Поравнявшись с лавкой, мы увидали на двери картонку, на которой было написано:
«ЗАКРЫТО».
Мы остановились и уставились на эту табличку. Слыханное ли дело, чтобы кондитерская была закрыта в такой час.
— Что стряслось? — спрашивали мы друг у друга. — Что творится?
Мы прижимались лицами к окну и заглядывали внутрь. Миссис Пратчетт нигде не было видно.
— Глядите! — закричал я. — Банка с пустокляпами пропала! Нету ее на полке! Там, где она всегда стояла, пустое место!
— На полу она! — сказал кто-то. — Разбилась вдребезги, и пустокляпы везде валяются!
— Это все мышь! — крикнул еще кто-то.
И тут перед нашими глазами явилась вся картина: осколки огромной стеклянной банки с дохлой мышью и сотни разноцветных пустокляйов, рассыпавшихся по всему полу.
— Она до того перепугалась; когда схватила мышку, что все вывалилось у нее из рук, — сказал кто-то.
— А почему же она не подмела все это и не открыла лавку? — спросил я.
Никто мне не ответил.
Мы развернулись и побрели к школе. У всех нас вдруг появилось какое-то ощущение легкого неудобства. Как-то неуютно стало. Что-то не очень правильное было в том, что кондитерская оказалась закрытой. Даже Твейтс не был в состоянии предложить разумное объяснение. Мы умолкли. В воздухе почувствовалось слабое, но все же распознаваемое дуновение опасности. И мы все его ощутили. В ушах наших слабым отзвуком зазвучали колокола тревога;.
Через какое-то время Твейтс нарушил тишину.
— Она, наверно, сильно струхнула, — сказал он. И замолчал.
Все мы глазели на него в готовности изумиться очередной мудрости великого медицинского авторитета, которая должна была с минуты на минуту явить себя миру.
— Как бы то ни было, — продолжил он свою речь, — а схватить дохлую мышь, рассчитывая взять пригоршню пустокляпов, это, наверное, достаточно сильное переживание. Согласны?
Никто ему не ответил.
— Так вот, — продолжал он, — если старый человек, наподобие миссис Пратчетт, внезапно испытает очень сильное потрясение, то, думаю, вам известно, что затем случается?
— Что? — сказали мы. Что случается?
— У отца моего спросите, — сказал Твейтс. — Он вам расскажет.
— Ты скажи.
— У такого человека случается сердечный приступ, — объявил Твейтс. — Ее сердце перестало биться, и через пять секунд она умерла.
На мгновение, а то и два мое собственное сердце перестало биться. Твейтс ткнул указательным пальцем в меня и мрачно сказал: — Я думаю, что ты ее убил.
— Я? — закричал я. — Почему только один я?
— Ты это придумал, — сказал он. — И потом, это ты закинул мышку вовнутрь.
Нежданно-негаданно я вдруг оказался убийцей.
Как раз в это самое время мы услыхали далекий звук школьного звонка, и оставшийся отрезок пути нам пришлось преодолевать бегом, иначе мы опоздали бы на молитвы.
Молились мы в Зале Собраний. Мы все рассаживались на деревянных скамейках, которые стояли в несколько рядов, а учителя восседали лицом к нам в креслах, находившихся на возвышении. Наша пятерка успела юркнуть на свои места как раз вовремя — директор школы уже шествовал к возвышению, на котором стояли кресла, а за ним двигались другие учителя и прочий персонал школы.
Этот директор — единственный учитель Соборной школы в Лландаффе, которого я могу вспомнить, и вы скоро узнаете, почему я помню его очень отчетливо. Имя ему было — мистер Кумбз, и в моей памяти хранится картинка крупного человека, этакого великана, с физиономией, похожей на кусок ветчины, и копной ржавых, спутанных в колтун волос на макушке.
Все взрослые видятся маленьким детям гигантами. Но школьные директора (и полицейские) — самые громадные великаны, они куда больше всех прочих. Вполне возможно, что на самом деле мистер Кумбз был совершенно обычным существом, но в моей памяти он — огромный великан.
Мистер Кумбз как раз продвигался к возвышению, чтобы промямлить старинные молитвы, которые у нас бывали каждый день, но сегодня утром, после того как прозвучало последнее «Аминь», он не развернулся, как обычно, и не стал стремительно уводить свою свиту. Он остался и по-прежнему стоял перед нами, и было понятно, что он сейчас что-то объявит.
— Вся школа немедленно выходит на спортплощадку и становится там строем, — сказал он. — Книги с собой не брать. И не разговаривать.
Вид у мистера Кумбза был похоронный. Его розовое, как ветчина, лицо так угрожающе нахмурилось, как это бывало только тогда, когда он доходил до предела раздражительности и кто-нибудь очень уж напрашивался на его директорское внимание. Я сидел дам, маленький и перепуганный, и мне директор, в его черном, ниспадающем с плеч одеянии, представлялся судьей на процессе об убийстве.
— Это он убийцу искать будет, — прошептал мне Твейтс.
Меня стала бить дрожь.
— Спорим, полиция сюда уже приехала, — не унимался Твейтс, — И черная маруся, ну, полицейский воронок, значит, дожидается.
Когда мы вышли на спортплощадку, все мое нутро забунтовало, будто живот мой мало-помалу заполнялся бурлящей водой. «Мне только восемь лет, — сказал я себе. — Никакому восьмилетнему мальчику не под силу убить кого бы то ни было. Так не бывает».
За порядком на спортплощадке следил заместитель директора. Он командовал:
— Строиться по классам! Шестой класс! Пятый класс рядом с шестым! В шеренгу становись! В шеренгу! Разговорчики в строю! Прекратить разговоры!
Твейтс, я и три других моих друга учились во втором классе, младше нас были только первоклассники, и мы построились вдоль краснокирпичной стены, встав плечом к плечу. Помню, когда сюда явились все мальчики, учившиеся в нашей школе, их выстроили в каре, то есть вдоль всех четырех сторон площадки, — примерно сотню мальчиков в возрасте от шести до двенадцати лет, в одинаковых серых шортах, серых пиджаках, серых гольфах и черных ботинках.
— Прекратить болтовню! — орал замдиректора. — Полнейшая тишина!
Но чего ради понадобилось выводить всех нас на спортплощадку? Вообще, зачем это? — дивился я, И зачем это нужно — так нас выстраивать? Прежде никогда такого не бывало.
Я уже почти готов был увидеть двоих полицейских, которые сейчас выскочат из школы, схватят меня за руки и закуют в наручники.
Из школы на спортплощадку попасть можно было только через одну-единственную дверь. И вот она вдруг распахнулась, и в ней, словно ангел смерти, появился мистер Кумбз, огромный и пухлый в своем твидовом костюме и черном одеянии поверх него, а рядом с ним, поверите ли, прямо возле него мелко подергивалась невзрачная фигурка самой миссис Пратчетт!
Значит, она была жива! Какое огромное облегчение.
— Она жива! — прошептал я стоящему рядом со мной Твейтсу. — Я ее не убил!
Твейтс не обращал на меня внимания.
— Начнем отсюда, — говорил директор миссис Пратчетт. Он схватил ее за руку и подвел к тому месту, где стоял шестой класс. Потом, так и не отпуская ее, быстро повел вдоль мальчишеской шеренги. Похоже было, будто какой-то генерал обходит воинский строй.
— Что это они делают? — прошептал я. Твейтс не отвечал.
Я искоса глянул на него. Он вроде побледнел.
— Эти большие, — услыхал я слова миссис Пратчетт. — Совсем большие. Нет, не из этого ряда. Давайте-ка проверим тех, что посопливее.
Мистер Кумбз прибавил шагу.
— Давайте все же пройдем по всему кругу, — сказал он.
Казалось, он спешит поскорее избавиться от этой новой заботы, и мне было видно, как семенят костлявые козьи ножки миссис Пратчетт, стараясь угнаться за ним. Они уже миновали одну сторону прямоугольной игровой площадки — ту, вдоль которой выстроились шестой и пятый классы, обошли вторую сторону каре… потом третью…
— Все еще чересчур большие, — доносилось до меня карканье миссис Пратчетт. — Те были куда меньше этих! Много меньше! Где у вас стоит противная мелкота?
Они все ближе подходили к нам… Все ближе и ближе.
Вот они уже пошли вдоль четвертой стороны…
Каждый мальчик из нашего класса глядел во все глаза, как Кумбз и Пратчетт движутся вдоль строя в нашем направлении.
— Отвратительная наглая шайка, эти маленькие сорванцы! — слышал я бормотание миссис Пратчетт. — Ввалятся ко мне гурьбой, и всякий сопляк думает, что может вытворять в моем магазине все, что только ни взбредет в его дурную башку!
Мистер Кумбз никак не откликался на все ее речи.
— Тащат все, если не углядишь, — продолжала она. — Лапают что ни попадя. Маленькие, а руки загребущие, и немытые, и никакого воспитания. Про девочек я не говорю. С девочками у меня хлопот не было, но мальчишки — отвратительные и ужасные!
— Вот те, что поменьше, — сказал мистер Кумбз.
Мне было видно, как свиные глазки миссис Пратчетт старательно обшаривают лицо каждого мальчика, мимо которого она проходила.
