— Выходим с рассветом, — улыбнувшись, сказал Эро. — Ночью мои люди распустят слух, будто мы планируем окружить Авилу. К завтрашней ночи, майор, каждый партизан на пятьдесят миль в округе будет поджидать нас на дороге в Авилу.
А Эро будет в другой стороне, стремясь к крепости, мнящей себя в безопасности.
Нечто необъяснимое было в том, как в Испании распространяются новости. Шарп не видел никого на полях, оливковых рощах и виноградниках на той стороне реки, только несколько стариков, приглядывающих за быками, ворочающих водяное колесо, снабжающее водой ирригационные сооружения, но к полудню слух о том, что французская колонна направляется из Толедо к Авиле, достиг ушей партизан Тересы. Этот слух привел Тересу в ярость.
— Это особое место! — заявила она.
— Авила? — спросил Шарп, — особое место?
— Там жила святая Тереса.
— Ну тогда конечно, особое, — саркастически заметил Шарп.
— Что ты можешь знать, протестантская свинья?
— Я вовсе не свинья. Не протестантская, и вообще никакая.
— Ну тогда языческая свинья, — сердито сказала Тереса, глядя на восток. — Я должна быть там, — добавила она.
— Не стану тебя удерживать, — сказал Шарп, — но я этому не рад.
— Ну и плевать на твою радость.
— Твои люди — это мои дозорные, — сказал Шарп. — Если кто-либо пройдет по этой дороге, — он указал на юг, — они первыми их увидят. — Партизаны Тересы наблюдали за предгорьями, готовые сказать назад и предупредить Сан-Мигель о любой опасности, показавшейся со стороны Сьерра-Гредос. — Как далеко до Авилы?
Тереса пожала плечами.
— Миль пятьдесят.
— И почему же лягушатники направились туда?
— Грабить, разумеется! Там богатые монастыри, кафедральный собор и базилика Санта-Висенте.
— И почему они идут грабить? — спросил Шарп.
Тереса хмуро взглянула на него, раздумывая, почему он задал такой глупый вопрос.
— Потому что они лягушатники, разумеется! — сказала она. — Потому, что они мразь, слизняки, которые выползают из задницы дьявола пока Бог не видит.
— Но ведь церковные богатства спрятаны, — сказал Шарп.
Шарп прошел через бессчетное количество испанских городов и деревень, и везде ценное церковное имущество было закопано, замуровано в стены или укрыто в пещерах. Он видел ценные алтари, слишком большие, чтобы их перетаскивать, покрытые глиной или известью в надежде, что французы не догадаются, какую ценность они скрывают. Но он никогда не видел, чтобы церковь выставляла свои богатства тогда, когда французы находятся в неделе пути.
— Почему Авила хранит сокровища в открытую?
— Откуда мне знать, — возмущенно ответила Тереса.
— А лягушатники, черт возьми, прекрасно знают, что церковные богатства спрятаны, — сказал Шарп. — Так зачем же они идут туда?
— Ну скажи мне, зачем? — сказала Тереса.
— Затем, что они хотят, чтобы мы думали, будто они идут туда, вот зачем. А в это время ублюдки идут в другое место. Черт подери! — Он повернулся и посмотрел на юг. Может он нервничает? Может его пугает необходимость защищать покинутый форт на задворках большой войны?
Или это интуиция, выработанная за пятнадцать лет сражений, подсказывает ему быть осторожным?
— Оставь своих людей здесь, любимая, — сказал он Тересе. — Потому что сама ты, полагаю, пойдешь убивать лягушатников.
Он подскочил к бойнице и взглянул вниз на мост.
— Сержант Харпер!
Харпер показался из ниши, выстроенной в стороне от дороги, поморгал от яркого света, и взглянул на Шарпа, который, стоя на крепостной стене, отражался на фоне неба.
— Сэр?
— Передайте майору Таббсу, сержант, не будет ли он любезен передвинуть свой обоз на мост. Забаррикадировать, понимаешь? Возьми двадцать стрелков и иди на ту ферму, — указал он на юг, — и делай все это побыстрее!
Тереса положила свою ладонь ему на руку.
— Ты думаешь, французы идут сюда, Ричард?
— Я не думаю, я знаю! Знаю это. Не знаю почему, но знаю, что сюда. Негодяи проскользнули мимо парадной двери и идут через черный ход.
Майор Таббс, вспотевший в полуденный зной, с сопением выбрался на внутренний двор.
— Вы не можете блокировать мост, капитан Шарп! — запротестовал он. — Это общественный проезд.
— Если бы у меня было достаточно пороха, я бы взорвал этот мост к чертовой матери.
Таббс посмотрел на суровое лицо Шарпа, потом поглядел на юг.
— Но ведь французы не идут, смотрите.
Пейзаж на юге был удивительно мирным. Ветер колыхал маки, колосья и листья на оливковых деревьях. Не было ни дыма от сожженных деревень, ни клубов пыли, поднятых тысячами сапог и копыт. Обычный летний пейзаж, согретый кастильским солнцем. Благорастворение воздухов и в человецех благоволение.
— Однако они идут, — настойчиво сказал Шарп.
— А почему бы нам тогда не предупредить Саламанку? — спросил Таббс.
Хороший вопрос, чертовски хороший, но Шарп не хотел произносить ответ. Он знал, что должен предупредить Саламанку, но боялся поднять ложную тревогу. Это была всего лишь интуиция, которая противоречила мирному пейзажу, но что если она ошибается? Допустим, что из Саламанки выйдет полбатальона пехотинцев и батарея орудий, а с ними конвой снабжения и эскадрон драгун, и все это напрасно? Что они подумают? Что капитан Шарп, выходец из рядовых, оказался паникером? На него нельзя рассчитывать. Он может быть полезен в рукопашной, где надо убивать лягушатников, но, оказавшись один в жалком городишке, захныкал, как девчонка?
— Мы не будем предупреждать Саламанку, — твердо сказал он Таббсу, — потому что мы справимся с ублюдками сами.
— А вы сможете? — с сомнением спросил Таббс.
— Вам приходилось бывать в битве, майор? — резко спросил он Таббса.
— Мой дорогой друг, я в вас не сомневаюсь! — Таббс поднял руки будто хотел защититься от Шарпа. — Просто я нервничаю, я ведь не солдат как вы. Конечно, вы сможете.
Шарп молился, чтобы это было так, но знал, что не сможет. Он понимал, что должен просить подкрепления, но ему придется драться в одиночку, ибо он слишком горд, чтобы терять лицо и нервничать.
— Мы побьем ублюдков, — заявил он. — Если они придут.
— Уверен, что не придут, — сказал Таббс.
Как Шарп хотел, чтобы Таббс оказался прав.
Три сотни французских пехотинцев были принесены в жертву на дороге в Авилу, и со всей Сьерра-де-Гредос стекались партизаны для сражения, торопясь уничтожить ненавистного врага. Три сотни человек отошли слишком далеко от основной колонны и были обречены, а остальные французы не спешили к ним на помощь, став лагерем в долине. И французов в лагере было так много, что партизаны сосредоточились на обреченных трех сотнях солдат, ушедших далеко в холмы.
Ночью, когда звуки умирающих солдат еще доносились с дороги на Авила, Эро выступил маршем.
Он направил кавалерию через долину, и когда прошел всего пять миль, и перестали слышаться выстрелы, повернул на север, на дорогу, идущую через нижние отроги горного хребта. Он вел гусар, драгун и улан, людей, сражавшихся по всей Европе, людей, наводивших страх на всю Европу, но Эро знал, что великие времена французской кавалерии позади. Не из-за того, что они стали менее храбры, а из-за лошадей. Животные ослабели от плохого корма, крупы изъязвились от постоянной скачки и колонна Эро понемногу неизбежно растягивалась. Их сдерживали не партизаны, а лошади, и Эро, прекрасный наездник, остановился на гребне холма и оглянулся посмотреть как в лунном свете, спотыкаясь, идут его люди. Он планировал прибыть в Сан-Мигель к рассвету, когда гарнизон еще спит и можно будет ринуться с холмов потоком стали и славы, но он понимал, что две тысячи людей не смогут достичь реки к этому сроку. Лошади не способны на это. Некоторые животные охромели, некоторые тяжело дышали, и большинство шли, опустив головы от усталости.
Но то, что не могли сделать две тысячи человек, могла сделать сотня, и старая элитная рота гусар, всадники в черных меховых шапках, имели лучших лошадей, которых Эро смог отыскать. Эту роту Эро баловал, не только потому, что это была его старая рота, а потому, что хотел иметь как минимум эскадрон, оснащенный лучше, чем любой его противник. И он предвидел нынешнюю ситуацию. Он надеялся, что этого не произойдет, что каким-то чудом у всех его двух тысяч лошадей хватит сил, что все они станут крепкими, как Буцефал, но чуда не произошло и поэтому пришло время для его гусар.
Эро подозвал командира элитной роты и указал ему жестом на остальную колонну.
— Ты видишь?
Капитан Пелетерье, чьи косицы и усы казались почти белыми в лунном свете, утвердительно кивнул.
— Да, мой генерал, вижу.
— Ты знаешь, что надо делать.
Пелетерье вынул саблю и отсалютовал Эро.
— Когда можно вас ожидать, мой генерал?
