Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира

Во время его рассказа клубный ресторан потускнел, как в кино, и Джозефина перенеслась в Островную Ферму, села у окошка и стала высматривать в соснах одного молодого человека. «Я его отпугнула, — поняла она, и ее сердце застрочило пулеметной очередью. — Он подумал, что я такая же, как все остальные».

Через полчаса она оторвала мать от последних — и наиболее суматошных — приготовлений.

— Мама, я хочу вернуться в Островную Ферму и провести там остаток каникул, — на едином дыхании выпалила она.

Миссис Перри оцепенела, и Джозефине пришлось повторить.

— Помилуй, до школы остается меньше месяца.

— Не важно.

— Это уму непостижимо! Во-первых, тебя туда не приглашают, во-вторых, перед началом учебного года, с моей точки зрения, полезно слегка развеяться, а в-третьих, ты мне нужна здесь.

— Мама, — простонала Джозефина, — как ты не понимаешь? Я хочу туда! Ты меня насильно держала там все лето, но стоило мне самой туда захотеть, как ты привязываешь меня к этому скверному месту. Позволь тебе заметить, что здесь совершенно неподходящая обстановка для шестнадцатилетней девушки, ты просто многого не знаешь.

— Нечего дергать меня по таким пустякам!

Джозефина в отчаянии всплеснула руками; слезы хлынули в три ручья.

— Я здесь пропаду! — зарыдала она. — С утра до вечера у всех на уме одно: танцульки и мальчики. С утра до вечера все разъезжают с мальчиками на автомобилях и целуются.

— Но я же знаю, что у моей дочурки нет таких привычек.

От неожиданности Джозефина немного замялась.

— Нет, так будут, — заявила она. — У меня слабый характер. Ты сама говорила. Я вечно иду на поводу у других, а эти мальчишки — совершенно аморальные типы, вот и все. Ты глазом моргнуть не успеешь, как меня совратят, и тогда ты горько пожалеешь, что не отпустила свою дочь в Островную Ферму. Ты горько пожалеешь…

Она целенаправленно доводила себя до истерики. Мама в смятении обхватила ее за плечи и заставила сесть в кресло.

— В жизни не слышала такого вздора. Будь ты помоложе, я бы тебя отшлепала. Прекрати капризничать, или будешь наказана!

Вдруг слезы у Джозефины высохли, и она гордо вышла из комнаты. Наказана! Да ее все лето наказывали, а теперь не хотят — нипочем не хотят отправлять ее в ссылку. Как же она устала от этих споров! Вот если бы задумать и воплотить что-нибудь по-настоящему хитроумное, чтобы ее навечно отправили…

Через четверть часа мистер Малькольм Либби, будущий новобрачный, столкнулся с ней в глухом уголке сада. Он без устали вышагивал по дорожке, настраиваясь на репетицию, которую назначили на четыре, и на саму церемонию, что ожидала его двумя часами позже.

— А, привет! — окликнул он Джозефину. — Постой, что случилось? Никак ты плачешь?

Малькольм опустился на скамью, преисполнившись жалости к младшей сестренке своей невесты.

— Я не плачу, — всхлипнула она. — Я просто схожу с ума.

— Из-за того, что Констанс уезжает? Ты не веришь, что я буду о ней заботиться?

Он склонился вперед и погладил ее по руке. Заметь он мимолетное выражение ее лица, ему бы стало не по себе, поскольку оно любопытным образом роднило ее с одной из главных героинь «Фауста».

Когда она заговорила, голос ее звучал спокойно, почти хладнокровно и в то же время с нежной грустью:

— Нет, не из-за этого. Причина в другом.

— Поделись со мной. Возможно, я тебе помогу.

— Я плакала… — она выдержала деликатную паузу, — я плакала из-за того, что Констанс выпало такое счастье.

Через полчаса, когда начало репетиции задерживалось уже на двадцать минут, обезумевшая невеста металась по саду и неожиданно наткнулась на эту парочку: Малькольм Либби обнимал за плечи Джозефину, страдавшую, судя по всему, от безутешной печали, а на его лице застыло выражение отчаянной тревоги, какое прежде было ему несвойственно. Испустив сдавленный крик, Констанс упала без чувств на садовую дорожку.

Переполох не утихал битый час. Вызвали врача: двери заперли; мистер Малькольм Либби, в полуобморочном состоянии, весь в испарине, снова и снова повторял миссис Перри, что он все объяснит Констанс, как только ему позволят ее увидеть. Джозефина, поджав губы, сидела в какой-то комнате и выслушивала суровые упреки родни. Шумно прибывали гости; в последнюю минуту конфликт кое-как загладили, Констанс и Малькольм сомкнули объятия, а Джозефина, так и не прощенная, стала натягивать платье.

Потом в торжественной тишине, под звуки музыки главная подружка невесты, скромно потупившись, следовала за сестрой в гостиную меж двух шеренг собравшихся. Венчание получилось трогательным, с ноткой грусти; сестры — светленькая и темноволосая, одна лучше другой — составляли дивный контраст. Джозефина повзрослела и сделалась ослепительной красавицей, на радость доморощенным пророкам; она стояла — рядом с сестрой — на пороге лучезарного будущего.

Свадебный банкет был таким шумным, что Джозефины хватились не сразу. Миссис Перри почувствовала неладное часов в девять, но задолго до этого посыльный оставил в дверях записку, отправленную с вокзала:

Дорогая мамочка, Эд Бимент подвез меня на своем автомобиле; я уезжаю в Островную Ферму семичасовым поездом. Дала телеграмму экономке, чтобы меня встретили, так что не волнуйся. Я знаю, что вела себя кошмарно; мне стыдно смотреть людям в глаза, и я решила сама себя наказать, вернувшись к простой жизни. Вообще говоря, это только на пользу девушке в шестнадцать лет; по зрелом размышлении ты со мной согласишься.

С нежной любовью, Джозефина

Ну что ж, думала миссис Перри, может, оно и неплохо. Муж ее кипел от ярости, а сама она так устала, что не чувствовала в себе сил улаживать очередной скандал. В конце-то концов, тихое местечко — это лучший выход.

Когда школьный автомобиль медленно проезжал по Нью-Хейвену, две юные пассажирки встрепенулись. Джозефина и Лиллиан стали бросать откровенные томные взгляды на студентов, разгуливающих по трое-четверо, и на скопившиеся у светофоров компании побольше, которые сворачивали шею, провожая взглядами плывущие мимо девичьи головки. Посчитав знакомцем одинокого, неспешно бредущего пешехода, девушки отчаянно замахали ему руками, из-за чего у ошеломленного паренька отвисла челюсть, и лишь когда они уже заворачивали за угол, он спохватился и неопределенно махнул в ответ. Они расхохотались:

— Вот вернемся в школу, отправим ему открытку и спросим, действительно это был он или нет.

На тесном переднем сиденье Адель Кроу не переставая болтала с воспитательницей, миссис Чемберс. Покосившись на Джозефину, Лиллиан, с каменным лицом, подмигнула, но Джозефина ушла в себя.

Перед ней раскинулся Нью-Хейвен — город ее девичьих грез и сверкающих балов, где она будет порхать среди мужчин, неосязаемая, как танцевальная мелодия. Город, священный, как Мекка, блистательный, как Париж, потаенный, как Тимбукту. Два раза в год юные жизненные соки ее родного города Чикаго приливали в этот город и дважды откатывали назад, возвещая Рождество или наступление лета. Каждое словечко мое лови, помни, что это язык любви. Ага, вот этот парнишка, слева, вроде бы недурен собой. Каждое словечко мое храня, под звездами взглядом приласкай меня.

Джозефина, попавшая сюда впервые, с удивлением отметила, что не испытывает ни малейшего волнения: проплывавшие мимо юноши выглядели инфантильными, скучающими зеваками; под февральским небом Нью-Хейвена, среди голых вязов, подтаявших грязных сугробов и жмущихся друг к другу домов, местное мужское население показалось ей вялым и бездеятельным. Лучик надежды — спешащий на вокзал элегантный джентльмен в шляпе дерби, с тросточкой и портфелем, — завладел ее вниманием, но в его ответном взгляде читалось только наивное удивление. Джозефина сказала себе, что разочарована сверх всякой меры.

Ей стукнуло семнадцать; жизнь давно прискучила. Джозефина успела произвести фурор и вызвать скандал; она лишала покоя зрелых мужчин; поговаривали, что она свела в могилу своего деда, но тому было за восемьдесят, и, возможно, его время просто вышло. То тут, то там на Среднем Западе теряли вкус к жизни какие-то бедолаги, которые, как выяснялось впоследствии, некогда заглянули в зеленый омут ее томных глаз. Но амурное приключение прошлого лета разрушило ее веру в самодостаточность мужчин. Убывающие сентябрьские дни повергали ее в тоску — и, похоже, от этого никуда было не деться. Вопиюще короткое Рождество с посещением хоровых клубов не принесло новых знакомств. Ей осталась только стойкая, физически осязаемая надежда — надежда, засевшая у нее внутри, — что где-то есть человек, которого она полюбит сильнее, чем он ее.