Услышав эти слова, все поняли, что Дон Кихот сумасшедший, и разразились веселым смехом. Но этот смех был той искрой, от которой вспыхнул гнев Дон Кихота. Не говоря ни слова, он взмахнул мечом и бросился к носилкам. Один крестьянин, сопровождавший статую, схватил шест из носилок и вышел навстречу Дон Кихоту. По этому шесту и пришелся удар рыцарского меча; шест был разрублен надвое, но крестьянин оставшимся в его руках обломком так треснул по плечу Дон Кихота, что тот без чувств свалился с лошади. В эту минуту Санчо начал кричать, чтобы не трогали его господина, ибо это всего-навсего заколдованный рыцарь, который за всю свою жизнь никому не сделал зла. Между тем крестьянин вообразил, что Дон Кихот убит, и со страху бросился бежать по полю быстрее оленя.
Тут к месту происшествия подоспели все остальные путники. Участники процессии, увидев стрелков с мушкетами, решили, что их дело плохо, теснее сплотились вокруг статуи мадонны и приготовились дать отпор нападающим. Но дело обернулось лучше, чем можно было ожидать. Нашего священника узнал другой священник, принимавший участие в процессии. Поэтому страх, который внушали друг другу обе враждующие стороны, исчез. Священнику, сопровождавшему процессию, объяснили, кто такой Дон Кихот, и он подошел к бедному идальго, все еще неподвижно лежащему на земле. Санчо, склонившись над бездыханным телом господина, жалобно причитал:
— О цвет рыцарства, которому суждено было погибнуть от одного удара дубины! О краса своего рода, о слава, о гордость всей Ламанчи и всего мира! Без тебя весь мир наполнится злодеями, которые уже не будут более бояться наказания за свои преступления. О ты, более щедрый, чем все Александры, ибо всего лишь за восемь месяцев службы ты пожаловал своему оруженосцу лучший из всех островов, окруженных морем. О ты, смиренный с надменными и гордый со смиренными, смелый в опасностях, терпеливый в невзгодах, влюбленный неведомо в кого, подражатель добрым, бич злых, враг всякой низости — словом, настоящий странствующий рыцарь.
Под стоны и рыдания Санчо Дон Кихот пришел в чувство и, слегка приподнявшись, проговорил:
— Тот, кто живет вдали от вас, сладчайшая Дульсинея, подвергается еще худшим бедствиям, чем эти. Помоги мне, друг Санчо, взобраться на заколдованную телегу. Я не в силах сидеть верхом на Росинанте, так как у меня раздроблено плечо.
— Охотно, сеньор мой, — ответил Санчо. — И знаете что, поедемте-ка к себе в деревню вместе с этими сеньорами, которые желают вам добра. А там уж мы подумаем о новом походе, да таком, чтобы нам от него была и польза и слава.
— Ты говоришь дело, — сказал Дон Кихот. — Благоразумие советует выждать, пока окончится злое влияние созвездий, под коим мы теперь находимся.
Каноник, священник и сеньор Николас обрадовались решению Дон Кихота и помогли Санчо Пансе посадить нашего рыцаря в телегу. Дон Кихот был настолько слаб, что клетка была больше не нужна. Поэтому ее сбросили на дорогу, а на дно телеги положили охапку сена. После этого невозмутимый погонщик зачмокал на своих волов, и процессия медленно тронулась в путь. Первым отстал пастух. Он дружелюбно распрощался с путниками и вместе со своей козой возвратился к стаду. Вслед за тем и стрелки получили от священника вознаграждение и направились к ближайшему трактиру.
Наконец и каноник пожелал счастливого пути священнику и его спутникам и, попросив сообщить ему, чем кончится история Дон Кихота, отправился домой. Итак, все разъехались в разные стороны, так что священник, цирюльник, Дон Кихот и Санчо Панса продолжали свой путь одни. Через шесть дней прибыли они в деревню Дон Кихота и въехали в нее среди бела дня. На беду, дело происходило в воскресенье, и площадь, через которую проследовала телега с Дон Кихотом, была полна народу. Все сбежались посмотреть, кто это едет в телеге, и, узнав своего односельчанина, пришли в изумление. Какой-то мальчишка побежал сказать экономке и племяннице Дон Кихота, что их господин вернулся тощий и желтый, что он лежит на охапке сена в телеге, запряженной волами. Жалко было слушать, как завопили эти добрые женщины, как стали бить себя в грудь и осыпать проклятиями окаянные рыцарские романы.
Услышав о возвращении Дон Кихота, прибежала и жена Санчо Пансы. Прежде всего она спросила мужа, здоров ли ослик. Санчо ответил, что ослик чувствует себя лучше, чем хозяин.
— Благодарю тебя, боже мой, — воскликнула она, — за оказанную мне милость! Ну, а теперь расскажите мне, друг мой, пошла ли вам впрок ваша служба? Какой подарочек вы привезли мне? Купили ли башмаки своим деткам?
— Ни подарка, ни башмаков я не привез, — ответил Санчо, — но зато есть у меня кое-что поважнее и посерьезнее.
— Ты меня очень радуешь, — сказала жена. — Ну-ка, покажи же мне, что это такое: не терпится посмотреть, друг мой. Утешь поскорее мое сердце — уж я так горевала и убивалась, пока ты пропадал!
— Дома покажу, женушка, а пока скажу только, что если бог позволит нам еще раз пуститься в путь за приключениями, то скоро ты увидишь меня графом или губернатором острова, да не какого-нибудь дрянного, а самого что ни на есть лучшего.
— Дай-то бог, муженек, а остров — ох, как он нам пригодится! Только объясни мне, что это за остров, я никак не могу понять, о чем это ты толкуешь.
— Осла медом не кормят, — отвечал Санчо, — поймешь в свое время, женушка. Воображаю, как ты ахнешь, когда твои вассалы станут тебя величать вашей светлостью.
— Да о чем ты это толкуешь, Санчо? Какая такая светлость, что это за острова и вассалы? — спросила Тереса Панса мужа.
— А ты не спеши, Тереса, узнать все сразу. Довольно с тебя того, что я говорю правду. Между прочим, могу тебе сказать, что нет ничего приятнее, как быть всеми почитаемым оруженосцем странствующего рыцаря, искателя приключений. Правда, нужно сознаться, что большинство этих приключений выходит не совсем такими, какими бы хотелось. Я это знаю по собственному опыту, ибо случалось, что меня и на одеяле подкидывали, и дубасили. Но все-таки славная это штука — бродить за счастьем, карабкаясь по горам, блуждая по лесам, взбираясь на скалы, посещая замки и останавливаясь на ночлег в гостиницах на дармовщину, не платя, черт его побери, ни гроша!
Так беседовали Санчо Панса и жена его Тереса Панса. Между тем племянница и экономка проворно раздели бедного идальго и уложили его на старую кровать. Он смотрел на них блуждающим взором и никак не мог понять, где он находится. Священник просил племянницу хорошенько поухаживать за дядей и принять все меры, чтобы он не сбежал из дому. При этом он рассказал ей, какого труда им стоило вернуть его домой. Тут обе женщины снова стали оглашать воздух стонами, посылать проклятия рыцарским романам и молить небо, чтобы авторы всех этих выдумок и бредней провалились в тартарары. Только немного успокоившись, они принялись заботливо и любовно ухаживать за бедным идальго. А тот, худой, желтый, с разбитым плечом, весь в синяках, неподвижно и молча лежал на кровати[63].
Глава 31 о том, что произошло между священником, цирюльником и Дон Кихотом во время его болезни
Священник и цирюльник почти целый месяц не навещали нашего рыцаря, опасаясь пробудить в нем воспоминания о недавних событиях. Но они часто наведывались к его племяннице и экономке, убеждая их как можно лучше заботиться о больном, а главное — готовить ему питательную и полезную для сердца и мозга пищу. Женщины отвечали, что они денно и нощно ухаживают за своим господином, который понемножку поправляется и временами ведет себя, как человек в здравом уме. Наши приятели несказанно обрадовались этой доброй вести. Недаром, значит, они столько возились с Дон Кихотом: разыскивали его в горах Сиерра-Морены, улаживали его дела с трактирщиком и со стрелками и, наконец, в телеге привезли домой. Им захотелось лично убедиться, что ему на самом деле стало лучше. Поэтому они решили навестить его, но наперед условились избегать в разговоре с бедным идальго всякого намека на странствующее рыцарство, дабы не бередить еще не заживших ран.
Итак, они отправились к Дон Кихоту. Идальго в зеленом байковом камзоле и красном толедском колпаке сидел на постели, важно откинувшись на подушки. Был он так худ и желт, что его можно было принять за иссохшую мумию. Дон Кихот встретил своих друзей очень приветливо и на вопросы о здоровье отвечал весьма разумно и в самых изысканных выражениях. Беседа лилась непринужденно и, наконец, коснулась государственных дел и правительственных распоряжений. Некоторые из этих мероприятий наши друзья осуждали, другие, напротив, превозносили; каждый из собеседников чувствовал себя новым законодателем, современным Ликургом[64] или Солоном[65]. Воодушевившись, они на словах так основательно переделали государство, что казалось, будто они бросили его в кузнечный горн, где оно переплавилось и приняло совершенно новый вид. По всем вопросам Дон Кихот высказывался чрезвычайно умно, и священник с цирюльником твердо уверились, что он в полном рассудке.
