На этой богатой свадьбе ей пришлось наряжаться в светлые, яркие платья, надевать серебряный пояс, распускать волосы. Но она по большей части была застенчива и растерянна. Однако же свадьба эта не прошла для нее бесследно. Когда она вновь сидела дома в Берге, у бабушки в горнице, пред ее внутренним взором вставали новые для нее картины. Она видела себя рядом с Улавом, разубранную и ослепительно прекрасную – вроде бы при каком-то заморском королевском дворе, и это было как бы наградою за все те годы, которые она просидела в своем углу. В мечтах она ехала по горам с человеком, объявленным вне закона, с изгоем, – они переправлялись верхом через горные речки, шумевшие яростнее и веселее, чем те, что текли внизу, на горных склонах. Их шум казался скорее пением, нежели грохотом; дно же речек светилось от покрывавших его белых камней. Все звуки под небесным сводом, и свет, и воздух были в горах совсем иными, нежели в долинах. Она ехала с Улавом вперед, навстречу далеким синим вершинам, по глубоким долинам и нагорьям: они останавливались на отдых в таких же каменных хижинах, какие она видела на сетере в Эльдридстаде… И при мысли об этих горах в душе ее вспыхивало какое-то дикое буйство. Она, столь молчаливо и смиренно исходившая тоской и лишь тихо оплакивавшая под меховым одеялом свою горькую участь по ночам, когда ей казалось, что ее притесняли уж слишком жестоко, вдруг почувствовала, как в ней пробуждается прежняя неукротимость… И ее мечты становились все более пестрыми, сказочными – она вставляла в них события, о которых слышала в песнях и в преданиях, привносила в них то, чего сама никогда не видела: каменные крепости под свинцовыми крышами, воинов в стальных кольчугах и корабли под шелковыми парусами, с золотистыми вымпелами. Мечты ее стали богаче и красочней, чем те картины жизни в крестьянской усадьбе с Улавом и их детьми, которые она рисовала себе прежде. Но были они еще более призрачны и беспорядочны – такие, какими бывают лишь истинные сны или мечты…
Арнвид, сын Финна, наезжал в Берг несколько раз за последние годы, и она говорила с ним об Улаве. Но и Арнвид знал о друге лишь то, что Улав, должно быть, жив и обретается в Свее. Однако же зимой после того, как она побывала в горах – а был тогда новый, 1289 год после рождества Христова, – Арнвид явился в Берг веселый, точно под хмельком. Почти ежегодно ездил он на торговый сход в Серне и нынче осенью повстречал там Улава; они пробыли вместе четыре дня. Улав сказал, что ярл сам разрешил его от данной ему клятвы. Он велел Улаву подумать о собственном благополучии и вручил ему заветный знак для господина Туре, сына Хокона из Тунсберга, женатого на его, ярла, сестре. А ныне Улав нанялся на службу к свейскому вельможе, чтоб добыть немного денег, прежде чем вернуться домой. Но после Нового года он намеревался вернуться в Норвегию – может, он был уже в Хествикене.
Ингунн обрадовалась; и, пока Арнвид оставался в Берге, она чувствовала, как в ней снова пробуждается мужество. Но потом, казалось, надежды ее вновь поблекли и испарились; она не смела всей душой предаться ожиданию, – неужто в самом деле что-то произойдет? И все же ее мысли и мечты были более светлы нынешней зимой, когда она, расхаживая по усадьбе, видела, как близится весна, и, может, как говорил Арнвид, вернется Улав.
Летом женщины в Берге всегда уходили из усадьбы, когда надобно было коптить мясо или рыбу. В березовой роще к северу от усадьбы высился голый скалистый склон. Они разжигали огонь в трещине камня, опрокидывали сверху ящик с выбитым дном и развешивали то, что должно было коптить, под крышкой. А потом одной из женщин приходилось сидеть там целый день и следить за огнем.
В один из дней перед праздником святого Халварда Осе, дочери Магнуса, понадобилось прокоптить немного рыбы, и Далла с Ингунн поднялись на гору, к коптильне. Старуха разожгла огонь и принялась обжигать и коптить рыбу, как и полагалось, но потом пошла домой, присмотреть за коровой, а Ингунн осталась одна.
Земля здесь, в роще, была почти голой, бурой и какой-то блеклой, но яркое солнце сильно прогревало камни, перистые облака высоко плыли по блестящему, как шелк, голубому небу. Но залив, отблески которого она могла разглядеть внизу, меж обнаженно-белых березовых стволов, был еще покрыт ломким ноздреватым льдом, а на другой стороне, в лесу, бросался в глаза ослепительно белый снег, спускавшийся почти до самого берега. Здесь, на солнечной стороне, повсюду журчала и булькала вода, но весна все еще не обрела своего полного рокочущего голоса тающих снегов.
Ингунн наслаждалась, сидя на солнце и следя за тем, как коптится рыба. Она провела здесь уже немало часов и как раз думала, не подняться ли ей наверх, не наломать ли побольше можжевельника… Вдруг она услыхала, что кто-то едет по конской тропе, идущей в гору, над скалой, где она сидела. Она глянула вверх – то был человек на жалкой косматой гнедой лошаденке… В тот же миг она нечаянно толкнула ведро с водой, и оно опрокинулось.
Ингунн рассердилась, что придется пойти за водой. Деревянный ушат унесла с собой Далла. Ведро было из талькового камня, с деревянной палочкой, продернутой в два ушка по краям; за эту палочку ведро поднимали. Она взяла ведро; тогда человек, ехавший по конской тропе, закричал сверху – спрыгнув с лошади, он сбежал вниз по склону, топча увядший вереск.
– Нет, нет, моя милая… Я принесу тебе водицы!
Обхватив руками ее стан, чтоб остановить свой стремительный бег, он, расхохотавшись, поспешно прижал Ингунн к себе, взял у нее из рук ведро и бросился бежать вниз по склону к ручью. Она невольно засмеялась, глядя ему вслед, – когда он смеялся, виден был ряд белоснежных зубов.
Он был смугл и кудряв, с непокрытой головой – шлык он откинул назад. Ростом он был очень высок, статен и проворен, но чуть развязен, а голос у него был веселый-превеселый… Незнакомец вернулся с водой, и она увидала, что он очень молод. Его смуглое лицо было узко и худощаво, но не уродливо, а глаза – большие, то ли золотистые, то ли светло-карие веселые и ясные. Рот был великоват, нос – тонкий, крючковатый и дерзкий, а ряд сильно изогнутых блестящих зубов крепко выдавался вперед. Человек этот был нарядно одет в зеленый, точно мох, кафтан до коленей и широкий коричневый плащ; на поясе у него висел маленький короткий меч.
– Вот так-то, – сказал он с улыбкой. – Ежели тебе понадобится еще помощь, стоит только попросить!..
Ингунн тоже улыбнулась и сказала: ей, мол, больше ничего не надо, хватит и того, что он помог ей, – ведро-то тяжелое.
– Слишком тяжелое для такой пригожей и юной девицы. Ты из Берга?
– Да, – ответила Ингунн.
– Мне как раз туда – я с посылом и грамотой от моего господина к твоей хозяйке. Но покуда я останусь здесь и пособлю тебе – тогда я появлюсь в усадьбе так поздно, что фру Магнхильд придется оставить меня на ночлег. Может, мне дозволят лечь с тобой?
– Ясное дело, дозволят. – Ингунн решила, что парнишка зубоскалит; она видела, он был очень юн – и смеялась ему в ответ.
– Но сейчас я останусь тут и поболтаю с тобой немного, – сказал он. – Докучная у тебя работа, и боязно, должно быть, сидеть здесь, в безлюдном лесу, одной, да еще такой молодой и пригожей, как ты!
– Было б куда хуже сидеть здесь, будь я стара и уродлива. И вовсе в этом лесу не безлюдно. Я просидела здесь не более четырех часов, и ты проехал этой дорогой.
– Да, уж верно, я ниспослан сюда свыше, чтобы помочь тебе скоротать время… Погоди, я пособлю тебе; для этой работы я гожусь куда больше, чем ты!..
Ингунн двигалась неловко – дым ел глаза и горло. Юноша смочил ветки можжевельника в воде и положил их на уголья; когда же дым потянуло к нему, отскочил в сторону.
– Как зовут тебя, красавица?
– А зачем тебе знать?
– Тогда я скажу мое имя. Тебе оно еще пригодится – ведь я буду спать с тобой нынче ночью, верно?
Ингунн только покачала головой и засмеялась.
– Но ты не из здешних мест, правда? – спросила она; он так чудно коверкал язык.
– Нет, я исландец. А зовут меня Тейт. Так скажешь мне свое имя?
– О, у меня не такое чудное имя, как у тебя. Меня зовут всего лишь Ингунн.
– О, ничего, оно подходит тебе. Это одно из самых красивых имен, какие я только знаю. Ежели я встречу более красивое, я выпишу его позолоченными буквами и подарю тебе, Ингунн, цветик мой!
Он помог ей снять уже готовую, прокоптившуюся рыбу и повесить над огнем новую. Лежа на земле, он выискал себе форель, очистил ее и принялся уплетать за обе щеки.
– Ты взял самую жирную и лучшую, – смеясь, сказала Ингунн.
– А что, разве фру Магнхильд, твоя хозяйка, столь скаредна, что пожалеет нам, бедным людям, рыбий хвост? – засмеялся Тейт ей в ответ.
Ингунн догадалась: он принимает ее за служанку. Она была одета в коричневое домотканое платье, перехваченное простым кожаным ремешком, а волосы ее, как обычно, были заплетены в две косы безо всяких украшений и только перевиты синей шерстяной тесьмой.
