Почти все замки этих своевольных викторианских тетрархов{44} уже давно разрушились или выродились в дешевые гостиницы, но Вилла Иторн все еще стоит в своей высокомерной неприкосновенности, напоминая Лондон, Бэк-Бэй{45}, Риттенхауз-сквер. Ежедневно моются ее мраморные ступени, почтительно начищается медная дощечка на дверях, а накрахмаленные кружевные гардины всегда чопорны и чванливы, как сам Уильям Вашингтон Иторн.
Со сдержанным благоговением Бэббит и Чам Фринк пришли к Иторну на совещание по поводу воскресной школы, в неловком молчании они проследовали за горничной в форменном платье по катакомбам зал и гостиных в библиотеку. Библиотека Иторна была настолько же типичной библиотекой старого солидного банкира, как бакенбарды Иторна — типичными бакенбардами старого солидного банкира. В шкафах стояли главным образом собрания сочинений, как полагалось по традиции, — в синеватых, золотистых или светлых кожаных переплетах. Огонь в камине тоже горел, как полагалось по традиции, — спокойно, неярко и ровно, играя на полированных каминных щипцах. Бюро из старого темного дуба казалось верхом совершенства, у кресел был слегка высокомерный вид.
Хотя Иторн отечески ласковым тоном осведомился о здоровье миссис Бэббит, а также мисс Бэббит и «других деток», Бэббит не знал, как ему ответить. Неприлично было бы спросить: «Ну, как, старина, поплясываем?» — как, бывало, спрашивал он у Верджила Гэнча, Фринка или Говарда Литтлфилда — у людей, которые до сих пор казались ему преуспевающими и вполне светскими. Бэббит и Фринк учтиво молчали, а Иторн с такой же учтивостью, медленно цедя слова, произнес:
— Прежде чем начать совещание, джентльмены, — должно быть, вы озябли в дороге, — благодарствую за то, что посетили старика, — может быть, выпьете стаканчик грогу?
Бэббит так понаторел в разговорах, которые положено вести Доброму Малому, что чуть не опозорился навеки, но вовремя удержался, чтобы не крикнуть: «А мы и не станем кочевряжиться, лишь бы у вас в мусорной корзине не прятался инспектор по сухому закону!» Он проглотил эту фразу и только поклонился торопливо и покорно. Фринк отвесил такой же поклон.
Иторн позвонил горничной.
Никогда наш современный, живущий в роскоши Бэббит не видел, чтобы в частном доме звонили прислуге просто так, не за обедом. Сам он часто вызывал звонком коридорных в гостинице, но дома нельзя было задевать самолюбие Матильды: надо было выйти в холл и крикнуть ей вниз. Да и никогда, со времени введения сухого закона, он не видел, чтобы человек так свободно предлагал выпить. Было даже странно отпить глоток крепкого грога и не заорать: «Ух ты! Самую середку прожгло!» И про себя, с восхищением юнца, встретившего настоящее величие, Бэббит удивлялся: «И этот старикан мог бы сделать со мной что угодно! Скажи он только моему банкиру — «закройте кредит»! И все! А сам от горшка два вершка! С виду-то какой тихий, смирный! Пожалуй, мы, Толкачи, слишком разоряемся насчет хватки и прочего…»
Но он сейчас же отогнал эти мысли и с благоговением выслушал все соображения Иторна насчет улучшения воскресных школ — соображения весьма четкие и никуда не годные.
Потом Бэббит почтительно изложил и свои собственные мысли:
— Мне кажется, что если проанализировать все нужды нашей школы и подойти, так сказать, с той же точки зрения, как если бы перед нами была коммерческая проблема, то, конечно, главное и основное, что нам нужно, — это дальнейший рост. Считаю, что все мы согласны в одном — не успокаиваться, пока не создадим самую что ни на есть большую воскресную школу во всем штате, чтобы наша пресвитерианская церковь на Чэтем-роуд никому не уступала. Теперь насчет того, как бы подстегнуть народ, чтобы лучше посещали: уже устраивались соревнования и выдавались премии тем ребятам, которые приводили больше всего новых учеников. Но тут-то и кроется ошибка: премировали всякой чепухой и мелочью, вроде сборников стихов или Библии с картинками, вместо каких-нибудь таких вещей, ради которых живому веселому мальчишке стоило бы стараться, — дать бы, скажем, наличными деньгами или купить ему спидометр для мотоцикла. Конечно, я сам понимаю, что очень хорошо и красиво сопровождать уроки всякими картинками и рисунками на доске, но когда встает вопрос о том, чтоб завлекать клиентов, я хочу сказать — новых учащихся, то тут надо дать ребятам что-нибудь стоящее, чтоб не зря работали.
Я хочу предложить два новых способа. Во-первых, надо разделить всю воскресную школу на четыре отряда по возрасту. Каждый получает в своем отряде воинское звание, смотря по тому, сколько новых членов он завербовал, а лентяи, которые всех подводят и никого не завербовывают, остаются рядовыми. Пастор и директор школы считаются генералами. И все должны отдавать честь и прочее тому подобное, как в настоящей армии, чтобы ребята чувствовали, что получить чин — дело важное!
И второе мое предложение: конечно, при школе есть свой комитет по распространению информации, но, господи, неужели мы все не понимаем, что так, за здорово живешь, никто работать не будет. Надо смотреть на вещи практически, по-современному. Необходимо нанять настоящего платного агента по рекламе — какого-нибудь репортера, который нам сможет уделить хоть немного времени.
— Правильно, честное слово! — сказал Чам Фринк.
— Только подумайте, какие аппетитные статейки он мог бы стряпать, — соловьем заливался Бэббит. — Он мог бы писать не только о самых важных, самых выдающихся фактах, например, о том, как растет посещаемость, как увеличиваются сборы, — нет, можно было бы и пошутить и посплетничать: скажем, поиздеваться над каким-нибудь хвастуном, который не выполнил обещания и никого не завербовал, или рассказать, как девушки из группы «Святой троицы» веселились на вечеринке — ели сосиски и прочее. А попутно, если у него хватило бы времени, этот наш пресс-агент мог бы подзаняться и тематикой наших уроков, — этим он мог бы поддержать все воскресные школы в городе. Незачем нам жадничать, если только мы будем на первом месте по числу учеников. Скажем, он мог бы поместить в газете… Я, конечно, не обучался литературе, как вы, Фринк, я просто прикидываю, как можно было бы написать такую статейку. Скажем, к примеру: тема урока — история Иакова, и наш пресс-агент мог бы написать статейку с глубокой моралью, а заголовок сделать занятным, чтобы всем хотелось прочесть — ну, скажем, к примеру, так: «Яша обставил самого Старика! И девушку увел, и денежки прикарманил». Вы меня поняли? Всякий заинтересуется! Конечно, вы, мистер Иторн, человек консервативный, и, возможно, вам эти фокусы кажутся недостойными, но, честное слово, барыш от них будет большой, в этом не сомневаюсь.
Иторн сложил ручки на животике и замурлыкал, как старый кот:
— Разрешите мне, прежде всего, отметить, с каким удовольствием я выслушал анализ ситуации, сделанный вами, мистер Бэббит. Вы правильно сказали, что при моем положении естественны консервативные взгляды, и, разумеется, мне должно стараться поддерживать свое достоинство. Но, думаю, вы сами замечаете, что в некоторых отношениях я придерживаюсь прогрессивных взглядов. Скажу, например, что в нашем банке мы, смею сказать, применяем те же современные методы рекламы, что и в любом другом банке нашего города. Да мне кажется, вы и сами скоро обнаружите, насколько мы, старые люди, ощущаем переоценку всех духовных ценностей. Да, да, это так. И приятно отметить, что, несмотря на мою личную приверженность к более суровому пресвитерианству прошлых лет, я все же…
В конце концов Бэббит понял, что Иторн не возражает.
Чам Фринк предложил в качестве пресс-агента — по совместительству — некоего Кеннета Эскотта, репортера «Адвокат-таймса».
Расстались они исполненные духа христианской взаимопомощи, с самыми возвышенными и дружескими чувствами.
Бэббит поехал не домой, а в центр города. Ему хотелось побыть одному и еще раз пережить восторг дружеского общения с самим Уильямом Вашингтоном Иторном.
II
Снежный вечер, звонкие мостовые, яркие уличные фонари.
Золотые отблески автомобильных фар на сугробах вдоль шоссе. Скромные огоньки домишек. Пламя, изрыгаемое дальней плавильней, стирает с неба колючие звезды. Освещенные окна кафе, где весело беседуют друзья после удачного рабочего дня.
Зеленый фонарь полицейского участка и ярко-зеленый отблеск его на снегу. Драматическое появление полицейской кареты: словно испуганное сердце, колотится гонг, фары опаляют кристальный снег, за рулем, вместо шофера — важный полисмен в форме, второй полисмен с опасностью для жизни висит на подножке, в окне мелькает лицо преступника. Кто он — убийца, грабитель, фальшивомонетчик, попавший в засаду?
Огромная каменная церковь с высоким шпилем; мерцание в окнах, веселый гул спевки. Дрожащий ртутно-зеленый свет в ателье фотографа. И сразу — стремительные огни центра, машины на стоянках с рубиновыми стоп-сигналами, белые арки подъездов кинотеатров, похожие на заиндевевшие пасти пещер; электрические рекламы-змеи, пляшущие человечки, розовые абажуры, накаленная добела джазовая музыка в дешевых танцклассах над ресторанами, фонари китайских харчевен, расписанные цветущими вишнями и пагодами, на черных с золотом лакированных панелях. Скупой грязный свет скудных грязных лавчонок. Шикарные магазины с обильным и спокойным освещением, — свет играет в подвесках хрустальных люстр, на богатых мехах, на глади полированного дерева, на тяжелых плюшевых занавесях элегантных витрин. В высоком доме, среди темных окон — выхваченный светом квадрат: это окно конторы, где кто-то работает так поздно, неизвестно по какой, ко, по-видимому, важной причине. Кто он — будущий банкрот, настойчивый юнец или спекулянт, внезапно разбогатевший на нефти?
