— Испугалась? — спросил я.
— Все, немедленно возвращаемся, мы и так уже долго! — сказала она.
Я повернул ключ, но мотор не завелся. Я заволновался, попробовал еще раз, но он опять не завелся. Я вышел из машины, захотел завести ее. подтолкнув, но она все не заводилась. Обливаясь лотом, я вытолкал машину на ровную часть дороги. Потом сел, выключил фары, чтобы не посадить аккумулятор, и пустил старый «анадол» быстро и беззвучно вниз с холма.
Мы соскользнули с холма, как корабль, плывущий в слепой тьме открытого моря, когда машина, приятно хрустя колесами по мокрому асфальту, набрала скорость. Я пытался несколько раз завести мотор, но он не заводился. Где-то далеко сверкнула молния, небо окрасилось в ярко-желтый цвет, и мы увидели тех парней, расписывавших стены. Я не притрагивался к тормозу, и мы проехали спуск, а потом на той же скорости проскользили до самого железнодорожного моста, а оттуда медленно до заправки на анкарской трассе, и все это время ни о чем не разговаривали. Приехав на заправку, я вышел из машины и пошел будить заправщика, дремавшего на столе, сказал, что не запускается стартер и сломалось сцепление, спросил, есть ли кто-нибудь, кто разбирается в «анадолах».
— А какая разница, «анадол» у вас или нет? — спросил заправщик. — Стой, подожди немного!
Я оторопело взглянул на плакат на стене с маслом «Mobil»: девушка-модель, державшая в руке канистру с маслом, была невероятно похожа на Джейлян. Я растерянно вернулся к машине.
— Я люблю тебя, Джейлян!
Она нервно курила.
— Мы так задержались!
— Я говорю, что я тебя люблю.
Мы, наверное, с глупым видом смотрели друг на друга. Я опять вышел из машины и быстро куда-то зашагал, как будто вспомнил о чем-то серьезном. Отошел в сторонку, спрятался в темный угол и стал наблюдать издалека. На Джейлян падал неприятный свет мигавшей неоновой вывески, она казалась курившей тенью, от которой цепенели мои мысли; мне было страшно, жарко, когда я смотрел, как часто мигает красная точечка сигареты. Должно быть, я стоял там около получаса, наблюдая за ней, чувствуя себя подлецом и предателем. Затем я пошел в буфет при заправке, купил одну из тех шоколадок, которые чаще всего рекламируют по телевизору, вернулся в машину и сел рядом с ней.
— Где ты был, я волновалась, — сказала она. — Мы очень задержались.
— Я купил тебе подарок, смотри.
— А-а-а, с фундуком! Я такие не люблю…
Я еще раз сказал, что люблю ее, но эти слова были не только уродливыми — в них не было никакой надежды; они были совершенно пустыми; я попытался сказать их еще раз, а потом вдруг моя голова упала к ней на руки, скрещенные у нее на груди. Я несколько раз торопливо, словно боясь что-то упустить, поцеловал эти ее трепещущие, нервные руки и, быстро повторяя все те же пустые и уродливые слова, взял ее руки в свои ладони, и меня охватило чувство безысходности и поражения, словно оттого, что я не понимал — почему у нее ладошки соленые, от пота или от слез? Потом я выпрямился, поцеловав их еще несколько раз и опять пробормотав эти бессмысленные слова, и, чтобы не задохнуться от ощущения безысходности, отвернулся к открытому окну.
— Увидят! — все это время твердила она.
Я снова вышел из машины, посмотрел на одну немецкую семью, заправлявшую машину. Мое лицо словно было залито кровью. Должно быть, неоновая вывеска над заправкой была сломана, она все время мигала. Можно родиться и богатым, и бедным, это как судьба решит, и если судьба хорошая, то она оставляет на человеке свой знак на всю жизнь, думал я. Мне уже не хотелось возвращаться к машине, но ноги меня опять туда привели, и в машине опять началась эта безрезультатная глупая болтовня.
— Я тебя люблю!
— Слушай, давай уже вернемся, Метин!
— Джейлян, пожалуйста, давай еще подождем!
— Если бы ты на самом деле меня любил, ты бы не держал меня насильно на этой горе!
— Я на самом деле тебя люблю!
Я искал другие слова, которые можно было сказать в этой ситуации, слова, которые бы помогли мне показать себя таким, какой я есть, но чем больше я думал, тем яснее понимал: слова не в силах уничтожить преграду, отделяющую нас друг от друга, а только еще больше разъединяют нас. Чувствуя безысходность, я стал озираться по сторонам, увидел что-то на заднем сиденье, взял посмотреть — какая-то тетрадь, должно быть, мой пьяный старший братец забыл. Я полистал ее немного под светом неоновой вывески, потом дал почитать Джейлян, чтобы она не бесилась от злости и скуки. Она немного почитала, кусая губы, а потом вдруг швырнула историческую тетрадь на заднее сиденье. Наконец пришел механик, я подтолкнул машину к яркому свету и под этим светом увидел, какое пустое и безжалостное лицо у Джейлян.
Затем мы с механиком осмотрели мотор, он ушел взять необходимую деталь, а я обернулся посмотреть на Джейлян и тогда снова увидел на ее лице тот же безжалостный и равнодушный свет. Я почувствовал странное желание боли, желание наказать себя и ее и подумал: такова, значит, молодость несчастного создания, которое зовется домохозяйкой! Но черт бы ее побрал — я ведь люблю ее! Я отошел в сторонку от сломанного «анадола» и под вновь закапавшим дождем вспомнил некоторые путанные фразы о любви и проклял всех поэтов и певцов за то, что они возвеличивали это чувство, приносившее катастрофу и беду. Но потом я понял, что и в этом чувстве есть некая приятная особенность, к которой человек привыкает, и мне стало противно. Я чувствовал себя виноватым из-за этого извращенного чувства, словно тайком желал смерти кому-то, кого близко знаю и люблю, чтобы посмотреть, что будет потом, или желаю, чтобы сгорел какой-нибудь дом, только ради удовольствия понаблюдать, как он горит. По мере того, как шло время, чувство произошедшей беды все сильнее охватывало меня. Мне было тяжело выносить гневные, обвиняющие взгляды Джейлян, и поэтому я сначала отошел от машины, а потом вместе с механиком забрался под нее. Лежа там вместе с ним в грязной маслянистой темноте, царившей под старой машиной, я чувствовал Джейлян на расстоянии пятидесяти сантиметров над собой и в то же время знал, что она очень далеко. Прошло много времени, потом машина вздрогнула, и, лежа на земле, я увидел прекрасные ноги моей красавицы Джейлян, выходившей из машины, прямо у своей головы. Ее красные туфли на каблуках шагнули вправо, затем влево, потом нетерпеливо потоптались на месте, потом гневно и решительно куда-то удалились.
Когда я увидел ее оранжевую юбку, а потом стройную спину, я понял, что она пошла в здание заправки. Я сразу догадался, зачем она туда пошла, и торопливо выполз из-под машины, а вылезая, крикнул механику: «Давай быстрее доделывай!» — и побежал за ней. Когда я подбежал к Джейлян, она стояла и смотрела на телефон на столе, а сонный заправщик, сидевший за столом, — на Джейлян.
— Подожди, Джейлян! — воскликнул я. — Я позвоню!
— Ты только сейчас догадался это сделать? — спросила Джейлян. — Мы так задержались. Они уже наверняка стали беспокоиться, и кто знает, что они подумали… Два часа ночи…
Она еще что-то говорила, но, слава богу, заправщик вышел на улицу, так как подъехала другая машина, и я избежал еще большего позора. Открыв справочник, я сразу нашел телефон Турана. Пока я набирал номер, Джейлян говорила: «Ты безголовый! Я в тебе ошиблась!» А я сказал ей, что все равно ее люблю, и, совершенно не думая, уверенно и взволнованно добавил: «Я хочу на тебе жениться!», но слова теперь ничего не меняли: Джейлян встала у плаката рядом с похожей на себя девушкой и только сердито поглядывала — не на меня, а на телефон. Трудно сказать, испугался ли я выражения ненависти на ее лице или волшебного сходства между ней и моделью на плакате с рекламой масла «Mobil». Но теперь я был готов к страшной беде. Скоро кто-то поднял трубку, и, проклятье, я сразу узнал голос Фикрета. «Это ты? — спросил я. — Мы звоним, чтобы вы не волновались!» Одновременно я пытался понять, почему именно он ответил на звонок, когда у Турана столько народу. «Вы — это кто?» — вдруг сказал Фикрет. «Это я, Метин, дорогой мой!» — «Мы поняли, что ты, а с тобой кто?» «Джейлян», — растерянно ответил я. Мне даже показалось, что они оба сговорились подшутить надо мной, но лицо Джейлян сохраняло выражение безразличия. Она только то и дело спрашивала: «Кто ответил?» «Я думал, ты отвез Джейлян домой!» — сказал Фикрет. «Нет, — сказал я. — Мы здесь вместе, на заправке. Не беспокойтесь. Ну все, пока!» «Кто это, с кем ты разговариваешь? — спрашивала Джейлян. — Дай мне телефон!» Но я не давал ей трубку, а пытался быстро отвечать на мерзкие вопросы Фикрета: «Что вы делаете на заправке?» «Небольшой ремонт, — ответил я и торопливо добавил: — Мы сейчас приедем, до свидания!» «Подожди, не вешай трубку, с кем ты говоришь?» — вдруг закричала Джейлян, чтобы было слышно ее голос. Я уже почти повесил трубку, как Фикрет произнес холодно и резко: «Джейлян, кажется, хочет со мной поговорить!» У меня не хватило смелости нажать отбой, я вдруг ощутил страшную пустоту, дал трубку Джейлян и, униженный, чувствуя, что разразилась непоправимая беда, вышел из здания заправки на улицу в темноту, под грязный дождь. Я прошел немного, но потом не выдержал, обернулся и посмотрел на освещенную комнату и на Джейлян. Я забуду обо всем этом, когда уеду в Америку. Но теперь мне не хотелось в Америку. Джейлян, говорившая по телефону среди полок, плакатов и канистр с маслом «Mobil», теребя волосы, нервно переминалась с одной красивой ноги на другую, и я сокрушенно пробормотал: она самая красивая девушка, с которой я когда-либо был знаком и видел за всю жизнь! Я застыл под дождем и ждал, готовый спокойно и безропотно приять наказание, назначенное мне. Вскоре Джейлян повесила трубку и радостно вышла на улицу.
