Но Карлсон еще не сразу заснул, он считал стекла в окне, чтобы вернуться к действительности.
Когда в воскресенье утром Карлсон проснулся от крика петуха, то в постели уже никого не было, девушки стояли в нижних юбках у очага, а солнце бросало свой ослепительный свет в кухню.
Карлсон быстро натянул брюки и вышел, чтобы умыться. Там уже сидел на бочонке из-под килек молодой Норман, которому стриг волосы всезнающий Рундквист. На Рундквисте надета была чистая рубашка, широкая, как большая утренняя газета, и самые лучшие его сапоги.
Перед железным кухонным чугуном, лишившимся своих ножек и ставшим вследствие этого умывальником, Карлсону пришлось с помощью кусочка зеленого мыла произвести свое воскресное омовение.
В окне комнаты показалось покрытое веснушками и намыленное лицо Густава; делая страшные гримасы, проводил он по лицу блестевшей на солнце бритвой, стоя перед обломком зеркала, известного под названием «воскресное зеркало».
— Пойдете вы сегодня в церковь? — спросил Карлсон, здороваясь.
— Нет, мы не часто бываем в Божьем доме,— ответил Рундквист.— До церкви приходится грести версты две и столько же обратно, а день, предназначенный для отдыха, не следует осквернять ненужной работой.
Лотта вышла, чтобы вымыть немного картофеля, пока Клара отправилась в амбар, чтобы достать из кадки для зимнего запаса соленой рыбы. В этом так называемом «семейном гробу» находилась вся рыба, которую нельзя было сохранять долго; ее солили всю вперемешку, не разбирая сортов, и она служила для ежедневного домашнего употребления. Тут рядом лежали бледная плотва и красный карп, ерши, иногда окуни, маленькие щуки, камбалы, лини, налимы, угри. У всех этих рыб был какой-нибудь изъян: изодранные жабры, выколотый глаз, рана на спине, произведенная острогой; некоторые были растоптаны ногами.
Клара взяла несколько пригоршней этих рыб, отбросила большую часть соли и опустила все в котелок.
Пока в печке закипал завтрак, Карлсон оделся и совершил маленький обход, чтобы ознакомиться с двором.
Дом, в сущности состоящий из двух пристроенных вместе домиков, стоял на возвышении на южном и внутреннем берегу длинной, довольно мелкой бухты, образованной открытым морем. Эта бухта так глубоко была врезана в сушу, что открытого моря не было видно, и можно было подумать, что находишься на берегу маленького озера внутри страны. Склоны возвышенности, спускающиеся к долине, покрыты были выгонами, лугами и рощами, поросшими березами, дубами, ольхой. Северную сторону бухты охраняла от холодных ветров покрытая сосновым лесом гора, а южную часть острова покрывали вперемежку сосняк, березовые рощи, болота; среди них то тут, то там виднелся клочок обработанной пахотной земли.
На самом верху, рядом с жилым домом, стоял амбар; на некотором расстоянии от него стоял новый дом «Гросстуга», красный, довольно большой блокгауз с черепичной крышей. Старый Флод построил себе его на старость; теперь же он стоял пустой, потому что старуха не хотела жить в нем одна, да и напрасно зажигать в печи огонь так близко от леса.
Дальше, к роще, виднелись скотный двор и житница; в тени прекрасных дубов находились амбар и погреб; а сзади, вдали, около расположенного на юг луга виднелась крыша разоренной кузницы.
Внизу, у внутренней оконечности бухты, стояли до мостков навесы; там же находилась пристань для лодок.
Не входя в оценку красоты местности, Карлсон, однако, был в общем всем приятно поражен. Богатая рыбой бухта, обширные луга, защищенные от ветров и хорошо расположенные поля — все сулило хороший доход, лишь бы умелая рука привела в движение природные силы и вызвала на свет погребенные природные сокровища.
Поблуждав по мызе, он был прерван в своем осмотре громким криком «алло», раздавшимся со стороны жилого дома, затем перенесенного на бухту и на поле и в то же мгновение повторенного в том же тоне амбаром, рощей и кузницей.
То была Клара, призывавшая к завтраку.
Вскоре затем четверо мужчин сидели вокруг кухонного стола, на котором были только что испеченный картофель, соленая рыба, масло, ржаной хлеб и, по случаю воскресенья, водка. Старуха хлопотала вокруг стола, угощая мужчин; от времени до времени приглядывала она за печкой, где теперь варилась пища для кур и свиней.
Карлсон выбрал себе место на узкой стороне стола, Густав же и Рундквист сидели за широкой стороной стола; Норман поместился также на узкой стороне; в сущности нельзя было бы сказать, кто из них занимал почетное место, но можно было подумать, что имеешь перед собой четырех выборных депутатов. Однако больше других говорил Карлсон, причем подчеркивал свои слова, ударяя вилкой по столу. Он говорил о земледелии и о скотоводстве; Густав же или вовсе не отвечал, или говорил о рыбной ловле и об охоте. Норман поддерживал его в этом, а Рундквист играл при этом роль беспартийного слушателя; он время от времени бросал в печку полено, чтобы огонь не потухал, раздувал пламя, когда оно погасало, делал сочувственные замечания то направо, то налево, доказывал собравшимся, что все они одинаково глупы и невежественны и что разум — привилегия его одного.
Густав никогда прямо не отвечал Карлсону, а обращался всегда к одному из своих соседей; Карлсон понял, что дружбы от него ему нечего было ожидать.
Поведение Нормана, самого младшего изо всех, показывало, что он нашел поддержку хозяина дома; и видно было, что плясать под его дудочку было всего надежнее.
— Разводить свиней, когда не имеешь молока, не стоящее дело,— поучал Карлсон.— А молока никогда не будет, если осенью не посеять клевера. В полеводстве должна быть установлена плодопеременная система; один злак должен следовать за другим.
— Это точь-в-точь, как в рыболовстве, не правда ли, Норман? — обратился Густав к соседу.— Нельзя забросить сети для килек, пока не кончишь с ловлей камбалы; а камбалу не поймаешь, если не кончила метать икру щука. Одно следует за другим, и, когда покончишь с одним, начинается другое. Не так ли, Норман?
Норман, не противореча, согласился с ним и для большей точности повторил последние слова Густава, когда заметил, что Карлсон готов дать отбой.
— Да, это верно,— сказал он.— Начинается одно, когда кончается другое.
— Кто кого кончает? — воскликнул тем временем Рундквист, не желавший упустить удобного случая пошутить.
Карлсон, у которого в зубах застрял хвост плотвы, сильно волновался, размахивал руками, желая повернуть снова разговор в свою сторону. Он должен был, однако, присоединиться к насмешкам остальных, хотя те зубоскалили больше из злорадства, и под влиянием дешевой остроты разговор о сельском хозяйстве должен был прекратиться.
Обрадованный своим успехом, Рундквист варьировал удачно найденную тему, и никто уже не хотел слушать серьезного разговора.
По окончании завтрака пришла старуха и просила Карлсона и Густава идти с ней на скотный двор и на поля, чтобы переговорить о распределении работы и прийти к соглашению по поводу того, что предпринять для улучшения хозяйства.
— После этого,— объявила она,— все соберутся в комнату, чтобы слушать чтение проповеди.
Рундквист растянулся возле печки на скамейке и закурил трубку. Норман взял свою гармонию и сел перед домом, пока остальные направились к скотному двору.
К удивленно Карлсона, действительность превзошла его ожидания. Двенадцать коров, не стоявших уже на ногах, ели мох и солому, так как корму больше не было. Всякая попытка поднять их оказалась напрасной; после того как Карлсон и Густав тщетно пытались поднять их на ноги, подкладывая им под брюхо половицу, их предоставили собственной судьбе.
Карлсон задумчиво качал головой, как врач, покидающий приговоренного к смерти больного; свои благие советы и предложения он оставил на другое время.
С двумя волами дело обстояло еще хуже, так как пахоту недавно окончили.
Овцы могли лишь обрывать кору с давно объеденных кустов.
Свиньи были худы, как гончие собаки. Куры бегали по скотному двору, по которому разбросан был навоз кучками.
После того как все было осмотрено и обнаружен был полный упадок всего, Карлсон объявил, что тут можно лишь прибегнуть к ножу.
— В шести коровах, дающих молоко, толку больше, чем в двенадцати голодающих!
Он исследовал вымя и указал с большой уверенностью на тех коров, которых следовало подкормить, а затем отвести к мяснику.
Густав делал возражения.
Но Карлсон утверждал, что они должны быть зарезаны, и настаивал на этом. Как верно то, что он живет, так и то, что он должен умереть! Тогда возможно будет ввести другой порядок. Но прежде всего надо купить хорошего сухого корма, пока нельзя выпускать скотину в лес.
Когда Густав услышал о покупке сена, он горячо начал отговаривать тратить деньги на то, что у них уже имеется. Но старуха заставила его замолчать, говоря, что он в этом деле ничего не понимает.
