Правда, некоторые особенно большие декорации возводятся под открытым небом на территории киностудии. Например, средневековый город, деревенский двор с амбаром и хлевом, сельская площадь или поле битвы не поместились бы в павильоне. И. вот рядом с павильоном вырастает целый поддельный город из досок, жердей и гипса, – разумеется, только фасады, подпертые сзади стойками и досками; проводят из ателье кабели и, понося на чем свет стоит ненадежное солнце, снимают на вольном воздухе при искусственном освещении. Когда съемки закончены, средневековый город так и остается рядом с сельской усадьбой, ибо нерентабельно возиться с его разборкой. Декорации разваливаются сами собой, напоминая город после бомбежки. Вообще территория киностудии всегда завалена всяческим хламом – досками, ненужными декорациями, гипсовыми архитектурными деталями, поломанным реквизитом я т. д. Когда смотришь на эти кучи хлама, невольно думаешь, что там, наверное, похоронены и угасшие кинозвезды…
– Ну, начнем снимать! – произносит режиссер в белом халате.
– А это что такое? – осведомляется элегантный мужчина, загримированный в коричнево-красных тонах и похожий поэтому на вареную сосиску.
– Это ваш кабинет. Будем снимать в нем кадр третий и сорок первый.
– Какой раньше?
– Все равно, хотя бы третий. Вы будете сидеть за письменным столом, в дверь постучат, и вы скажете: «Войдите». Вот и все. Давайте попробуем.
Загримированный садится за письменный стол.
– А что мне пока делать?
– Можете писать.
– На чем? Бумаги нет.
Режиссер всплескивает руками.
– Ну на что это похоже?! Почему у пана Валноги нет бумаги? Господа, если я говорю письменный стол, значит, на нем должна быть бумага, неужели непонятно? Пан Войтишек, видели вы когда-нибудь письменный стол? Видели? А была на нем бумага? Не была? Гм… Так положите туда какую-нибудь бумагу, чтобы можно было репетировать. Итак, тихо, господа, начинаем.
В ателье раздается стук молотков. Режиссер приходит в ярость.
– Что еще там? Если я сказал – тихо, должно быть тихо. Кто стучит?
– Надо докончить декорации, – объясняет голос.
– Так пусть стучат тихо! – рявкает режиссер. – Здесь репетиция. Итак, внимание! – Он ударяет в ладоши. – Моленда стучит в дверь, Валнога поднимает голову и говорит: «Войдите». Где Моленда?
– Здесь! – слышится из угла, где другой краснокожий оживленно беседует с какой-то девицей, явно не имеющей отношения к ателье. – Что я должен делать?
– Постучать в дверь и, когда Валнога скажет: «Войдите», – войти. Все. Начинаем. Стучите!
Моленда стучит в дверь. Валнога поднимает голову…
– Стоп! – восклицает режиссер. – Стучите нежнее. Слегка и нерешительно. Повторить.
Стук. Валнога поднимает голову: «Войдите!»
– Стоп! – кричит режиссер. – Совершенно безразличным голосом: «Войдите!»
– Войдите!
– Чуточку громче, иначе не слышно за дверьми. «Войдите!»
– Войдите!
– Нет, вот так: «Войдите!»
– Войдите!
– Это уже лучше. Еще раз, господа, постучать и…
– Войдите!
– Отлично! Дайте свет! – кричит режиссер, задрав голову к потолку. – Еще света! Больше света на Валногу. Черт побери, ну включите вон те юпитеры! И светите не на письменный стол, а на Валногу, я же сказал! За окном тоже должен быть свет. Что? Там нет юпитера? Господи, поставьте его туда и не задерживайте нас.
Проходит полчаса.
– Так как же? – кисло говорит Валнога за письменным столом. – Будем наконец снимать?
– Сейчас, сейчас!.. Поставьте туда дуговую лампу. И осветите эту сцену. Так хорошо? – спрашивает режиссер у ягодиц, торчащих из-под съемочного аппарата.
– Роскошно! – отвечают ягодицы. – Только задняя стена слишком отсвечивает.
– Меньше света на заднюю стену! – ревет режиссер. – Хорошо?
– Роскошно! – повторяют ягодицы.
– Ну, давайте микрофон и звуковую пробу.
Два человека подтаскивают какую-то виселицу на колесиках. На ней болтается небольшой предмет. Это микрофон, мерно покачивающийся над головой приунывшего Валноги.
– Тихо, пробуем звук! – кричит режиссер.
Звякает звонок в контрольной кабине, рявкает клаксон, наступает тишина. Над дверьми ателье зажигаются красные лампочки: «Не входить!»
– Стучите! – командует режиссер.
Стук. Валнога поднимает голову: «Войдите!»
– Ну, как? – кричит режиссер. Из звуковой кабины вылезает молодой человек и пожимает обоими плечами. Ага, плохо слышно. – Спустите пониже микрофоны! А вы, господа, немного погромче. Повторить.
Стук. Валнога с отвращением поднимает голову:
– Войдите! – Как теперь?
Молодой человек в кабине пожимает лишь одним плечом, что означает – сносно.
– Значит, можно начинать! – облегченно вздыхает режиссер. – Снимаем! Все лишние отойти! Тихо!
Ягодицы у аппарата принимают озабоченное выражение. Звякает звонок, рявкает клаксон – и воцаряется полная тишина.
Стремглав выбегает юноша в свитере, становится перед Валногой, вытягивает перед собой черную дощечку с крупной цифрой «27», выкрикивает громко: «Двадцать семь!» – хлопает большой полосатой хлопушкой и так же стремительно исчезает. Слышно лишь гудение аппарата.
– Стучите! – говорит режиссер.
Моленда нежно и стыдливо стучится. Валнога поднимает голову: «Войдите!» Аппарат гудит.
– Стоп! – кричит режиссер. – Еще раз. После стука – секунда паузы. И постучать надо более неуверенно. Поехали. Тихо!
Звучит клаксон, и снова выскакивает юноша с дощечкой и полосатой хлопушкой.
– Стучите!
Валнога поднимает голову:
– Войдите!
Аппарат гудит, Моленда входит.
– Стоп! – кричит режиссер. – Проклятье! Чтоб вам пусто было! Кто там топал сзади?
Начинается небольшой скандал.
Тем временем мы можем незаметно рассмотреть присутствующих. Нервный мужчина, который все время кричит, нам уже знаком, – это режиссер. Его можно узнать по халату, а также по тому, что он единственный имеет право курить в ателье. Около него всегда вертятся один или два молодых человека в свитерах – это помощники режиссера, или «помрежи». На их обязанности лежит забота о том, чтобы исполнялись все указания режиссера, чтобы актеры и весь необходимый реквизит вовремя были на своих местах и чтобы сами они оказывались под рукой, когда что-нибудь не ладится и необходим «громоотвод».
Тут же стоит курьер, которому доверены менее ответственные задачи, – например, носить за режиссером кресло или бутылку вермута. Эти люди составляют штаб режиссера; в него еще входит так называемый «телефонист», то есть лицо, которое непрерывно откликается на телефонные звонки:
– Господин режиссер сейчас не может подойти… да, да, сударыня, я ему обязательно передам…
И так далее. Ибо, как известно, человека зовут к телефону особенно часто, когда у Него нет ни минуты времени.
Человек, который сидит или стоит в разных позах за аппаратом, сунув в него голову, это оператор, или «камерамэн».
Оператор – вполне заслуженное название, ибо у него должна быть твердая рука, верный глаз и быстрота действий. Как и его видные собратья в хирургии, Кукула9 и Едличка10, он окружен ассистентами. Оператор должен уметь снимать в любой позе: лежа на животе, стоя на коленях, сидя в специальной тележке или возносясь к небу на подъемном кране. Прильнув глазами к аппарату и обратив к окружающим заднюю часть тела, он покрикивает, чтобы Валнога немного повернулся, а Моленда отступил на десять сантиметров в глубину.
– Так, роскошно, а теперь побольше света на Моленду. Отлично, и поставьте туда еще один рефлектор. Роскошно, грандиозно, теперь можно крутить.
И с подлинным энтузиазмом он «накручивает» восемьсот различных кадров, не имея ни малейшего представления о сюжете фильма. Его дело – «роскошно накрутить» хорошо освещенные кадры, о чем идет речь в фильме – это ерунда и суета сует. Кадры – вот смысл жизни.
Внушительнее всего оператор выглядит, когда, взгромоздившись со своим аппаратом на тележку, он снимает наплыв: тележка надвигается, а оператор твердо и неумолимо целится своим объективом в актера, напоминая пулеметчика в атакующем танке.
Косвенно в ведение оператора входит и осветительный парк. Этот парк, расположенный частично вокруг места съемки и частично наверху, на галерее, состоит из юпитеров разной величины и типа. Маленькие нежно называют «малышки» или «крошки», те, что побольше, – «маули», а большие короткоствольные гаубицы, которые льют голубые потоки света, называют «угольки». Когда-то пользовались и снятыми с вооружения армейскими прожекторами, их прозвали «гайда». Кроме них, существует еще так называемый «спот-лайт» (spot-light), дающий концентрированный свет, «параболическое зеркало», или «параболичка», затем «панхром», то есть продолговатый рефлектор полуваттного света, напоминающий театральный софит, и другие достижения осветительной техники, обслуживаемые электриками в синих комбинезонах. Когда режиссер крикнет им:
