— Об этого сукиного сына Бэрка. Как он там, Джим? Я его, похоже, крепко двинул, чуть голову не снес.
— Не знаю, где он, — ответил Джим. — Кто-то его с помоста уволок.
— Надо б разузнать, — решил Лондон. — Удивительно, я и боли-то до сей минуты не чуял.
— Когда с тем зверем стакнешься, уже ничего не чуешь.
— С каким таким зверем?
— Да так, это у нас вроде присказки. А Бэрка ты верно решил отыскать. Да и проверить, какое у ребят настроение, тоже неплохо. Они небось сейчас на ногах едва стоят.
— Не верю я им больше ни на грош. Не знаешь, чего от них ждать. Слава богу, я не оказался по другую сторону баррикады.
— Слава богу, что ты оказался по другую сторону палатки, — вставил Мак. — Иначе висеть бы нам с Джимом на какой-нибудь яблоньке.
— Да, туго пришлось… — пробормотал Лондон. Он подобрал полог, поднял его, привязал бечевкой. Но светлее в палатке не стало: солнце уже миновало зенит. Лондон вышел, друзья проводили его взглядами, потом молча переглянулись. Мак упал ничком на матрац. Джим долго смотрел на него. Наконец Мак спросил:
— Ты в чем-то меня обвиняешь?
— Нет. Просто думаю: вот сейчас, кажется, мы дрались и победили, и тем не менее, как никогда, близки к поражению. Ведь мы сюда приехали, чтобы помогать. Мак. А мы только все портим!
Мак грубо бросил:
— Не слишком ли высоко нас ставишь? Не переоцениваешь ли грошовый успех? Полетит наша забастовка сейчас к чертовой матери — нам по заслугам. Ведь и по сей день столько людей верят сказке о Благородном Американском Рабочем, о его дружбе с Добрым Капиталистом. А теперь они прозрели, поняли, как капиталисты о них заботятся, как могут их в два счета, словно тараканов, из вести. А мы нашим ребятам показали, во-первых, что они могут, а во-вторых, что должны делать. И последняя стычка показала, что ребятам по силам. Видишь, каким стал Сэм после забастовки во Фриско? Так вот, и наши парни будут кое в чем на него смахивать.
— А хватит ли у них ума правильно рассудить?
— Дело не в уме, Джим. Ум здесь ни при чем. Кончится забастовка, но в душах у ребят она еще долго бушевать будет. И рассуждать ни о чем не придется, они нутром все почуют.
— Ну, а как, по-твоему, что же нас ожидает?
Мак почистил пальцем передние зубы.
— Думаю, вышвырнут нас отсюда, только косточки затрещат. Может, днем сегодня, может, вечером.
— И что ж нам лучше: «исчезнуть» бесследно или все таки дать бой?
— Лучше — бой, если удастся ребят настроить. Разбегутся — и на душе гадко у всех будет, а бой — даже проигранный — дело достойное.
Джим опустился на одно колено.
— Слушай, но ведь если они с пулеметами нагрянут, много наших положат.
Глаза у Мака сузились, взгляд сделался холодным.
— Подойдем с другой стороны. Допустим, убьют кое кого из наших. Нам это только на руку. Вместо каждого убитого в наших рядах десяток новобранцев окажется. Вся страна в одночасье обо всем узнает, и народ повсюду всполошится. Те, кто колебался, на нашу ст орону перейдут. А удерем отсюда втихомолку, народ прознает, скажет: «Э-э, да они даже боя дать не сумели!» А вся наша трудовая братия уверенность в своих силах потеряет. Вот дадим бой, разнесется о нем молва, и другие забастовщики тоже биться будут, окаж ись они в таких же условиях.
Джим подогнул и вторую ногу, сел на пятки.
— Я просто хотел ясности, вот и спросил. Но согласятся ли ребята биться?
— Не знаю. Сейчас вряд ли. Еще в себя не пришли. А попозже, кто знает. Подкинь им еще одного Бэрка и, чем черт не шутит, вдруг поднимутся. Пьяный Бэрк очень кстати объявился. Сейчас, глядишь, еще кто кровь прольет ради общего дела.
— Мак, если не хватает всего лишь крови, так я сорву сейчас повязку — кровища рекой потечет.
— Чудной ты, Джим, — добродушно бросил Мак. — Все буквально понимаешь.
— По-моему, ничего чудного нет.
— Еще как есть! Помнишь анекдот про даму, что покупала собаку? Она спрашивает: «А вы точно знаете, пес чистокровный?» Владелец ей: «Точно! Ну-ка, Оскар, покажи даме, какая у тебя кровь».
Джим слабо улыбнулся. А Мак продолжал:
— Нет, Джим, свою кровь побереги. Ты в нашем деле сотни ребят стоишь.
— Ничего, небольшое кровопускание не повредит.
Мак беспокойно теребил нижнюю губу.
— Ты видел когда-нибудь, чтобы дрались сразу четыре или пять собак?
— Нет.
— Просто если одну из них ранят или свалят наземь, остальные ее непременно загрызут.
— Ну, и что?
— И у людей порой так же. Сам не знаю, почему. Выходит, док прав. Он мне раз сказал: «Люди ненавидят что-то в самих себе».
— Док — парень славный, но не больно-то помогли ему высокие рассуждения. Они бесцельны, просто замкнутый круг.
— Как бы там ни было, его очень не хватает. Плечо у тебя еще болит?
— Ни капли. Правда, я его пока берегу.
Мак поднялся.
— Давай-ка посмотрим. Снимай куртку.
Это оказалось делом непростым. Мак отковырнул пластырь, осторожно разбинтовал плечо.
— Почти зажило. Только краснота кое-где. Все эти марли я выброшу. До города бы поскорее добраться. Там врачи за дело возьмутся. А сейчас пока чистым лоскутом перевяжу. — Он снова залепил повязку пластырем, долго не отпускал руку, пока пластырь не нагрелся и не «схватил» повязку.
— Может, в городе и дока встретишь, — предположил Джим. — Он больно чудно говорил перед тем, как пропал. Вдруг ему просто тошно стало или страшно, вот он и дал деру — Давай-ка я помогу тебе в куртку влезть. Чего сейчас о доке вспоминать! Если б ему тошно стало, он бы давно от нас откололся. Видел я его и под огнем! Страха он не знает.
В палатку тихо вошел Лондон и остановился. Вид у него был озабоченный, даже испуганный.
— Надо ж, я его чуть не до смерти зашиб. Челюсть сломал. Боюсь, умрет, если доктора не найти.
— Можно, конечно, в город его отправить, но, думается, не очень-то ему там помогут.
— А как его жена разошлась! — продолжал Лондон. Кричит: «Засужу вас всех за убийство! И забастовку вы, дескать, нарочно устроили, чтоб мужа доконать!»
— И то не напрасный труд, — съязвил Мак. — Не очень то этот Бэрк мне нравился. Больно на стукача смахивал. Как там ребята?
— Сидят по палаткам, сбылись твои слова: морды у всех кислые, как у малышей, что леденцов объелись.
— Понятно, — кивнул Мак. — Столько сил потратили, что на неделю б хватило. Надо б их накормить, если есть чем. Потом отоспятся, глядишь, и отойдут. Ты, Лондон, совершенно прав: без доктора не обойтись. Как дела у парня, что ногу вывихнул?
— Он тоже бочку на нас катит. Не так, кричит, ногу вправили. Больше, говорит, ходить не смогу. Ребятам и без того невесело, а тут еще всякие вопли да причитания.
— Да, мы совсем забыли про Альфа! — спохватился Мак. — Как у него-то дела? Надо бы сходить проведать. Как, по-твоему, те, кого ты при нем дежурить оставил, сбежали?
— Кто их знает, — пожал плечами Лондон.
— Наберем мы с полдюжины ребят, чтоб его навестить?
— Сейчас никого никуда не вытащишь. Сидят да на мозоли любуются.
— Ну и бог с ними. Один пойду! Альф — хороший малый.
— И я с тобой, Мак, — вызвался Джим.
— Нет, останешься здесь.
— Смотри, одному-то небезопасно, — заметил Лондон.
— Джим, прошу тебя, останься, — настаивал Мак. Вдруг нас обоих схватят? И некому будет здесь наше дело продолжать. Так что оставайся.
— Нет, пойду. Хватит, насиделся, нанянчился со своей рукой. Хочешь, сам оставайся, а я пойду.
— Ну, ладно, — сдался Мак. — Будем смотреть в оба, а ухо держать востро. Постарайся, Лондон, ребят хоть не много в чувство привести к нашему возвращению. Накорми говядиной да фасолью, что осталась. Их, конечно, уже воротит от такой жратвы, но какая-никакая, а все — пища. Уж скоро известие должно прийти и о тех машинах.
Лондон проворчал:
— А себе я, пожалуй, открою баночку персиков да баночку сардин. Говорят же ребята, что у меня до потолка все консервами завалено. Вернетесь и вас угощу.
Их встретил ясный солнечный день. Серыми и замызганными предстали палатки в лагере, умытом чистым полуденным светом. С тех пор, как исчез доктор Бертон, никто не убирал мусор, повсюду клочки бумаги, на палаточных веревках развешаны комбинезоны. Мак с Д жимом вышли из лагеря и зашагали полем — за ним начинался сад. У самых деревьев Мак остановился, оглядел, сколько мог охватить глаз, окрестности.
— Джим, смотри в оба! Скорее всего, мы сваляли дурака, отправившись одни. Отказал нам здравый смысл, он пристально вглядывался в каждую яблоню, в долгие тенистые межрядья с солнечными прогалинками. Ни звука. Ни шороха.
— Уж больно тихо. Я такой тишине не доверяю, — он потянулся и сорвал с ветки маленькое, кособокое яблоко, оставленное сборщиками. Смотри-ка, вкусное. А я и забыл о яблоках. То, что под рукой, рядом, всегда в последнюю очередь вспоминается.
