При этой беседе присутствовали племянница и экономка, без устали благодарившие господа бога за то, что господин их рассуждает так здраво. Желая окончательно убедиться в полном выздоровлении Дон Кихота, священник отказался от своего первоначального решения — не упоминать о странствующих рыцарях. Он постепенно свел разговор к последним столичным новостям и между прочим сообщил, что, по достоверным сведениям, турецкий султан выступил в поход с огромным флотом. Еще никто не знает, что он замыслил и где разразится эта страшная гроза. Однако весь христианский мир опять в тревоге, а его величество велел укрепить берега Неаполя, Сицилии и острова Мальты. На это Дон Кихот ответил:
— Его величество поступает очень благоразумно, укрепляя заблаговременно свои владения. Таким образом неприятель не захватит врасплох нашего государства. Но если бы король соблаговолил спросить моего совета, я бы мог представить его величеству весьма ценные соображения.
Как только священник услышал эти слова, он сказал про себя: «Да хранит тебя господь бог, бедный Дон Кихот! Кажется, ты снова низвергаешься в глубокую бездну безумия».
А цирюльник, уже смекнувший, куда клонит священник, спросил Дон Кихота, какие именно меры он посоветовал бы королю.
— Боюсь, — добавил он, — не принадлежит ли этот совет к числу тех бессмысленных предложений, которые так часто делают государям.
— Мой совет, сеньор брадобрей, — ответил Дон Кихот, — не бессмыслен, а даже очень осмыслен.
— Я не хотел сказать ничего плохого, — возразил цирюльник, — но только опыт показывает, что большая часть планов, представляемых на обсуждение его величества бесчисленными непрошеными советниками, или неосуществимы, или нелепы, или же могут принести вред королю и королевству.
— Мой план не принадлежит к числу нелепых или неосуществимых, — ответил Дон Кихот. — Наоборот, это самый разумный и удобоисполнимый план, какой только можно придумать для защиты от неверных.
— Нам не терпится узнать его, ваша милость сеньор Дон Кихот, — сказал священник.
— Мне не хотелось бы излагать его здесь и сейчас, иначе завтра же он дойдет до сведения королевских советников, и за мой труд другой получит и благодарность и награду.
— Что касается меня, — сказал цирюльник, — то клянусь перед богом и перед вами, что не передам слов вашей милости ни одному живому человеку на земле.
— Я не сомневаюсь, сеньор цирюльник, — заявил Дон Кихот, — что вы сдержите вашу клятву.
— Даже если бы он и не был честным человеком, — промолвил священник, — я ручаюсь, что он будет молчать, как немой, а не то я притяну его к суду и заставлю его уплатить судебные издержки.
— А за вашу милость, сеньор священник, кто же ручается? — спросил Дон Кихот.
— Мой сан, — ответил священник, — повелевает мне хранить тайны.
— Ну, хорошо! — воскликнул Дон Кихот. — Так слушайте, я изложу вам мой план. Пусть его величество объявит через глашатаев, чтобы все странствующие рыцари, скитающиеся по Испании, в назначенный день собрались в столицу. Допустим даже, что их найдется не более десятка. Это не важно, ибо среди них наверное окажется такой, который один сокрушит все турецкие полчища. Слушайте меня внимательно, сеньоры, и следите за моей мыслью. Неужели вы никогда не слыхали, что один странствующий рыцарь может истребить двести тысяч человек, словно все они сделаны из сливочной помадки? Скажите мне, разве не говорится о таких чудесах почти в каждом рыцарском романе? Если бы теперь жил знаменитый дон Бельянис или кто-нибудь другой из бесчисленного потомства Амадиса Галльского, — так вот, если бы кто-нибудь из них был жив и померился силами с турками, честное слово, я бы не пожелал быть на месте султана. Но господь позаботится о своем народе и пошлет ему защитника, если и не столь могучего, как былые странствующие рыцари, то уж во всяком случае не уступающего им в храбрости. Бог меня понимает, — больше я ничего не скажу.
— Ох! — вскричала в эту минуту племянница. — Убейте меня, если господин мой не задумал опять сделаться странствующим рыцарем.
На это Дон Кихот ответил:
— Странствующим рыцарем я родился, им я и умру.
Тут вмешался цирюльник:
— Умоляю вас, сеньоры, разрешите мне рассказать вам небольшую историю, случившуюся в Севилье, — она придется сейчас как нельзя более кстати.
Дон Кихот разрешил, священник и все остальные приготовились слушать, и цирюльник начал так:
— В госпитале для сумасшедших в Севилье находился некий лиценциат, которого посадили туда его родственники, так как он лишился рассудка. После нескольких лет заключения наш лиценциат решил, что он здоров и в полном рассудке, и написал архиепископу, умоляя извлечь его из бедственного положения, в котором он находится, ибо милосердие божие возвратило ему потерянный рассудок; он прибавлял, что родственники заперли его в госпиталь с намерением воспользоваться его долей наследства. Архиепископ, убежденный его многочисленными посланиями, написанными здраво и рассудительно, послал капеллана узнать у управляющего госпиталем, правда ли то, что пишет лиценциат. Капеллан должен был также повидать сумасшедшего и, если окажется, что он действительно здоров, увезти его оттуда. И вот капеллан отправился в госпиталь. Он вызвал управляющего, и тот сказал ему, что лиценциат все еще безумен; правда, часто он говорит как человек вполне разумный, но всегда кончает тем, что принимается нести чепуху. Впрочем, стоит только поговорить с ним, чтобы убедиться в этом. Капеллан пожелал произвести опыт и, запершись с сумасшедшим, беседовал с ним более часа. За все это время безумец не сказал ничего бессмысленного; напротив, он говорил так разумно, что капеллан был принужден признать его вполне здравомыслящим. Между прочим сумасшедший заявил, что управляющий подкуплен его родственниками, которым выгодно держать его в больнице. Одним словом, он изобразил управляющего взяточником, своих родных жадными и бессердечными людьми, а себя самого — невинной жертвой их корыстных происков. Капеллан поверил лиценциату и решил отвезти его к архиепископу, дабы тот лично убедился в совершенном выздоровлении больного. Поэтому он попросил управляющего выдать лиценциату платье, в котором его привезли в госпиталь. Управляющий снова стал убеждать его подумать о том, что он делает. Но, несмотря на все советы и предостережения управляющего, капеллан все-таки пожелал увезти беднягу с собой. Так как приказание это исходило от архиепископа, то управляющий повиновался. Лиценциата одели в его собственную приличную одежду. Он догадался, что его освобождают из больницы, и попросил капеллана, в виде милости, разрешить ему попрощаться с товарищами-сумасшедшими. Капеллан согласился и пожелал пойти с ним, чтобы посмотреть, какие сумасшедшие сидят в этом доме. Вместе с ними отправился и кто-то из присутствовавших. Лиценциат подошел к клетке, где сидел буйный больной, бывший в ту пору в спокойном состоянии, и сказал ему:
— Братец, не будет ли у вас ко мне какого-нибудь поручения? Я ухожу домой, ибо господу богу, по бесконечной его доброте и милосердию, было угодно возвратить мне разум, хотя я этого и не заслужил. Надейтесь и уповайте на господа: он исцелил меня, а со временем и вам окажет ту же милость, если вы доверитесь ему всем сердцем.
Эту речь лиценциата слышал сумасшедший, сидевший в другой клетке против буйнопомешанного. Поднявшись со старой циновки, на которой он валялся, он спросил громким голосом, кто это уходит домой здоровый и в полном рассудке. Лиценциат ответил:
— Это я, братец, ухожу. Мне больше незачем оставаться, а потому я возношу бесконечные благодарения небу, пославшему мне столь великую милость.
— Подумайте, лиценциат, что вы говорите; смотрите, как бы дьявол вас не обманул, — ответил сумасшедший, — незачем вам спешить, сидите спокойно дома, не то все равно вам придется сюда возвратиться.
— Я уверен, что я здоров, — возразил лиценциат, — и не вернусь больше сюда. С меня довольно терпеть все эти мытарства.
— Это вы-то здоровы? — воскликнул сумасшедший. — Ну, ладно, посмотрим; ступайте себе с богом; но клянусь вам Юпитером, чье величие я представляю на земле, что за один тот грех, который ныне совершает Севилья, выпуская вас из госпиталя, я покараю ее так, что память об этом пребудет во веки веков, аминь. А ты, конечно, знаешь, жалкий лиценциатишка, что я могу это совершить, ибо я — Юпитер-Громовержец[66], держащий в руках огненные молнии, посылающие горе и гибель вселенной! И я накажу это невежественное селение: в течение целых трех лет, считая с этого дня и часа, я не пошлю дождя ни на город, ни на его окрестности, ни на область. Как! Ты свободен, ты здоров, ты в полном уме, а я сумасшедший, я болен, я взаперти! Да я скорее повешусь, чем пошлю хоть каплю дождя!
