Поэтому я не могу назвать грустным и положение Фалька; оно просто было продуктом его собственного темперамента (сердца, как говорите вы) плюс тех обстоятельств, которые вызвал его темперамент.
Он все-таки был несколько «down», когда я нашел его. Я взял его на борт, и он держался спокойно. Но как раз когда мы отчалили, он обернулся и увидел, что на берегу стоит Бэда и кивает; не знаю, как она туда попала. Тогда наш малый с ума спятил. «Я хочу на берег», — кричал он и грозился спрыгнуть вводу. Я схватил его за плечи, засунул в каюту и запер дверь.
Когда мы шли мимо Ваксхольма, я опустил два письма в ящик; одно — к редактору «Рабочего знамени» с просьбой извинить отсутствие Фалька, другое — к его хозяйке с просьбой выслать его платье.
Между тем он стал благоразумнее, и когда увидел море и шхеры, начал сентиментально болтать всякую чепуху: он говорил, что не надеялся увидеть еще когда-нибудь зеленую Божью (!) землю и т. п.
Но потом в нем проснулось нечто вроде совести. Ему казалось, что он не имеет права быть счастливым и отдыхать от труда, когда так много несчастных людей; ему казалось, что он нарушил свои обязанности по отношению к негодяю из «Рабочего знамени», и он захотел вернуться. Когда я пытался изобразить ему весь ужас его последних дней, он объявил мне, что долг людей — страдать друг за друга и трудиться. Это убеждение приняло у него религиозный характер, который я, однако, выгнал теперь из него сельтерской водой и солеными ваннами. Малый казался совершенно разбитым, и мне стоило большого труда починить его, ибо психику и физическую сторону было трудно лечить отдельно.
Должен сказать, что в известном отношении он удивляет меня, а я никогда не удивляюсь. Должно быть, существует какая-то своеобразная мания, заставляющая его действовать как раз наперекор его интересам. Как хорошо было бы, если бы он преспокойно остался чиновником, тем более что брат в этом случае помог бы ему большой денежной суммой. Вместо этого он губит свою репутацию и хлопочет за грубого рабочего; все из-за этих идей. Это слишком страшно!
Теперь же он, кажется, находится на пути к выздоровлению, в особенности после последней лекции. Можешь ты себе представить, он здесь называл рыбака «сударь» и снимал перед ним шляпу. Кроме того, он пускался в сердечные беседы с жителями и хотел разъяснять им, «как жить». Следствием этого было, что рыбак спросил меня однажды, сам ли Фальк заплатит за свое содержание или это сделает доктор (я). Я рассказал это Фальку, и он опечалился, как бывает с ним всегда, когда он разочаровывается в чем-нибудь.
Через несколько времени после этого он говорил с рыбаком о всеобщем избирательном праве; следствием этого было то, что тот пришел ко мне и спросил, не живет ли Фальк в дурной обстановке.
Первые дни он как сумасшедший бегал вдоль берега. Часто он далеко уплывал в фиорд, как будто не собирался вернуться. Так как я всегда считал самоубийство одной из священнейших прерогатив человека, то я и не думал ему препятствовать.
Исаак рассказывает, впрочем, что Фальк выложил ему содержимое своего сердца по поводу нимфы Бэды, которая, должно быть, основательно подвела его.
À propos, Исаак: вот тонкая голова, можешь мне поверить! Он в месяц усвоил латинскую грамматику и читает Цезаря, как мы «Серый колпачок»; и больше того, он знает, о чем там написано, чего мы никогда не знали. Но голова его, в сущности, рецептивная, т. е. восприимчива и притом расчетлива; а это дар, с которым многие стали гениями, хотя были порядочно глупы. Его практическая сметка ищет иногда проявления, и мы на днях имели блестящий пример его делового таланта.
Я не знаю его экономического положения, ибо он окружает это большой таинственностью, но однажды он проявил беспокойство, так как ему надо было заплатить несколько сот крон. Так как он не мог обратиться к своему брату из «Тритона», с которым порвал, то он обратился ко мне. Я не мог помочь ему. Тогда он написал письмо, которое отправил с нарочным; после этого несколько дней было тихо.
Перед домом, в котором мы жили, находилась красивая дубовая рощица, дававшая приятную тень и вместе с тем защищавшая от морских ветров. Я, в общем, мало смыслю в деревьях и природе, но люблю тень, когда жарко. Однажды утром, когда я поднял занавеску, то не понял, где я. Вся рощица была сведена, и на одном пне сидел Исаак, зубрил Эвклида и считал деревья, которые перетаскивали на яхту.
Я разбудил Фалька; он был в отчаянии и тотчас вступил в перебранку с Исааком, положившим от этого дельца 100 крон себе в карман. Рыбак получил двести — он больше не требовал. Я разозлился; не из-за деревьев, но из-за того, что мне самому не пришла в голову эта идея.
Фальк говорит, что это непатриотично; Исаак же клянется, что ландшафт выиграл от того, что убрали этот мусор; и он хочет на следующей неделе взять лодку и с этой же целью посетить соседние острова.
Старуха рыбака плакала целый день; рыбак же поехал в Даларё, чтобы купить ей хорошей материи на платье; он пропадал двое суток; и когда он вернулся домой, то был пьян; лодка была пуста, а когда старуха спросила материю, объявил, что забыл ее.
Теперь прощай! Пиши скорее и расскажи пару скандальных историй и распорядись как следует ссудой.
Твой смертельный враг и поручитель
Г. Б.
P. S. Я прочел в газетах, что основывается чиновничий банк. Кто сунет туда деньги? Во всяком случае, будь начеку, чтобы мы могли вовремя пристроить бумажонку.
Прошу принять нижеследующую заметку в «Серый колпачок». Это относится к моему докторату:
Научное открытие. Cand. med. Генрик Борг, один из наших выдающихся молодых врачей, открыл при своих зоотомических {116} изысканиях в стокгольмских шхерах новый вид семейства Clypeaster, которому он дал меткое прозвище — maritimus [10]. Характер этого вида можно кратчайшим образом определить так (следует описание). Экземпляр возбудил живое внимание в мире ученых.
Арвид Фальк — Бэде Петерсон.
Немдё. Август 18…Когда я хожу вдоль морского берега и вижу, как крестоцвет растет на песке и камнях, я думаю о том, как ты могла цвести целую зиму в кабачке старого города.
Я не знаю ничего более прекрасного, чем лежать на прибрежной скале и чувствовать, как щебень щекочет ребра в то время, как я гляжу на море; тогда я становлюсь высокомерным и воображаю себя Прометеем; а коршун — это ты — лежит в постели на Сандберггатане и должен питаться ртутью {117}.
Никого не радуют водоросли, пока они растут на морском дне; но когда их выбросит на берег и они гниют, тогда они пахнут йодом — это хорошо для любви, и бромом — это хорошо для сумасшествия.
Не было ада на земле, пока рай не был готов, т. е. пока не было женщин! (Старо!)
Далеко в открытом море живет пара гагар. Если знаешь, что у гагары размах крыльев два фута, приходится думать о чуде, и эта любовь — чудо! А мне нет больше места во всем мире.
Бэда Петерсон — господину Фальку.
Стокгольм. Август 18…Дорогой друг!
Я только что получила твое письмо, но не могу сказать, что поняла его; я вижу, ты думаешь, что я на Сандберггатане. Но это вечная ложь, и я понимаю, что ее распространяет тот негодяй, это вечная ложь, и клянусь тебе, что я люблю тебя так же сильно, как прежде; я часто стремлюсь увидеть тебя, но это не может случиться так скоро.
Твоя верная
Бэда.
P. S. Милый Арвид, не можешь ли ты помочь мне тридцатью кронами до пятнадцатого; ты получишь их наверно пятнадцатого, потому что тогда я сама получу деньги.
Я была очень больна, и мне так грустно, что я хотела бы умереть. Барышня в кафе была дрянь, которая ревновала меня к этому толстому Берглунду, и потому я ушла оттуда. Все, что они болтают обо мне, ложь и клевета. Всего тебе хорошего и не забывай твою
ту же.
P. P. S. Ты можешь послать деньги Гульде в кафе, тогда я получу их.
Кандидат Борг — журналисту Струве.
Немдё. Август 18…Консервативный негодяй!
Ты растратил деньги, так как я не только не получил их, но еще получил и письмо с напоминанием из банка сапожников! Не думаешь ли ты, что можно красть, если имеешь жену и детей! Отвечай тотчас же, не то я приеду в город и устрою скандал!
Заметку я прочел, но, конечно, не обошлось без опечаток; напечатали «зоологические» вместо «зоотомические» и Crypeaster вместо Clypeaster {118}. Надеюсь, что она все-таки подействовала.
Фальк совсем с ума спятил, получив на днях письмо, написанное женской рукой. То он взлетает на деревья, то опускается на морское дно. Должно быть, сейчас у него кризис. Потом я разумно потолкую с ним.
