- Заблуждаешься, любезный мой друг, - возразил Фердинанд. - Твои идеи вполне согласны с тем, что смутно рисовалось мне самому, и это чудесным образом успокоило меня. Итак, я имею дело лишь с самим собой, тайна сердца моего не похищена, а друг мой сохранит ее как доверенное ему сокровище. Однако должен упомянуть одно обстоятельство, которое до сих пор как-то не приходило мне на ум. Когда турок произносил роковые слова, мне почудилось, будто я слышу исполненную сердечного томления мелодию - Mio ben ricordati s'avvien ch'io mora... Она звучала прерывисто, а потом мне, напротив, пригрезилось, будто мимо меня проносится протяжный, выдержанный тон, звучит неземной голос, слышанный мною в ту ночь...
- И я не умолчу о том, что заметил сам, - сказал Людвиг. - Когда ты выслушивал ответ турка, я положил руку на перила ограждения и отчетливо ощутил рукой вибрации. Мне тоже показалось, что в комнате звучит - не скажу звук голоса, но музыкальный тон. Я не придал этому большого значения, потому что, как ты сам знаешь, вся моя фантазия преисполнена музыки, так что она не раз самым загадочным образом вводила меня в заблуждение. Однако я не очень удивился, когда узнал о таинственной связи протяжного, жалобного звука с роковым событием в Д., подавшим повод к твоему вопросу.
Итак, Людвиг слышал музыкальный звук, и Фердинанд счел это лишним доказательством психического раппорта между ним и другом. Они еще больше разговорились о тайнах психической связи между родственными духовными началами, о чудесных результатах такой связи, которые все яснее и яснее вставали в их сознании. Наконец Фердинанд почувствовал, что тяжесть, угнетавшая его душу с того самого мгновения, как он выслушал злополучный ответ турка, спала с его груди, и он ощутил в себе решимость вступить в бой с силами рока.
- Могу ли я потерять ее! - говорил он. - Ее, вечно царящую в моей душе, живущую в ней столь осязательно, что погибнуть она может лишь вместе со мною!
В надежде, что они получат более конкретные разъяснения по поводу каждого из своих предположений, а эти последние наделены были для них полнейшей внутренней истинностью, оба друга отправились на дом к профессору X. Профессор оказался глубоким стариком в старонемецком наряде, с колючими серыми глазками, с губами, сложенными в саркастическую улыбку. Все это выглядело не слишком привлекательно.
Когда друзья выразили пожелание увидеть собрание его автоматов, профессор сказал:
- Ай-яй-яй! Да вы никак любители механических устройств? Может быть, вы и сами пробуете силы в их изготовлении? Ну, вы увидите у меня то, чего напрасно станете искать по всей Европе, по всему свету.
В голосе профессора было что-то противное, его сиплый и визгливый тенор дистонировал, и это вполне отвечало манерам ярмарочного зазывалы, с которыми он расхваливал свои художественные шедевры. Он отыскал ключи, произведя при этом немало шуму, и открыл двери зала, который был украшен со вкусом и даже роскошью. Здесь и находились создания механического искусства. В центре на возвышении стоял громадный рояль, справа от него мужская фигура в рост человека с флейтой в руках, слева женская фигура за инструментом, похожим на клавир, позади нее два мальчика, которые держали в руках барабан и треугольник. Позади этой группы друзья увидели оркестрион, уже и прежде им известный. По стенам были расставлены часы с боем. Профессор прошел мимо оркестриона и часов и едва заметным движением руки коснулся их. Затем он сел за рояль и стал играть маршеобразное анданте, которое начиналось тихо. Когда он подошел к репризе, флейтист поднес к своим губам флейту и сыграл тему, один мальчик еле слышно, точно в такт стал бить в барабан, другой слегка прикасался к треугольнику. Вслед за тем дама стала брать полнозвучные аккорды, причем, нажимая на клавиши, производила звучания, напоминающие гармонику. Теперь все в зале оживилось, часы с боем одни за другими стали присоединяться к общему звучанию, вступая с абсолютной ритмической точностью, мальчик все сильнее бил в барабан, звук треугольника разносился теперь по всему залу, оркестрион гудел и грохотал фортиссимо, во всю мощь, все тряслось и дрожало, но наконец профессор последним аккордом прекратил всю эту музыку. Друзья выразили профессору свое восхищение, чего он только и ждал, хитро и самодовольно улыбаясь. Он подошел к автоматам и намеревался произвести новые музыкальные пьесы в том же роде, однако оба друга, словно сговорившись, сослались на срочные и не терпящие отлагательства дела, которые не позволяют им остаться долее, и распрощались с механиком и его машинами.
- Ну, разве все это не искусно, не превосходно в высшей степени? спросил Фердинанд, но Людвиг разразился проклятиями, словно ему пришлось чрезмерно долго сдерживать свое негодование:
- Ах, чтоб этого профессора... Ах, как мы обмануты! Где разъяснения, о которых мы мечтали, где поучительная беседа, в которой профессор просветил бы нас, словно учеников в Саисе?
- Зато мы увидели прекрасные механические произведения, замечательные и в музыкальном отношении, - сказал Фердинанд. - Флейтист - это, очевидно, знаменитое устройство Вокансона, тот же механизм использован и для женской фигуры, которая перебирает пальцами и производит вполне благозвучную музыку. А как связаны между собой машины. Ведь это чудо!
- Это-то и взбесило меня, - перебил его Людвиг. - Механическая музыка, включая игру самого профессора, передавила и перемолола мне кости, так что я чувствую боль во всем теле и она наверняка долго еще не пройдет. Соединить живого человека с мертвыми фигурами, которые только копируют форму и движения человека, соединить их в одном и том же занятии! В этом для меня заключено что-то тяжкое, зловещее, даже совсем жуткое. Воображаю себе, что можно, встроив внутрь фигур искусный механизм, научить их ловко и быстро танцевать, вот и пусть они исполняют тогда танец вместе с живыми людьми, крутясь и поворачиваясь и участвуя во всех турах, так чтобы живой танцор подхватывал деревянную танцовщицу и носился с ней по залу, - разве ты выдержал бы такое зрелище хотя бы одну минуту? А тем более музыку, исполняемую машинами, - есть ли что более безбожное, гадкое? На мой взгляд, хорошая чулочная машина по своей внутренней ценности бесконечно превосходит самые совершенные и самые роскошные часы с боем. Что силою волшебства овладевает нашей душою, что вызывает в ней неведомые дотоле, невыразимые словами чувства, чувства, не сравнимые ни с чем земным и пробуждающие в нас предощущение далекого царства духов, высшего бытия? Разве только дыхание, заставляющее звучать духовые инструменты, разве только гибкие и послушные пальцы, что извлекают звуки из нежных струнных инструментов? Конечно, нет. Душа пользуется физическими органами для того, чтобы воплотить в жизнь прозвучавшее в ее сокровенных глубинах, для того, чтобы все услышали эту музыку, чтобы она пробудила родственные звучания в душах других людей! Тогда, гармонически отражаясь, они открывают перед духом чудесную страну, из которой палящими лучами вырвались эти звуки. Думать, что можно произвести музыкальное впечатление, орудуя вентилями, пружинами, рычагами и валами, вообще всем, без чего немыслимо механическое устройство, - это безумие: как могут сами по себе средства достигнуть того, чему жизнь придает лишь внутренняя энергия человеческой души? Ведь инструменты могут произвести лишь то, к чему направит их душа, упорядочивающая и самые мельчайшие, неприметные их движения. В чем для музыканта самый большой упрек? Он играет без выражения. Тем самым он причиняет ущерб самой сущности музыки, он даже уничтожает музыку в музыке, но все же и самый бездушный и бесчувственный исполнитель достигнет большего, нежели самая совершенная машина, - ведь не может же быть так, чтобы хоть какое-то внутреннее душевное побуждение не повлияло на игру музыканта, между тем как, естественно, машина не испытывает никаких внутренних побуждений. Стремление механиков все точнее и точнее копировать и заменять механическими приспособлениями органы человеческого тела, способные производить музыкальные звуки, - это в моих глазах открытая война против принципа духовности. Однако духовность одерживает все более блестящие победы по мере того, как против нее восстают эти мнимые, кажущиеся силы. Именно поэтому в моих глазах самая совершенная по понятиям механики машина такого рода - наиболее презренное устройство, и я простую шарманку она ведь остается в области механического и преследует только механические цели - предпочту флейтисту Вокансона и даме, играющей на гармонике.
- Должен всецело с тобой согласиться, - сказал Фердинанд. - Ты очень ясно выразил то, что я и сам чувствую с давних пор, а особенно хорошо ощутил сегодня в доме профессора. Хотя я и не живу музыкой так, как ты, и хотя я не так восприимчив ко всякого рода промашкам, все-таки мертвенная неподвижность механической музыки всегда претила мне. Вспоминаю, что еще ребенком, когда в доме моего отца стояли у нас часы с арфой, каждый час бренчавшие свою пьеску, это страшно досаждало мне. Жаль, что умелые механики посвящают свое искусство этой вредной чепухе, вместо того чтобы совершенствовать музыкальные инструменты.
