В комнату вошли: дворецкий, Савельич и двое слуг.
— Бегите скорей в церковь! — закричал Куродавлев. — Скажите отцу Егору, чтоб остановил венчание!.. Да ну же!., поворачивайтесь!
Двое слуг кинулись опрометью вон, а дворецкий и Савельич остались в комнате.
— Как! — молвил Андрей. — Так они уж в церкви?
— Да уж, чай, и повенчаны!.. Ну наделали мы дела!.. Господи Боже мой! Брат и сестра!.. Что теперь делать!.. Придется подавать челобитную в патриарший приказ да развенчивать!.. Экий грех, подумаешь!.. Экий грех!.. Да и ты, Андрей Яковлевич… Ну, что ты ломался!.. Сказал бы прямо: они, дескать, двоюродны… Да постой-ка, любезный, — продолжал Куродавлев, посматривая недоверчиво па своего гостя. — Ведь я тебя не знаю, так ты, пожалуй, и сказку плетешь… Полно, правда ли, что ты Денисов и что дочь твоя двоюродная сестра Левшину?
— Дозволь мне, государь Юрий Максимович, словечко вымолвить, — сказал Савельич, выступая вперед. — Его милость доподлинно Андрей Яковлевич Денисов. Когда еще он изволил жить в Выгорецком ските, за Онегою, я был у него служителем и на Вятку вместе с ним ездил… Да неужели-то, батюшка Андрей Яковлевич, ты не изволил опознать меня?..
— Семен Савельич? — промолвил Денисов, нахмурив брови.
— Я, сударь, — я.
— Так он точно Денисов? — сказал Куродавлев.
— Истинно так! — отвечал Савельич. — Только дочка-то его вовсе не родня Дмитрию Афанасьевичу.
— Не родня?.. Так Левшин ему не племянник.
— Как же! Родной племянник да Софья-то Андреевна не родная ему дочь: она приемыш!
— Кто смеет это сказать? — прервал вспыльчиво Денисов.
— Я, батюшка, — молвил Савельич.
— Ты?.. Изменник проклятый, беглец, отступник от истинной веры, предатель!..
Да ты, сударь, не изволь так лаяться — я правду говорю. Я еще покамест живой человек, и память-то не вовсе сгибла. Как теперь гляжу: ты привез в Выгорецкий скит девочку годков трех и строго всем наказал не говорить ей, что она приемыш. «Пусть, дескать, бедная сиротинка думает, что я — родной ее батюшка».
Ты лжешь, Иуда окаянный!
Эх, полно, кормилец!.. Какой у тебя быть дочери: ведь ты и женат-то никогда не был.
Фу, батюшки, — промолвил Куродавлев, поглаживая свою широкую грудь. — Как гора с плеч!.. Так вот дело-то какое!.. Они вовсе не родня?.. Ну, перепугал ты меня, Андрей Яковлевич!.. Эку штуку выкинул!.. Да как прикинулся: родная дочь, да и только!.. Теперь не прогневайся, любезный, мы ухаживать за тобой не станем: хочешь благословить свою нареченную дочь — милости просим! А не хочешь — так Бог с тобой!.. Савельич, ступай-ка, скажи, чтоб их довенчивали… Да только правду ли ты говоришь?
— Помилуй, государь мой, Юрий Максимович! Захочу ли я взять на душу такой грех — избави Господи!
— Ну, так ступай же проворней!
— Приемыш! — прошептал Денисов. — Да разве та, которую я вспоил и вскормил, нянчил на руках своих, называл своею дочерью?..
— Все-таки не двоюродная сестра Левшину, — прервал Куродавлев. — А что ты вспоил и вскормил ее, так это не диво, любезный. В ваших скитах будут поить и кормить всякого, лишь только бы привести в свою веру. Вот и ты думал сделать то же, и тебе не хотелось, чтоб эта сиротинка была православною, а Господь-то сделал по-Своему. Да полно, Андрей Яковлевич, — не кручинься! — продолжал Куродавлев, — а попируй-ка лучше с нами. Я же жду с часу на час друга моего сердечного, Кириллу Андреевича Буйносова. Вот, любезный, не тебе уж чета — понатерпелся горя. Было у него одиннадцать дочерей, а ни одной не осталось: десять померло, а одиннадцатая, крестница моя — пропала без вести, здесь, в наших Брынских лесах.
Денисов вздрогнул.
— Здесь, в Брынских лесах? — повторил он.
— Тому назад ровно пятнадцать лет.
— А что… Разве ты об этом слыхал?
— Нет! — отвечал отрывисто Денисов. Он снова задумался, и вдруг мрачное лицо его прояснилось, глаза заблестели, и злобная улыбка мелькнула на устах. — Вот, — сказал он, — твой приятель Кирилла Андреевич Буйносов, хоть барин большой, а, чай, выдал бы свою дочь и за стрелецкого сотника, лишь бы она отыскалась.
— За стрелецкого сотника!.. Чтоб моя крестница, дочь боярина Буйносова, была какой-нибудь стрельчихой?.. Сохрани Господи!.. По мне лучше век не находись… Да к чему ты это говоришь?
— Так.
— Нет, видно, что-нибудь недаром.
— Ну, — продолжал Денисов, как будто бы говоря с собою, — видно, детей в Брынских лесах теряют частехонько.
— А разве и твой приемыш?..
— Да, Юрий Максимович! я эту девочку нашел в здешнем лесу, также лет пятнадцать назад и, кажись, об эту пору.
— Об эту пору?
— Да. Я из здешних мест ехал тогда за Онегу; вот этак недалеко от села Беликова…
— От села Беликова?..
— Да. Гляжу, лежит под кустом девочка лет трех или четырех в красной кофточке…
— В красной кофточке?.. Что ты говоришь?..
— Правду, боярин. Сначала я думал, что она мертвая— не дышит, а там, как ее поднял да поотогрел, так она и глазки раскрыла. Вот, — подумал я, — видно, Господь сжалился над моим сиротством и посылает мне детище. Завернул ее в кафтан и увез с собой.
— Господи! — вскричал Куродавлев. — Неужели в самом деле?..
— Право так! — продолжал спокойным голосом Денисов, взглянув украдкой в окно. — Всю дорогу она была без памяти, а там, как очнулась и стали ее расспрашивать, так начала что-то лепетать, да мы разобрали только, что ее зовут Сонюшкою.
— А не было ли у нее чего-нибудь на шее? — прервал, едва дыша, боярин.
— Как же!.. У пей висел на шелковом гайтане обделанный в серебро финифтяный образок с ликом преподобной великомученицы Варвары.
— Боже мой!.. Боже мой! — вскричал Куродавлев. — Это она!.. Точно она!..
— Она!.. Кто она, боярин?
— Моя крестница — дочь Кирилла Андреевича Буйносова!
— Неужели в самом деле?.. Так ее-то теперь венчают со стрелецким сотником?
— Господи Боже мой!.. Кондратий, беги!..
— Что его трудить, боярин, — прервал Денисов, указывая на окно. — Вон, посмотри, молодые-то из церкви уж едут.
Обвенчаны! — завопил неистовым голосом Куродавлев.
Да, Юрий Максимович… И развенчивать их не станут: они ведь не родные. А вот, кажется, и батюшка ее изволит ехать.
Подлинно, в самое то время, как свадебный поезд, переехав через плотину, стал приближаться к господскому двору, на противоположном конце села показался длинный ряд повозок.
— Это Кирилла Андреевич, — сказал Кондратий, глядя в окно. — Точно, он!.. Вон едет впереди его летний возок, обитый красным сукном.
— Эх, жаль! — промолвил Денисов. — Не успеет принять молодых с хлебом и солью!
— Молодых! — повторил отчаянным голосом Куро-1 давлев. — Ну! снял я себе голову с плеч!.. Что мне теперь) делать?.. Что сказать Кирилле Андреевичу?.. Как показаться ему на глаза?.. Фу, батюшки!.. Смерть моя!.. Ноги не держат!.. — промолвил боярин, задыхаясь. Он опустился в кресло и закрыл руками лицо.
С полминуты продолжалось молчание. Денисов торжествовал. Он смотрел с такой радостной улыбкой, с таким наслаждением на отчаяние Куродавлева, что, казалось, в эту минуту вовсе не жалел о потере своей нареченной дочери.
— Правду ты говорил, Юрий Максимович! — промолвил он наконец. — Истинно, все наши земные помыслы прах и суета. Думал ли я, что мое доброе заплатится мне злом?.. Вот и тебе также, боярин, больно не хотелось, чтоб твоя крестница была стрельчихой, а Господь-то сделал по-Своему — да еще как!.. Ты сам снарядил ее к венцу!..
— Молчи, проклятый! — закричал боярин, вскочив с кресла. — Все это сказки, вздор, выдумки! Эта девка никогда не была дочерью Буйносова. Ты от кого-нибудь слышал, да и сплел все это нарочно, чтоб только осрамить меня и моего друта… Да нет, голубчик, не на того напал!.. Слушай, Кондратий: если как-нибудь дойдет до Кириллы Андреевича — коли кто ни есть из наших вымолвит хоть одно словечко — заикнется сказать, что этот приемыш — дочь боярина Буйносова, так я и тебя и его живым в землю закопаю!.. Слышишь?.. А, ты, господин родословный человек в сермяжном балахоне, — продолжал Куродавлев, обращаясь к Денисову, — ступай, куда хочешь, да рассказывай свои сказки, а здесь, в моем доме, чтоб сей же час и след твой простыл!.. Милости просим вон отсюда, коновод раскольничий!
— Не гони, Юрий Максимович: сам пойду! — сказал Денисов, взглянув с неизъяснимым презрением на Куродавлева. — Благодарствую тебе, боярин, за угощенье, ласковый прием и радушные проводы. Дай Господи и тебе встречать всегда таких же хлебосолов!
— Проклятый еретик! — прошептал Куродавлев, когда Денисов вышел вон. — Кондратий, прими молодых и приведи их в расписную палату.
— В расписную палату?.. Да ведь стол-то накрыт…
— Молчи и делай, что тебе приказывают!
— Слушаю, батюшка!.. Только воля твоя… не прогневайся, кормилец!.. Ведь, кажись, в самом деле…
