Джимми, запинаясь, как школьник, попробовал выговорить, офицер заставил его еще немного поупражняться •по слогам,—если о« вот так это произнесет, то любой француз наверняка поймет, что он хочет оказать. Он должен выехать на шоссе к востоку от деревни, доехать до развилины, оттуда взять вправо и, добравшись до опушки густого леса, свернуть на левую тропку и каждому встречному говорить: «Баттери Нормб !Котт».
— Оружие у вас есть?— спросил офицер.
Джимми ответил, что нет; тогда француз нажал кнопку и что-то приказал вбежавшему ординарцу; тот моментально принес пояс с револьвером в кобуре. Джимми надел' его, замирая от гордости и страха.
— Передадите солдатам на «баттери», что американцы уже спешат к ним на помощь,— сказал офицер.— Вы их разыщете, да, мой храбрый американец?—Он говорил с Джимми, как отец с любимым сыном, и тот, никогда не получавший приказаний в таком мягком тоне, стиснул руки и ответил прочувствованным голосом:
— Постараюсь изо всех сил, сэр!
Он повернулся к выходу и, как вы думаете, кого увидел в дверях? Ирландца Каллена! Джимми подмигнул ему с ухмылкой, выбежал во двор и вскочил на свой мотоцикл.
И вот маленький механик из Лисвилла летит по разрушенной улице французской деревушки, а в мозгу его бушует настоящий ураган. Говорят, что когда человек тонет, он вспоминает все события своей жизни; нечто подобное происходило и с Джимми: он вспомнил все-все пацифистские доводы, какие ему когда-либо пришлось слышать! Черт побери, надо же было сунуться в такую историю! Ехать с опаснейшим военным поручением в такое место, туда стянуты для прорыва все немецкие боевые силы! Во имя Карла Маркса и всех революционных пророков, как это его угораздило?! Его, Джимми Хиггинса, ирмовца и большевика!
Теперь уж хочешь не хочешь, а приказ выполняй! Прощайся с жизнью, если не жалко, сам ведь виноват: пообещал отвезти карты, чтобы какая-то там «баттери» помогла выиграть войну! Неужели он настолько заинтересован в этой растреклятой капиталистической бойне?! Так терзала Джимми Хиггинса его пролетарская совесть, а тем временем машина, тарахтя и подпрыгивая, мчалась вперед, и необъяснимая подсознательная сила заставляла каждый раз Джимми резко поворачивать в нужных местах руль и увертываться от дорожных ям и изувеченных автомобилей.
Вокруг стоял свист шрапнели и грохот взрывов, сливавшиеся в адский гул, в котором тонули отдельные звуки. Дальше шоссе было уже не так забито транспортом — поток автомобилей и телег успел как-то рассосаться. Скоро ли, наконец, эта развилина? А вдруг немцы уже захватили Баттери Нормб Котт? Так что же, может, подарить им еще в придачу и этот новенький мотоцикл? Вдоль дороги попадались другие батареи — не отдать ли эти карты им? Кипя от ярости, Джимми ехал дальше. Будь он постоянным связным, он бы, конечно, знал, что ему делать, но ведь он всего-навсего ремонтник! И никто не имел права посылать его с таким поручением!
Теперь дорога пошла лесом, кругом торчали разбитые снарядами деревья, и Джимми счел благоразумным остановить машину и крадучись, пешком, обследовать местность: нет ли там, впереди, на полянке, немцев. Вдруг Джимми представилось, что его загнали сюда на смерть, и ему стало дурно. С ним повторилось то, что было в первые три дня, когда он ехал на пароходе из Нью-Йорка. Опять желудок его вышел из повиновения. Мимо проходила группа французов и, увидев Джимми, принялась громко хохотать. Это было нелепо и унизительно, но он никак не мог совладать с собой. Он не был солдатом, он отказывался идти в солдаты, и никто не имел права посылать его в такое место, где снаряды разворачивают землю и с корнями вырывают деревья и где стоит такой смрад, что Джимми «невольно вспомнил о противогазе. Нужен здесь противогаз или нет, откуда это знать бедному малому?
Все-таки Джимми подавил дрожь в коленях и (ужасные позывы в животе и, сев опять на мотоцикл, двинулся дальше. Дорога была вся изрыта воронками — каждую минуту приходилось останавливаться. Уж не лучше ли пойти пешком? Или воротиться в штаб и сказать там этим господам, что на их чертовой карте все наврано — никакой развилины нигде нет! Погоди, погоди, кажется, вот она; и, проехав еще ярдов сто, Джимми увидел поле, засеянное пшеницей, а за ним лес, на опушке которого четыре орудия со страшным грохотом изрыгали пламя и дым. Джимми оставил мотоцикл в канаве и пустился
бежать по полю, вне себя от радости: наконец-то он нашел Эту самую Баттери Нормб Котт! Теперь можно будет сдать драгоценный пакет и выбраться из этой заварухи со всей скоростью, на какую способны колеса его мотоцикла.
Но, к огорчению Джимми, батарея оказалась не французской, а американской: французы—те стояли несколько дальше и правее. Офицер разъяснил Джимми, как туда ехать, высказав уверенность, что он непременно найдет.
Но тут к ним подошел другой офицер.
— Что там у вас? — опросил он и, узнав про материалы из штаба, потребовал их себе и схватил пакет, как хватает ребенок подарки в рождественское утро. Он вскрыл его, развернул карты и сразу принялся диктовать цифры третьему офицеру, который сидел на складном стуле у походного столика, заваленного кипами бумаг, испещренных цифрами. Тот отметил что-то у себя на листах, и немедленно орудийная прислуга бросилась заряжать пушки. Артиллеристы едва успели метнуться назад, а грозные посланцы уже летели куда .следовало. Позади толпилось много солдат, выгружавших снаряды на ручные тележки из большого фургона, какие Джимми приходилось объезжать на шоссе по пути сюда. Это была настоящая фабрика среди полей, готовящая гибель невидимому врагу.
— Ну и попали же мы в переплет! — пожаловался офицер, складывая карты и возвращая их Джимми.-— Связь нарушается уже третий раз за последние полчаса, палим просто так, вслепую.
— А где сейчас немцы? — спросил Джимми.
— Где-то впереди.
— Вы их видели?
— Боже сохрани! Мы надеемся выбраться отсюда, когда они подойдут.
Благодаря спокойному, деловому настроению, царившему на этой фабрике смерти, у Джимми немного отлегло от сердца. Если другие выдерживают такой содом, значит, и он выдержит! Правда, им-то легче: они все вместе, а он один. Джимми пожалел даже, что не пошел в артиллеристы.
Сунув карты во внутренний карман куртки, он побежал обратно к своей машине. Сперва, следуя указаниям офицера, он поехал по боковой тропинке, затем по лесной дороге и вдруг обнаружил, что заблудился. Да заблудился так, что и не выбраться! Попал на какую-то совершенно другую дорогу. Она шла напрямик через большой лесной массив, заваленный разбитыми деревьями, пересекала поле, потом ныряла в овраг и, вылетая снова по другую его сторону, карабкалась на холм, чтобы тут же опять провалиться куда-то вниз.
— Фу ты черт! — бормотал Джимми.
Если вы в состоянии вообразить шум и грохот всех котельных заводов в Америке вместе взятых, то и это не даст вам представления о том содоме, среди которого носился на своем мотоцикле Джимми Хиггинс, раздраженно повторяя: «А, черт! А, черт!»
Едва переводя дух и обливаясь потом, он добрался до вершины холма, но вдруг соскочил с машины и потащил ее за дерево; надежно укрывшись, он стал боязливо вглядываться. Что это там за люди? Кто они? Джимми силился припомнить виденные им изображения немцев — похожи ли эти на них? Дым застилал фигуры людей, но постепенно Джимми разглядел группу солдат, тащивших пулемет на колесах; они установили его за кочкой и начали стрелять в сторону немцев. Тогда Джимми робко, на цыпочках, чтобы не мешать им, шагнул вперед. Пулемет стрекотал, как клепальная машина, только еще быстрее и громче. Вместо дула у него был большой круглый цилиндр, и он заряжался длинными патронными лентами из ящика. Солдаты были так поглощены своим занятием, что не обратили на Джимми «и малейшего внимания. А он стоял как вкопанный и не мог оторвать глаз от этих существ, похожих не на людей, а скорее на каких-то косматых пещерных чудищ: все они были в лохмотьях и густо облеплены грязью, их истощенные лица были прокопчены и покрыты сажей, а зубы сверкали, будто клыки разъяренных псов. Джимми забыл про врага — он видел лишь стрекочущую, изрыгающую огонь машину и людей, как бы составляющих с ней единое целое.
Вдруг один из них, который был волосатее и чернее остальных, отпрянул назад и закричал: «Au derriere! Auderriere!»[24] Пулемет умолк, огонь прекратился, и солдаты, навалившись всем телом, начали толкать его назад. А старший все торопил, пока не случилось что-то непостижимое: в тот момент, когда он кричал, у него вдруг исчезли рот и нижняя челюсть! Непонятно было, куда они делись,— просто исчезли и все, а на их месте образовалась красная впадина, из которой хлестала кровь. Француз остановился с недоуменным видом — белые овалы глаз сверкали на фоне черного заросшего лица. Он издавал какие-то клохчущие звуки, очевидно думая, что все еще кричит или во всяком случае сможет кричать, если понатужится.
