По времени уже утро, но Дом не знает об этом — или не желает знать. Гнусно скрипит паркет. Где-то далеко в наружности воет собака. За стенами спален шумят и переговариваются, в душевых гудят трубы.
— Мало кто спит, — отмечает Горбач. — Почти никто.
— Не каждую ночь свергают вожаков, — отвечает Сфинкс. — Наверное, в каждой стае нашелся свой гулящий Шакал.
Они проходят учительский туалет. Он выглядит зловеще, как и полагается «месту происшествия». Спугивают две шепчущиеся тени, которые убегают от света.
— Сюда уже первые экскурсии, — вздыхает Горбач. — К утру пойдут стадами.
Сфинкс молчит.
— Может, Слепой уже нашел его?
Горбача ободряют разговоры. Он не любит выходить по ночам.
— Если бы нашел, то уже принес бы. Полчаса для него вполне достаточно, чтобы отыскать в Доме кого угодно. Полчаса, а то и меньше.
— Тогда почему его нет?
— Спроси чего полегче, Горбач. Я здесь с тобой, а не со Слепым.
На лестнице воняет окурками. Пролетом ниже кто-то сонно чихает. Кто-то слушающий транзистор.
— Наверх? — удивляется Горбач.
— Хочу кое-что проверить, — объясняет Сфинкс. — Есть одно предположение.
Толстый спит, приткнувшись к двери, ведущей на третий. Бесформенный и несчастный. Тяжело вздыхает и бормочет во сне. Горбач поднимает его, и открывается подсохшая лужица, в которой валяются два обкусанных медиатора. Ими, Толстяк, вероятно пытался открыть дверь. Чувствительный к переживаниям неразумных Горбач, чуть не плача и путаясь в волосах, заворачивает Толстого в свою куртку. Сфинкс ждет, постукивая пяткой о перила. Лестничный холод кусает за голые лодыжки. Толстяк ворчит и хлюпает носом, но не просыпается. Обратно они идут медленнее. Горбач с трудом светит из-под свертка с Толстым, а Сфинкс без протезов ничем не может ему помочь. Некто с транзистором опять чихает. Заоконное небо на Перекрестке все еще черно.
— Давайте я посвечу, — говорит Лорд, выкатив на них из темноты. Горбач, чуть не уронивший с перепугу Толстяка, облегченно вздыхает и передает Лорду фонарик.
— Что ты здесь делаешь?
— Гуляю, — огрызается Лорд. — А ты как думал?
«Двое», — считает про себя Сфинкс. — «Остался Слепой».
Прихрамывающий Стервятник тащит в Гнездо громоздкое сооружение, которое тянется за ним бледным шлейфом. Увидев их, останавливается и — безупречн о вежливый — здоровается.
— Погода отличная, — говорит он. — Вы, я надеюсь, в порядке? С Лордом уже виделись.
— А со Слепым? — спрашивает Сфинкс.
— Не довелось, — сокрушенно признается Стервятник. — Очень жаль.
Дальше они идут и едут впятером. Стервятник ничего не рассказывает о Рыжем. Он говорит только о погоде и когда у двери третьей его фонарик освещает Слепого, сообщает и ему, что: «погода хороша как никогда». Слепой отвечает невнятно. Простившись, Стервятник исчезает в дверях третьей, унося с собой палаточное полотно и шесты, опутанные ремнями. Свет от фонарика Лорда прыгает по стенам.
— Где ты был? — спрашивает Слепого Сфинкс.
Прихожая встречает их ярким светом, падающими вениками и взлохмаченными головами в дверном проеме. Горбач заносит в спальню спящего Толстого.
— Вот он, наш маньяк толстенький! — возбужденно комментирует голос Табаки. — Вот он, наш путешественник…
Слепой сворачивает в умывальную. Сфинкс идет за ним.
— Чья это кровь на тебе?
Слепой не отвечает. Но Сфинкс и не ждет ответа. Он садится на край низкой раковины, и наблюдает. Слепой, уткнувшись в другую раковину, пережидает приступ тошноты.
— Ночь затянулась. Даже для Самой Длинной. — говорит Сфинкс сам себе. — И именно эта ночь мне не нравится. По-моему, если все лягут спать, она кончится быстрее. Так чья это кровь?
— Рыжего, — мрачно отвечает Слепой. — Потом расскажу, сейчас меня мутит. Старина Ральф вытряс из меня ужин.
Сфинкс нетерпеливо раскачивается на краю раковины, облизывая ранку на губе:
— Из-за Рыжего? Так это ты его порезал?
Слепой поворачивает к Сфинксу бледное лицо с двумя красными волдырями вместо век:
— Не болтай ерунды. Из-за Помпея. Если я его правильно понял. Он узнал. Кто-то настучал ему. Все время шуршал какой-то бумажкой.
— Но почему именно сейчас? Почему сегодня? Он что, спятил?
— Может и так. Если послушать, что он болтает, то, пожалуй, и спятил, — Слепой опять нагибается к раковине. — А если нет, то скоро спятит. Спорим, сейчас он обстукивает по очереди все свои часы и меняет в них батарейки? Думает, кто устроил ему такую подлянку. Откусил утро и проглотил его.
— Не смейся, тебя опять вывернет.
— Не могу. Он велел мне и пальцем их не трогать. Соломона, мать его, и Фитиля с Доном. Даже не разглядел их, но считает своим долгом заступиться. «Я знаю ваши Законы». Я сам не знаю наших законов. Я не знаю. А он знает. Надо было уточнить, что он имел в виду.
Сфинкс вздыхает:
— Поправь меня, если я ошибаюсь. Соломон, Фитиль и Дон порезали Рыжего, а он тебя ударил за то, что ты не пообещал оставить их в покое, так? По-моему, ты чего-то не договариваешь.
— Он врезал мне за то, что я не умею вежливо выражаться, — уточняет Слепой, выпрямляясь.
— А ты не умеешь?
— Смотря когда, — Слепой поправляет свитер, сползающий с плеча. — Черт, я сейчас выпаду из этой одежды. Это называется декольте?
— Это называется чужой свитер. На три размера больше, чем надо. Так он тебя ударил из-за Соломона или из-за Помпея?
— Из-за нервов. Его тоже порезали. Он разнервничался. А тут еще стукачи… Заставил меня помыть там все, перед тем как отпустил.
Слепой умолкает, нахмурившись. Выражение его лица Сфинксу не нравится. Он слезает с раковины и подходит к Слепому.
— Случилось что-то еще?
Слепой пожимает плечами:
— Не знаю. Может, он ничего и не заметил. Я хочу сказать… люди ведь не имеют привычки рассматривать чужую блевотину, как ты считаешь?
— Обычно не имеют. А что? Было что рассматривать?
— Ну… Честно говоря, мышки не успели толком перевариться. К сожалению, кроме них там почти ничего не было. В смысле, ничего, что могло бы их замаскировать.
— Хватит, Слепой, — морщится Сфинкс. — Давай без подробностей. От всего сердца надеюсь, что Ральф не приглядывался к тому, чем ты украсил его кабинет.
— Я тоже. Надеюсь. Но он как-то странно молчал. Кажется, даже ошарашенно.
— Чем ошарашенное молчание отличается от обычного?
— Оттенком.
— Ага, — вздыхает Сфинкс. — Если оттенком, то хреново дело. Он видел, а уж что при этом подумал — нам не узнать. Возможно, это и к лучшему.
Слепой улыбается:
— Счастье в неведении?
— Вроде того, — мрачно соглашается Сфинкс.
— Настырный тип этот Ральф. Шастает по ночам… лезет, куда не просят. Пристает с дурацкими требованиями. Раздражает.
Отойдя от раковины, Слепой сдергивает с крючка полотенце и вытирает лицо. Сфинкс пристально разглядывает отпечатки его босых ног на кафеле. Красные от крови.
— Ноги тоже не мешало бы вымыть. Где ты их так изрезал?
Слепой проводит ладонью по подошве:
— Действительно, изрезал. Где-то, не помню. Может, на пустыре, — он поправляет сползающий свитер. — Послушай, я так устал…
— Почему ты вечно напяливаешь всякий хлам? — Сфинкс почти кричит.
Слепой не отвечает.
— Почему ходишь босиком по стеклам?
Не дождавшись ответа, Сфинкс заканчивает шепотом:
— И какого черта даже не чувствуешь, что порезался, пока тебе об этом не скажут!
Слепой молчит.
Вздохнув, Сфинкс тихо выходит.
В спальне горит свет. На краю постели Лорд кутается в одеяло и курит. Курильщик шепотом описывает Лэри и Горбачу ужасы пребывания в кошачьей шкуре. Табаки спит с опаленным восторгом лицом, сжимая в руках походный рюкзак, вывернутый наизнанку.
Повесть Табаки номер четыре.Третье чаепитие.
Шакал бодр и весел. Он успевает подремать, проснуться, рассказать то, что пропустил в первые три раза и уже пробует сложить подобающую случаю песню. Лэри и Горбач в куртках поверх пижам сидят перед кофеваркой на корточках, как перед костром. Лэри вздыхает: «Ну везет же людям… Столько всего повидать…» — и заводит Табаки еще на полчаса захлебывающейся скороговорки, от которой уже тошнит всех, кроме него самого и Лога.
Бледным посланцем потустороннего мира возвращиется Слепой — от ступней до макушки яркая иллюстрация к кровавым историям Шакала. Стая рассматривает его самого и свитер. Особенно свитер. Еще бы. Не каждый день такое увидишь.
Табаки ненадолго умолкает с гордым видом: «Ну, что я говорил? Ночь полна ужасов!» Как будто лично вывалял Слепого в крови и в блевотине. Одно за другим перед взорами стаи проплывают страшные видения, а я спохватываюсь, что нет Курильщика. Уж не утопил ли его кто-нибудь в унитазе? За Курильщиком последнее время нужен глаз да глаз. У него появилась привычка всех вокруг доводить.
