— Послушай, Пит, давай называть вещи своими именами, — сказал Нейл Дьюмонт. — Мы обречены, приятель, и ты это знаешь. Может, продержимся еще год-два благодаря твоей репутации. А потом? Это не наша вина. Просто частное предпринимательство умирает, и эта тенденция крепнет. Это исторический процесс. Волна будущего. Так что нам следует найти свою доску для серфинга, пока у нас еще есть время. И такая хорошая, крепкая доска есть и ждет парня, который достаточно сообразителен, чтобы схватить ее, Кортландт.
Вот он и услышал свою потаенную мечту высказанной вслух. Почему же это слово прозвучало как приглушенный удар колокола, как будто именно этот звук открыл последовательный ряд других, которые он не в силах будет остановить?
— Что ты имеешь в виду, Нейл?
— Кортландт. Эллсворт Тухи. Ты знаешь, что я имею в виду.
— Нейл, я…
— Что с тобой случилось, Пит? Все ведь смеются. Говорят, что, если бы кто-нибудь из них был любимчиком Тухи, как ты, они бы заполучили Кортландт вот так. — Он легонько щелкнул своими ухоженными, наманикюренными пальцами. Никто не понимает, чего ты ждешь. Ты же знаешь, что именно наш друг Эллсворт держит в своих руках этот проект.
— Неправда. Не он. Он ведь не занимает никакой официальной должности. Он никогда не занимает официальных должностей.
— Кого ты обманываешь? Все, кто что-нибудь значит, в каждой конторе, — его парни. Будь я проклят, если знаю, как ему удалось пристроить их туда, но он это сделал. Что с тобой, Пит? Ты что, боишься попросить Эллсворта Тухи об одолжении?
Вот оно, подумал Китинг, теперь отступать некуда. Он не мог себе признаться, что боится о чем-либо просить Эллсворта Тухи.
— Нет, — сказал он тусклым голосом. — Я не боюсь, Нейл. Я… Ладно, Нейл. Я поговорю с Эллсвортом.
Эллсворт Тухи в домашнем халате полулежал на диване. Тело его имело форму небрежно написанной буквы X — он закинул руки за голову, положив их на спинку дивана, широко разбросал ноги. Халат был шелковый, разрисованный фирменным знаком пудры Коти — белые пуховки на оранжевом фоне; это выглядело дерзко, весело и в высшей степени элегантно из-за полнейшей нелепости. Под халатом была помятая фисташкового цвета пижама, штанины которой болтались на тонких ногах.
Как это похоже на Тухи, подумал Китинг, такая поза среди строгой утонченности гостиной; единственный холст известного художника висел на стене за спиной Тухи, все остальное напоминало монашескую келью; нет, продолжал думать Китинг, скорее прибежище короля в изгнании, презирающего демонстрацию материального благополучия. Глаза у Тухи были добрые, чуть насмешливые, ободряющие. Он сам поднял телефонную трубку и сразу же назначил встречу. Китинг подумал: «Как приятно встречаться вот так, неофициально. Чего я боялся? В чем сомневался? Ведь мы старые друзья».
— О Господи, — произнес Тухи, зевая,— иногда так устаешь! В жизни наступает момент, когда неудержимо хочется расслабиться, подобно самому отъявленному лентяю. Я пришел домой и почувствовал, что больше ни минуты не могу оставаться в своей одежде. Почувствовал себя как окаянный крестьянин, все тело чесалось, я просто должен был раздеться. Ты ведь не возражаешь, Питер? С некоторыми просто необходимо быть в форме, но с тобой такой необходимости нет.
— Конечно, нет.
— Через некоторое время, пожалуй, приму ванну, ничего нет лучше горячей ванны, чтобы почувствовать себя тунеядцем. Ты любишь горячую ванну, Питер?
— Ну… да… возможно.
— Ты толстеешь, Питер. Скоро на тебя будет противно смотреть в ванне. Полнеешь, а выглядишь осунувшимся. Это плохое сочетание. Совершенно неэстетичное. Толстяки должны выглядеть счастливыми и веселыми.
— Я… У меня все в порядке, Эллсворт. Только вот…
— У тебя всегда был веселый нрав. Не теряй его. Людям будет скучно с тобой.
— Я не изменился, Эллсворт. — И вдруг произнес с особой силой: — Я действительно совсем не изменился. Я такой же, как и тогда, когда проектировал здание «Космо-Злотник».
Китинг с надеждой посмотрел на Тухи. Намек был достаточно прозрачен, чтобы Тухи понял; Тухи понимал вещи значительно более тонкие. Он ждал поддержки. Тухи продолжал смотреть на него добрыми, ничего не выражающими глазами.
— Что ты, Питер, с философской точки зрения это неправильное утверждение. Перемены — основной закон вселенной. Все меняется. Времена года, листья, цветы, птицы, мораль, люди и дома. Это закон диалектики, Питер.
— Да, разумеется. Все меняется так быстро и так непредсказуемо. Даже не замечаешь и вдруг однажды утром — осознаешь. Помнишь, всего несколько лет назад Лойс Кук и Гордон Прескотт, Айк и Ланс были никто. А сейчас — посмотри, Эллсворт, они на самом верху, и все они твои. Куда ни посмотрю, какое имя ни услышу, — это всегда твой парень. Ты просто чудо, Эллсворт. Как этого можно добиться — всего за несколько лет…
— Это намного проще, чем тебе представляется, Питер. Ты мыслишь в масштабе личности. Тебе кажется, что все делается поштучно. Но ведь тогда и сотне импрессарио не хватило бы жизни. Все происходит значительно быстрее. Наш век — век механизмов, дающих экономию времени. Когда хочешь что-нибудь вырастить, ты не ухаживаешь отдельно за каждым семенем. Ты просто разбрасываешь удобрение. Остальное сделает природа. Мне кажется, ты считаешь меня ответственным за все. Это не так. Силы небесные, совсем не так. Я просто один из многих, один рычаг гигантского механизма. Очень большого и очень древнего. Просто так случилось, что я оказался в той сфере деятельности, которая тебя интересует, — в сфере искусства, поскольку считал, что в нем сосредоточились все решающие факторы той задачи, которую нам надлежит выполнить.
— Да, конечно, но я имею в виду… Я думаю, ты поступил очень умно. Я хочу сказать, что ты выбрал молодых, талантливых людей, у которых есть будущее. Будь я проклят, если понимаю, как ты сумел все это предвосхитить. Помнишь тот чердак, где размещался Совет американских строителей? Никто не воспринимал нас серьезно. Бывало, даже смеялись, что ты попусту тратишь время на всякие дурацкие организации.
— Дорогой Питер, люди так часто заблуждаются. Например, формула «Разделяй и властвуй». Ну, у нее есть какое-то применение. Но наш век изобрел значительно более убедительную формулу: «Объединяй и властвуй».
— Что это значит?
— Нечто такое, чего тебе не постичь. И я не хочу перенапрягать тебя. Ты не похож на человека, у которого избыток сил.
— О, со мной все в порядке. Возможно, я немного встревожен, потому что…
— Тревожиться — бессмысленная трата нервов. Очень глупая. Недостойная просвещенного человека. Поскольку человек всего лишь результат химических процессов и экономических факторов предшествующих столетий, он ни черта не может. А если так, зачем тревожиться? Разумеется, есть исключения. Но эти исключения — просто видимость. Когда обстоятельства заставляют нас заблуждаться, будто бы существует некая свобода действий. Например, твой визит, чтобы поговорить о Кортландте.
Китинг заморгал, потом благодарно улыбнулся. Он подумал, что это в духе Эллсворта — догадаться и избавить его от затруднительного первого шага.
— Ты прав, Эллсворт. Именно об этом я хотел поговорить с тобой. Ты удивительный человек, читаешь меня, как раскрытую книгу.
— Какую книгу, Питер? Бульварный роман? Любовный? Детектив? Просто плагиат? Нет, скажем так: роман в нескольких частях. Хороший, длинный, увлекательный, но без последней части. Она затерялась. И не будет никакой последней части. Если это, разумеется, не Кортландт. Да, это подходящая заключительная глава.
Китинг ждал, взгляд его был напряжен и беззащитен, он забыл о стыде, о том, что нужно скрывать свою мольбу.
— Грандиозный проект. Кортландт. Побольше, чем Стоунридж. Ты помнишь Стоунридж, Питер?
«Он просто расслабился, — подумал Китинг, — устал, он не может все время быть тактичным, он не осознает, что…»
— Стоунридж. Огромное строительство, жилой квартал Гейла Винанда. Ты когда-нибудь задумывался о карьере Винанда? От портовой крысы до Стоунриджа — ты знаешь, что значит такой рывок? Сможешь ли ты подсчитать те усилия, энергию и страдания, какие Гейл Винанд заплатил за каждый шаг на своем пути? И вот я держу в своих руках проект намного более грандиозный, чем Стоунридж, не приложив к этому ни малейшего усилия. — Он опустил руку и добавил: — Если он действительно в моих руках. Может, это лишь фигуральное выражение. Не надо понимать меня буквально, Питер.
— Я ненавижу Винанда, — глухо произнес Китинг, глядя в пол. — Ненавижу, как никого в жизни не ненавидел.
— Винанда? Он очень наивный человек. Достаточно наивный, чтобы считать, что людьми движут главным образом деньги.
— Ты не такой, Эллсворт. Ты честный человек. Именно поэтому я верю тебе. Это все, что у меня осталось. Если я перестану верить в тебя, у меня не останется ничего… нигде.
