– Когда же мы поженимся?
– Как только я опять похудею. Я хочу, чтобы у нас была великолепная свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.
– Но тебя это не огорчает?
– А отчего же мне огорчаться, милый? У меня только единственный раз было скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себя девкой, и то через пять минут все прошло, и потом тут больше всего была виновата комната. Разве я плохая жена?
– Ты чудная жена.
– Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опять похудею, мы поженимся.
– Хорошо.
– Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор сказал, что у меня таз узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.
– Что он еще сказал? – Я встревожился.
– Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Он в восторге от моего кровяного давления.
– А что еще он сказал насчет узкого таза?
– Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить на лыжах.
– Правильно.
– Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сих пор не ходила. Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.
– Он шутник, твой доктор.
– Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когда придет время родиться маленькому.
– Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?
– Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли, милый, если я выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам, когда б мы ни поженились, – ребенок считается законным.
– Где ты это вычитала?
– В нью-йоркском «Уорлд алманак» в библиотеке.
– Ты просто прелесть.
– Я очень рада, что буду американкой. И мы поедем в Америку, правда, милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.
– Ты прелесть.
– Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.
– Бойни?
– Нет. Я забыла.
– Небоскреб Вулворта?
– Нет.
– Большой Каньон?
– Нет. Но и это тоже.
– Что же тогда?
– Золотые ворота! Вот что я хотела посмотреть. Где это Золотые ворота?
– В Сан-Франциско.
– Ну, так поедем туда. И вообще я хочу посмотреть Сан-Франциско.
– Отлично. Туда мы и поедем.
– А теперь давай поедем на вершину горы. Хорошо?
– В пять с минутами есть поезд.
– Вот на нем и поедем.
– Ладно. Я только выпью еще пива.
Когда мы вышли, и пошли по улице, и стали подниматься по лестнице к станции, было очень холодно. Холодный ветер дул из Ронской долины. В витринах магазинов горели огни, и мы поднялись по крутой каменной лестнице на верхнюю улицу и потом по другой лестнице к станции. Там уже стоял электрический поезд, весь освещенный. На большом циферблате было обозначено время отхода. Стрелки показывали десять минут шестого. Я посмотрел на станционные часы. Было пять минут шестого. Когда мы садились в вагон, я видел, как вагоновожатый и кондуктор вышли из буфета. Мы уселись и открыли окно. Вагон отапливался электричеством, и в нем было душно, но в окно входил свежий холодный воздух.
– Ты устала, Кэт? – спросил я.
– Нет. Я себя великолепно чувствую.
– Нам недолго ехать.
– Я с удовольствием проедусь, – сказала она. – Не тревожься обо мне, милый. Я себя чувствую прекрасно.
* * *
Снег выпал только за три дня до рождества. Как-то утром мы проснулись, и шел снег. В печке гудел огонь, а мы лежали в постели и смотрели, как сыплет снег. Madame Гуттинген убрала посуду после завтрака и подбросила в печку дров. Это была настоящая снежная буря. Madame Гуттинген сказала, что она началась около полуночи. Я подошел к окну и посмотрел, но ничего не мог разглядеть дальше дороги. Дуло и мело со всех сторон. Я снова лег в постель, и мы лежали и разговаривали.
– Хорошо бы походить на лыжах, – сказала Кэтрин. – Такая досада, что мне нельзя на лыжах.
– Мы достанем санки и съедем по дороге вниз. Это для тебя не опаснее, чем в автомобиле.
– А трясти не будет?
– Можно попробовать.
– Хорошо бы, не трясло.
– Немного погодя можно будет выйти погулять по снегу.
– Перед обедом, – сказала Кэтрин, – для аппетита.
– Я и так всегда голоден.
– И я тоже.
Мы вышли в метель. Повсюду намело сугробы, так что нельзя было уйти далеко. Я пошел вперед, протаптывая дорожку, но пока мы добрались до станции, нам пришлось довольно долго идти. Мело так, что невозможно было раскрыть глаза, и мы вошли в маленький кабачок у станции и, метелкой стряхнув друг с друга снег, сели на скамью и спросили вермуту.
– Сегодня сильная буря, – сказала кельнерша.
– Да.
– Снег поздно выпал в этом году.
– Да.
– Что, если я съем плитку шоколада? – спросила Кэтрин. – Или уже скоро завтрак? Я всегда голодна.
– Можешь съесть одну, – сказал я.
– Я возьму с орехами, – сказала Кэтрин.
– С орехами очень вкусный, – сказала девушка. – Я больше всего люблю с орехами.
– Я выпью еще вермуту, – сказал я.
Когда мы вышли, чтоб идти домой, нашу дорожку уже занесло снегом. Только едва заметные углубления остались там, где раньше были следы. Мело прямо в лицо, так что нельзя было раскрыть глаза. Мы почистились и пошли завтракать. Завтрак подавал monsieur Гуттинген.
– Завтра можно будет пойти на лыжах, – сказал он. – Вы ходите на лыжах, мистер Генри?
– Нет. Но я хочу научиться.
– Вы научитесь очень легко. Мой сын приезжает на рождество, он вас научит.
– Чудесно. Когда он должен приехать?
– Завтра вечером.
Когда после обеда мы сидели у печки в маленькой комнате и смотрели в окно, как валит снег, Кэтрин сказала:
– Что, если тебе уехать куда-нибудь одному, милый, побыть среди мужчин, походить на лыжах?
– Зачем мне это?
– Неужели тебе никогда не хочется повидать других людей?
– А тебе хочется повидать других людей?
– Нет.
– И мне нет.
– Я знаю. Но ты другое дело. Я жду ребенка, и поэтому мне приятно ничего не делать. Я знаю, что я стала ужасно глупая и слишком много болтаю, и мне кажется, лучше тебе уехать, а то я тебе надоем.
– Ты хочешь, чтоб я уехал?
– Нет, я хочу, чтоб ты был со мной.
– Ну, так я и не поеду никуда.
– Иди сюда, – сказала она. – Я хочу пощупать шишку у тебя на голове. Большая все-таки шишка. – Она провела по ней пальцами. – Милый, почему бы тебе не отпустить бороду?
– Тебе хочется?
– Просто так, для забавы. Мне хочется посмотреть, какой ты с бородой.
– Ладно. Отпущу бороду. Сейчас же, сию минуту начну отпускать. Это идея. Теперь у меня будет занятие.
– Ты огорчен, что у тебя нет никакого занятия?
– Нет. Я очень доволен. Мне очень хорошо. А тебе?
– Мне чудесно. Но я все боюсь, может быть, теперь, когда я такая, тебе скучно со мной?
– Ох, Кэт! Ты даже не представляешь себе, как сильно я тебя люблю.
– Даже теперь?
– И теперь и всегда. И я вполне счастлив. Разве нам не хорошо тут?
– Очень хорошо, но мне все кажется, что ты какой-то неспокойный.
– Нет. Я иногда вспоминаю фронт и разных людей, но это не тревожит меня. Я ни о чем долго не думаю.
– Кого ты вспоминаешь?
– Ринальди, и священника, и еще всяких людей. Но долго я о них не думаю. Я не хочу думать о войне. Я покончил с ней.
– О чем ты сейчас думаешь?
– Ни о чем.
– Нет, ты думал о чем-то. Скажи.
– Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.
– И все?
– Да.
– А у него сифилис?
– Не знаю.
– Я рада, что у тебя нет. У тебя ничего такого не было?
– У меня был триппер.
– Я не хочу об этом слышать. Тебе очень больно было, милый?
– Очень.
– Я б хотела, чтоб у меня тоже был.
– Не выдумывай.
– Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как у тебя. Я б хотела знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать их перед тобой.
– Вот это красиво.
– А что у тебя был триппер, красиво?
– Нет. Смотри, как снег идет.
– Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б ты отпустил волосы?
– То есть как?
– Ну, немножко подлиннее.
– Они и так длинные.
– Нет, отпусти их немного длиннее, а я остригусь, и мы будем совсем одинаковые, только один светлый, а другой темный.
– Я не хочу, чтоб ты остриглась.
– А это, может быть, забавно. Мне надоели волосы. Ночью в постели они ужасно мешают.
– Мне нравится так.
– А с короткими бы тебе не понравилось?
– Может быть. Мне нравится, как сейчас.
– Может быть, с короткими лучше. И мы были бы оба одинаковые. Милый, я так тебя люблю, что хочу быть тобой.
– Это так и есть. Мы с тобой одно.
– Я знаю. По ночам.
– Ночью все замечательно.
– Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где я. Я не хочу, чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай. Но только возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не с тобой.
