— Нет, — ответил я, волнуясь. — Не подружка.
— Не ври, — сказал Сердар.
Я задумался и ответил:
— Это была моя старшая сестра. У нас бабушка заболела, мы ездили за лекарством.
— Почему не купили в аптеке внизу, перед пляжем?
— Там было закрыто.
— Врешь! Там каждую ночь открыто! А может, ты знаешь, что тамошний аптекарь — коммунист?
— Не знаю.
— А что ты еще знаешь и умеешь, кроме как гулять с богатыми девчонками?
— Знаешь, кто мы такие? — спросил Мустафа.
— Знаю, — сказал я. — Националисты.
— Молодец! — сказал Мустафа. — И знаешь, о чем мы заботимся?
— О борьбе за нацию и прочем!
— Что значит «прочее», ты?!
— Наверное, он не турок! — сказал Сердар.
— Отвечай, ты — турок, родители твои — турки?
— Турок!
— А это что такое? — Сердар показал на пластинку, забытую Джейлян, и прочитал по слогам: — «Best of Elvis».
— Пластинка вроде бы, — ответил я.
— Не умничай, а то врежу! — пригрозил Сердар. — Что делает пластинка этого гомика в машине турка?
— Я его не люблю, — сказал я. — Эту пластинку сестра забыла.
— То есть ты на дискотеки и всякое такое не ходишь? — спросил Сердар.
— Очень мало!
— Ты против коммунизма? — спросил Мустафа.
— Против!
— А почему ты против?
— Ты же знаешь…
— Не-е-е. Я ничего не знаю. Ты нам расскажешь, а мы узнаем.
— Наверное, этот парень очень стеснительный, — сказал Сердар. — Молчит.
— Ты трус? — спросил Мустафа.
— Не думаю.
— Надо же, он не думает! — сказал Мустафа. — Умник! Если ты не трус, то почему не борешься с коммунистами, которых ты не любишь?
— Удобного случая не представилось, — сказал я. — Вы — мои первые знакомые националисты.
— Ну, и как мы тебе? — спросил Сердар. — Понравились?
— Понравились.
— Значит, ты из наших! Значит, завтра вечером тебя взять с нами?
— Конечно возьмите!
— Заткнись, трус лживый! Как только вырвешься, сразу в полицию побежишь, правда?
— Успокойся, Сердар, — произнес Мустафа. — Он неплохой парень. Смотри, он сейчас купит у нас приглашений!
— Мы устраиваем вечер в Выставочном дворце спорта. Придешь? — спросил Сердар.
— Приду! — сказал я. — Сколько стоит билет?
— Тебе разве кто-то говорил о деньгах?
— Ладно. Сердар! Раз он хочет купить, то пусть платит! Будет нам финансовая поддержка!
Сердар очень вежливо спросил:
— Сколько штук желаете, сударь?
— На пятьсот лир.
И торопливо стал вытаскивать из кошелька пятьсот лир.
— Не из змеиной ли кожи у тебя кошелек? — поинтересовался Мустафа.
— Нет! — волнуясь, я протянул Сердару пятьсот лир. Деньги он не взял.
— Можно я посмотрю на змеиную кожу?
— Я сказал, это не змеиная кожа!
— Ну, дай посмотреть кошелек!
И я отдал ему кошелек с деньгами, накопленными за целый месяц работы в летний зной.
— Молодец! — сказал Сердар. — Кошелек все-таки не из змеиной кожи, ты нас сбил с толку.
— Дай-ка я посмотрю, я в этом разбираюсь, — сказал Мустафа. Он взял кошелек, раскрыл его. — Тебе нужна эта телефонная книжка? Нет!.. Смотри-ка, сколько у тебя знакомых, все с телефонами! Тому, у кого столько знакомых, не нужно носить с собой паспорт, чтобы представляться, так что паспорт я твой забираю… Ух ты! Целых двенадцать тысяч лир! Это твой отец тебе столько денег дает?
— Нет, я сам заработал, — ответил я. — Даю уроки английского и математики.
— Слышишь, Шакал? Как раз для тебя! — сказал Сердар. — А его поучишь? Бесплатно, естественно…
— Поучу, — сказал я и тогда узнал Хасана — кого они называли Шакалом…
— Молодец! — сказал Мустафа. — Я-то уже понял, что ты — хороший парень. На эти двенадцать тысяч лир ты можешь купить ровно двадцать четыре приглашения. Раздашь друзьям.
— Оставьте мне хотя бы тысячу, — попросил я.
— Ты нам начинаешь действовать на нервы! — прикрикнул Сердар.
— Да нет, он не жалуется! Ты ведь нам сам отдаешь эти двенадцать тысяч лир, правда? — сказал Мустафа.
— Тебе говорят, ты, урод лохматый!
— Хватит, Сердар! Не расстраивай парня!
— А что это за тетрадь такая? — Сердар взял тетрадь Фарука с заднего сиденья и стал читать: — «Деревня доходом в семнадцать тысяч акче, в окрестностях Гебзе, которая прежде принадлежала сипахи Али, а потом была отдана Хабибу, потому что Али не пошел в поход…» Что это такое, читать невозможно! «…Жалоба Вели на Махмута, не сумевшего выплатить стоимость купленного мула…»
— Что это такое? — спросил Мустафа.
— Мой старший брат — историк, — ответил я.
— Бедный! — сказал Сердар.
— Ну все, пойдем, дождь кончается! — сказал Мустафа.
— Хотя бы паспорт отдайте, — попросил я.
— Что значит «хотя бы», а?! — разозлился Сердар. — Мы что. тебе что-то плохое сделали? Отвечай!
Он заглянул в машину, пытаясь найти, что бы действительно сделать плохого, и тут увидел пластинку «Best of Elvis».
— Ее я тоже забираю! — сказал он, прихватив и тетрадь Фарука. — В следующий раз будешь ездить медленно, а людей не будешь считать прислугами твоего отца! Бесчестный подлец!
Он хлопнул дверью, и они ушли. Увидев, что они уже далеко, я вышел из машины и продолжил толкать «анадол» вверх, на холм.
— Хорошо мы проучили этого бедолагу! — сказал Сердар.
— Ты перегибаешь палку, — сказал Мустафа. — А если он пойдет в полицию?
— Не пойдет, — ответил Сердар. — Ты что, не видел, что он — трус?
— А зачем ты забрал у него эту тетрадь с пластинкой? — спросил Мустафа.
И тогда я заметил, что вместе с пластинкой, забытой тобой в машине, Сердар взял и тетрадь Фарука. Мы пришли в Нижний квартал, и тогда он остановился под фонарем рассмотреть обложку пластинки.
— Я взял потому, что меня взбесило, что он считает всех Прислугой своего отца! — сказал он.
— Ну и зря, — сказал Мустафа. — Напрасно только его разозлил.
— Если хотите, — вмешался я, — дайте мне пластинку, а я отнесу ему обратно.
— Ей-богу, у этого парня не все дома! — сказал Сердар.
— Та-а-ак, — угрожающе протянул Мустафа. — Ты больше не будешь называть Хасана придурком, шакалом или чем-то подобным при посторонних.
Сердар замолчал. Мы молча шли вниз с холма. Я подумал, что на двенадцать тысяч лир, которые лежали в кармане у Мустафы, можно купить перочинный нож с перламутровой рукояткой, какой я видел в Пендике, или кожаные зимние ботинки на резиновой подошве. А если немного добавить, то можно купить даже пистолет. Мы дошли до кофейни, и они остановились.
— Ну что, — сказал Мустафа. — Теперь расходимся.
— На стенках писать больше не будем? — спросил я.
— Нет, — ответил Мустафа. — Опять дождь пойдет, промокнем. Краска и кисти сегодня ночью остаются у тебя, Хасан. Ладно?
Они оба уйдут к себе домой, в Нижний квартал, а я вернусь и поднимусь на холм. 12 000: 3 = 4 000 лир. И еще тетрадь и пластинка Нильгюн.
— Что случилось? — спросил Мустафа. — Ты чего молчишь? Ну все, расходимся. — Потом он сделал вид, будто о чем-то вспомнил. — А, — сказал он. — Вот тебе, Хасан, сигареты и спички, покури.
Я не собирался брать, но он так на меня посмотрел, что пришлось взять.
— Спасибо сказать не хочешь? — спросил он.
— Спасибо.
Они развернулись и ушли. Я посмотрел им вслед — на четыре тысячи лир можно много чего купить! Они прошли мимо освещенной витрины пекарни и скрылись в темноте. А потом я внезапно крикнул:
— Мустафа! — и услышал, как их шаги тут же затихли.
— Что случилось? — отозвался он.
Я немного постоял, а потом подбежал к ним.
— Мустафа, можно я возьму эту тетрадь и пластинку? — спросил я, переводя дыхание.
— Что ты собираешься делать? — спросил Сердар. — Что, в самом деле назад их понесешь?
— Мне больше ничего не надо, — ответил я. — Отдайте их мне, и достаточно.
— Отдай ему, — сказал Мустафа.
Сердар отдал и тетрадь, и пластинку.
— У тебя не все дома? — спросил он.
— Замолчи! — велел ему Мустафа. А потом добавил: — Послушай, Хасан. Только не пойми неправильно — мы решили потратить эти двенадцать тысяч лир на необходимые сейчас общие расходы. Нам самим достанется очень мало. Если хочешь, возьми пятьсот лир, которые по праву принадлежат тебе.
— Нет, — сказал я. — Пусть все достанется союзу и будет потрачено на борьбу с врагами. Я себе ничего не хочу.
— Но пластинку-то ты берешь! — крикнул на меня Сердар.
Тогда я растерялся, взял причитавшиеся мне пятьсот лир и положил в карман.
— Хорошо! — сказал Сердар. — Теперь твоей доли в этих двенадцати тысячах нет. Ну, и надеемся, ты никому не скажешь!
— Не скажет! — убежденно сказал Мустафа. — Он не такой дурак, как ты думаешь. Он хитрый, но виду не подает. Смотри, как он вернулся, чтобы получить своё.
