубок зеленых водорослей.
— Семен вчера неплохую рыбу привез — по двадцать грошей ему посчитали: мелюзга, говорят. А какая там мелюзга! Порядочные рыбешки были…
— В Бресте, в Пинске, там, говорят, по злотому и двадцати грошей за штуку платят, — снова начал Иван.
— Пустое болтаешь… Что-то больно много! — напал на него старший брат.
— Люди рассказывали, видели, когда в суд ездили.
— Что ж, может быть…
— А нам инженер по сорок грошей платит, — горько вздохнул Пильнюк.
— Он в своем праве. Все согласились, что цену назначает он.
— Может, не надо было соглашаться, а, Саша?
Пильнюк нахмурился и почесал в волосах под косматой бараньей шапкой.
— Кто его знает. Может, и так… Да ведь хорошо хоть, есть кому продать. А там где бы ты продавал?
— Оно, конечно, в город далеко, — вздохнул Васыль, погружая наставку. Вода слегка плеснула.
— Да еще как повезешь? Провоняет! — прибавил Иван, пристально всматриваясь в белый березовый круг, упершийся в дно.
— Он-то во льду возит.
— Ну да, господский ум. Куда нам…
Весло застучало по воде. Но щука проскользнула стороной и нырнула в зеленые заросли.
— Здорово он выгадывает на этом деле. Ты подумай: из трех пудов один ему, а остальные ему же продавай по его цене… Спускай, Иван, спускай, вон она, щучка…
— Зато комасация будет, — утешал самого себя Пильнюк.
— Обещал сейчас же взяться, а что-то не меряют.
— Говорил, что осенью начнет. Сейчас всюду засеяно, посажено, как же ходить по полям, промер делать?
— Это-то так.
Данило Совюк возился с запутавшейся сетью.
— Тут останетесь?
— Тут уж рыбу вспугнули. А там повыше — Сербач с наставкой. За озеро плыть, что ли?
— Что ж, можно.
Они вытащили наставки и повернули лодки вниз по течению. Теперь они плыли медленно, не гребя. Вода стояла еще высоко, но уже видно было по линии ила на стене тростников, что она спадает, что сверкающая поверхность оседает, воды уходят, катятся в туманные края, в неведомые земли, туда, за рубежи, к днепровским волнам, бегущим в Черное море.
— Вчера за Лугом сома поймали, пуда на четыре, — снова заговорил Иван.
— Взял инженер? — заинтересовались они.
— Нет, мясо, говорит, плохое. Сами варят и едят.
— Чего там плохое! Хотя, конечно, маленький сом лучше, — этак до полпуда. Побольше уже не так хорош.
Из чащи тростника быстро, бесшумно вылетела утка, взвилась вверх и понеслась по чистому небу, словно темный летящий крест. На тростник присаживались мелкие птички, певуче, торопливо щебетали, чем-то взволнованные. Вверху с пронзительным криком несся бекас, вытянув назад тонкие длинные ножки, а вперед — свой тонкий длинный клюв. За стеною тростника, на лугу, вдруг поднялся пронзительный птичий крик.
— Мальчишки яйца выбирают, — заметил Пильнюк.
— Мой вчера больше сотни принес, — похвастался Васыль, глубоко погружая весло. Брызнули, засверкав на солнце, капельки воды.
— Да, теперь их порядочно… Только уже много насиженных. Скоро с яйцами будет кончено.
— Ну, есть и хорошие. Моя вчера яичницу жарила, было чего поесть.
— Чибисовые яйца лучше всех.
— Ну, мне все одно. Только были бы. Да куда там, еще неделя, другая — и конец.
— Верно, верно…
Тростники становились ниже, осока редела. Течение стало быстрее и, наконец, вынесло лодку на вольный простор. Здесь река незаметно переходила в озеро. Они свернули наискось и быстро поплыли на другой край, где река снова вытекала из озера уже более быстрой струей. Отсюда виднелась деревня, спускавшаяся к воде по узкому клину холма. Стаи домашних уток хлюпались у того берега, проворные, ловкие, совсем похожие на своих диких сестер.
Снова погрузились в воду наставки и заплескались весла.
— Только диву даешься! Ловишь, ловишь, поймаешь три пуда — так отдавай один ему. Сколько человек наработается, вымокнет, намучится, а ему что? Живет где-то в городе, посадил тут этого своего какого-то, а ты на него работай… — говорил Данило, прижимая ногой верхний обруч наставки.
— Как-никак, за комасацию ему с нас следует… — успокаивал его Васыль.
— Комасации-то он еще и не начинал, а уж сколько рыбы в Пинск отправлено? И этак вот четырнадцать лет будет!
— Ну да, четырнадцать…
— Что-то вы, Саша, не очень хорошо этот договор составили.
Пильнюк взглянул исподлобья.
