Саладин Фостер служил счетоводом в самом большом магазине Лейксайда, будучи единственным в городе высокооплачиваемым представителем этой профессии. В ту пору ему было тридцать пять лет, из которых он уже четырнадцать прослужил в этом магазине; он поступил туда в первую же неделю после свадьбы, на жалованье четыреста долларов в год, и в течение четырех лет неуклонно шел на повышение, получая ежегодную надбавку в сто долларов. С того времени его жалованье составляло восемьсот долларов в год — весьма внушительная сумма, — и, по общему мнению, он его вполне заслуживал.
Жена Саладина Фостера, Электра, оказалась надежной поддержкой супругу, хотя, подобно ему, была мечтательницей и втайне питала слабость к романтике. Сразу же после свадьбы девятнадцатилетняя супруга — почти дитя — купила на городской окраине акр земли, за который выложила двадцать пять долларов наличными — все свое состояние. Капитал Саладина был меньше на целых пятнадцать долларов. Электра разбила огород, отдала его обрабатывать исполу ближайшему соседу и получила от своей земельной собственности сто процентов годовой прибыли. Из первого жалованья мужа она положила тридцать долларов в банк, из второго — шестьдесят долларов, из третьего сто, из четвертого сто пятьдесят. Жалованье Саладина повысилось до восьмисот долларов в год; за это время у супругов родилось двое детей, и семейные расходы возросли, — однако жена, несмотря ни на что, ежегодно откладывала в банк по двести долларов. На восьмой год супружества Электра на своем земельном участке построила и обставила хорошенький, удобный домик стоимостью в две тысячи долларов, заплатила наличными половину этой суммы и переселила туда свое семейство. Через семь лет она полностью выплатила весь долг и у нее осталось еще несколько сот долларов, которые приносили доход.
Они приносили доход благодаря повышению цен на земельные участки. Дело в том, что Электра Фостер заблаговременно прикупила еще несколько акров земли и выгодно перепродала большую часть ее очень милым людям, которые собирались строиться, а в будущем обещали стать добрыми соседями и составить приятную компанию для нее самой и для ее подрастающих дочерей. Кроме того, у Электры был постоянный твердый доход от надежно помещенного капитала — сто долларов в год. Дети ее росли и хорошели, и она была довольной, счастливой женщиной. Она души не чаяла в своем муже, своих детях, а муж и дети души не чаяли в ней. Здесь — то и начинается вся история.
Младшей дочери Фостеров Клитемнестре — или просто Клити — исполнилось одиннадцать лет, ее сестре Гвендолен — или просто Гвен — тринадцать. Девочки были милые и довольно хорошенькие. Их имена выдавали скрытое пристрастие родителей к романтике, а имена родителей, в свою очередь, свидетельствовали о том, что эта страсть оказалась наследственной. Семейство было дружное, любящее, и неудивительно, что у каждого члена семьи имелось ласкательное прозвище… У Саладина — оригинальное и несвойственное мужчине — Салли, зато у Электры — явно мужское: Элек. Целый день Салли был добросовестным счетоводом и продавцом. Целый день Элек была доброй, преданной матерью и хозяйкой, а также расчетливой деловой женщиной. Но по вечерам в уютной гостиной супруги покидали будничный мир и переселялись в другой, куда более прекрасный, зачитывались романами, предавались мечтам и водили дружбу с королями и принцами, гордыми лордами и леди средь блеска, шума и роскоши величественных дворцов или мрачных старинных замков.
Но вот пришло неожиданное известие! Потрясающее известие! По сути дела — радостное известие! Пришло оно из соседнего штата, где жил их единственный родственник. Это был родственник Салли — не то какой-то дядя, не то двоюродный или троюродный брат — Тилбери Фостер, семидесятилетний холостяк, по слухам — богатый и соответственно желчный и черствый. Однажды, в далеком прошлом, Салли попробовал было установить с ним родственные отношения и написал ему письмо, но с тех пор уже не повторял подобной ошибки. На сей раз Тилбери сам написал Салли письмо, в котором уведомлял, что собирается вскоре умереть и намерен оставить ему в наследство тридцать тысяч долларов наличными. И не из чувства любви, а единственно потому лишь, что деньги явились причиной большей части выпавших на его долю неприятностей и злоключений, вот ему и хочется пристроить их туда, где они наверняка будут продолжать свое черное дело. Распоряжение о деньгах будет вписано в завещание, и деньги будут отданы наследнику — при условии, что Салли сможет доказать душеприказчикам, что он ни устно, ни письменно не упоминал об этом даре, не справлялся о скорости продвижения умирающего к сферам вечности и не присутствовал на похоронах.
Как только Элек немного оправилась после бурных переживаний, вызванных письмом, она подписалась на газету, выходящую в городке, где проживал их родственник.
Супруги торжественно поклялись молчать о великом событии, пока Тилбери жив, иначе какой-нибудь остолоп чего доброго сболтнет об этом у его смертного одра, да еще исказит факты, и выйдет так, будто они, вопреки запрету, благодарят за наследство, а стало быть — открывают всем тайну завещания.
В тот день в бухгалтерских книгах Салли царила изрядная путаница, а его жене никак не удавалось сосредоточиться на повседневных делах: взяв в руки цветочный горшок, книжку или полено, она даже не могла сообразить, что собиралась с ними делать. Супруги мечтали…
«Тридцать тысяч долларов!»
Целый день в ушах у Фостеров звучала музыка этих вдохновляющих слов.
Сразу же после свадьбы Элек крепко взяла в руки семейную казну, и Салли лишь в редких случаях выпадала радость — растранжирить десять центов на что-нибудь, помимо насущных нужд.
«Тридцать тысяч долларов!» Музыка звучала все громче и громче. Огромная сумма, невообразимая сумма!
Целый день Элек была поглощена мыслями о том, как пустить в оборот их капитал, а Салли — как его истратить.
В тот вечер они не читали романов. Девочки рано ушли к себе, потому что родители были молчаливы, казались чем-то озабоченными и странно равнодушными. Поцелуи на сон грядущий можно было с тем же успехом адресовать пустому пространству — столь холодно они были приняты. Родители даже не почувствовали дочерних поцелуев и только через час заметили, что дети ушли. Зато в течение этого часа отчаянно работали два карандаша: делались пометки, строились планы. Наконец Салли первым нарушил тишину.
— Это будет здорово! — радостно воскликнул он. — Первую тысячу долларов мы истратим на лошадь и коляску для лета, а для зимы купим сани с меховой полостью.
Элек ответила решительно и спокойно:
— Из основного капитала? Ни в коем случае. Даже если бы он составлял миллион.
Салли был глубоко разочарован. Лицо его омрачилось.
— О Элек! — произнес он с укором. — Мы так много работали и вечно отказывали себе во всем. И теперь, когда мы разбогатели… право же… — он замолк на полуслове, увидев, как смягчился взгляд его жены. Покорность мужа растрогала Элек, и она сказала, ласково убеждая:
— Мы не должны трогать основной капитал, мой дорогой. Это же будет неразумно. Только доходы с него…
— Верно, Элек, ты права! Какая ты милая и добрая! Ведь мы получим немалый доход и если сможем его истратить…
— Да, но не весь доход, дорогой мой, не весь, а только часть. Ну, скажем, значительную часть. Что касается капитала, то каждый цент его необходимо сразу пустить в оборот. Ты же понимаешь, как это разумно?
— Н-н-ну да… О да, конечно! Но ведь ждать придется так долго, целых шесть месяцев до получения первых процентов.
— Да, быть может и дольше.
— Дольше, Элек? Почему? Разве проценты выплачиваются не раз в полгода?
— По таким вкладам — да, но я собираюсь вложить деньги иначе.
— Как же именно?
— С расчетом на большую прибыль.
— С большой прибылью? Отлично! Не томи, Элек, расскажи — что это?
— Уголь. Новые шахты! Кеннельский уголь. Я хочу вложить десять тысяч. В числе первых пайщиков — привилегированные акции — на тех же основаниях, что и учредители. Когда дело пойдет, мы получим по три акции за одну.
— Черт побери! Заманчиво! А в какой цене будут акции? И когда это будет?
— Примерно через год. Платить будут десять процентов с вложенного капитала каждые полгода, акции составят тридцать тысяч долларов. Я уже все разузнала. Условия опубликованы в газете, в Цинциннати.
— Бог ты мой! Тридцать тысяч вместо десяти — уже через год! Так давай вложим весь наш капитал и выжмем из него девяносто тысяч! Я немедленно пошлю письмо и подпишусь. Завтра, наверное, будет поздно.
Он кинулся к конторке, но Элек остановила его и снова велела сесть в кресло.
