Она слегка отошла назад и сквозь зубы страстно выдохнула:
– Так бы и закупила всю лавку!
Борис порицал вкус сестры, ее любовь к подобным безделушкам. И все-таки он захотел войти в магазин, но Ивиш его удержала.
– Не сегодня. Пошли.
Они направились вверх по улице Данфер-Рошро, и Ивиш сказала:
– Чтобы иметь полную – до краев! – комнату таких маленьких штучек, я бы продалась какому-нибудь старику.
– Ты не сумеешь, – строго ответил Борис. – Это целое ремесло. Ему надо учиться.
Они шли медленно, это были минуты счастья; Ивиш определенно забыла об экзамене, она была весела. В подобные мгновения Борису казалось, что они составляют одно целое. На голубом фоне неба плыли белые курчавые облака; листва деревьев отяжелела от дождя, пахло дымом, как на главной деревенской улице.
– Я люблю такую погоду, – сказала Ивиш, принимаясь за другое яблоко. – Немного влажно, но не липко. И потом не режет глаза. Я чувствую, что могу пройти километров двадцать.
Борис незаметно удостоверился, есть ли поблизости кафе. Не было еще случая, чтобы Ивиш незамедлительно не захотела есть, когда она заговаривала о двадцатикилометровом пешем переходе.
Она посмотрела на Льва Бельфора [6] и восторженно воскликнула:
– Этот лев мне нравится! Он похож на колдуна.
– Гм! – хмыкнул Борис.
Он уважал вкусы сестры, даже если не разделял их. Впрочем, Матье однажды сказал Борису: «У вашей сестры дурной вкус, но это лучше, чем самый верный вкус: у нее органически дурной вкус». А раз так, то не стоило и спорить. Что до самого Бориса, то он скорее был восприимчив к красоте классической.
– Пойдем по бульвару Араго? – предложил Борис.
– А где он?
– Вон тот.
– Пойдем, – согласилась Ивиш, – он весь так и сияет. Они шли молча. Борис заметил, что сестра понемногу мрачнеет и начинает нервничать. Она шла, нарочно заплетая ногами.
«Сейчас начнется агония», – подумал он с покорным испугом. У Ивиш агония начиналась каждый раз, когда она ждала результатов экзамена. Он поднял глаза и увидел четырех рабочих: те шли им навстречу и, посмеиваясь, смотрели на них. Борис привык к этим смешкам, он смотрел на рабочих с симпатией. Ивиш опустила голову, делая вид, что не видит их. Поравнявшись с ними, молодые люди разделились: двое шли слева от Бориса, двое других – справа от Ивиш.
– Привет прокладкам! – пошутил один из них.
– Грубиян, – вежливо сказал Борис.
Ивиш подскочила и пронзительно взвизгнула, но тут же смолкла, прикрыв рот ладонью.
– Я веду себя, как кухарка, – сказала она, краснея от смущения. Молодые рабочие были уже далеко.
– Что случилось? – удивился Борис.
– Он меня ущипнул, – с отвращением пояснила Ивиш. – Грязный ублюдок. Она сурово добавила:
– И все равно я не должна была кричать.
– Который из них? – всполошился Борис.
– Прошу тебя, успокойся. Их четверо. А я и без того была достаточно смешна.
– Дело не в том, что он тебя ущипнул, – горячился Борис. – Я не могу выносить, если с тобой так поступают, когда я рядом. Ведь когда ты с Матье, к тебе не пристают. Неужели я так выгляжу, что...
– Да, мой дурачок, – грустно сказала Ивиш. – Я тоже тебя не оберегаю. Вид у нас с тобой не слишком внушительный.
Это была правда. Борис часто этому удивлялся: когда он смотрелся в зеркало, то казался сам себе довольно грозным.
– Да, не слишком внушительный, – повторил он.
Они прижались друг к другу и почувствовали себя сиротами.
– Что это? – через некоторое время спросила Ивиш.
Она показала на длинную глухую стену, черневшую сквозь зелень каштанов.
– Это Сантэ, – ответил Борис. – Тюрьма.
– Потрясающе! – воскликнула Ивиш. – Никогда не видела ничего более зловещего. Оттуда бегут?
– Редко, – сказал Борис. – Я читал, что как-то один заключенный перемахнул через стену. Он уцепился за толстую ветку каштана и потом дал деру.
Ивиш подумала и показала пальцем на каштан.
– Наверное, этот, – предположила она. – Сядем вон на ту скамейку. Я устала. А вдруг увидим, как прыгает еще один беглец?
– Возможно, – с сомнением сказал Борис. – Но знаешь, они вообще-то это делают ночью.
Они пересекли мостовую и сели. Скамейка была влажная. Ивиш с удовлетворением отметила:
– Свежо.
Она сразу же стала вертеться и теребить себе волосы. Борис похлопал ее по руке, чтоб она не оборвала прядей.
– Пощупай мою руку, – предложила Ивиш, – она ледяная.
Это была правда. Ивиш сделалась мертвенно-бледной, вид у нее был невероятно страдающий; ее всю била мелкая дрожь. Борис увидел сестру такой печальной, что из сочувствия попытался перевести мысли на Лолу.
Ивиш резко подняла голову и спросила у него с мрачной решимостью:
– Кости с тобой?
– Да.
Матье как-то подарил Ивиш игру «в пять костей», кубики хранились в маленьком кожаном мешочке. Ивиш передарила его Борису. Они часто играли вдвоем.
– Сыграем? – предложила она.
Борис вынул кубики из мешочка. Ивиш добавила:
–Две партии и одну решающую. Начинай. Они отодвинулись друг от друга. Борис присел на корточки и бросил кости на скамейку. У него получился королевский набор.
– Набор! – объявил он.
– Я тебя ненавижу, – пробормотала Ивиш.
Она нахмурила брови и перед тем, как бросить кости, дунула на пальцы, прошептав что-то вроде заклинания. «Это серьезно, – подумал Борис, – она играет на результат экзамена». Ивиш бросила кости и проиграла.
– Вторую партию, – сказала она, глядя на Бориса сверкающими глазами.
На этот раз королевский набор выпал у нее.
– Набор! – в свою очередь объявила она. Борис бросил кости. У него тоже выпал набор. Но, как только кости упали, он протянул руку под предлогом, что хочет их собрать, и незаметно перевернул две кости указательным и средним пальцем.
– Осечка! – воскликнул он раздосадованно.
– Я выиграла, – торжествующе заявила Ивиш. – Теперь решающую.
Борис подумал: не заметила ли она, как он сплутовал? Но это не имело особого значения: Ивиш интересовалась только результатом. На сей раз она выиграла без его вмешательства.
– Прекрасно! – довольно сказала она.
– Хочешь сыграть еще?
– Нет, хватит. Знаешь, я играла, чтобы узнать, приняли меня или нет.
– Вот как! Ну, значит, приняли.
Ивиш пожала плечами.
– Не верю.
Они замолкли и сидели бок о бок, опустив головы. Борис не смотрел на Ивиш, но чувствовал, что она дрожит.
– Мне жарко, – сказала Ивиш, – какой ужас: у меня влажные руки, я вся от волнения влажная.
Действительно, ее правая рука, только что такая холодная, теперь пылала. Левая, неподвижная и забинтованная, лежала на коленях.
– Эта повязка вызывает у меня отвращение, – сказала она. – У меня вид раненого на войне, мне хочется ее сорвать.
Борис не ответил. Вдалеке один раз пробили часы. Ивиш вздрогнула.
– Это... это половина первого? – растерянно спросила она.
– Половина второго, – сказал Борис, взглянув на свои часы.
Они посмотрели друг на друга, и Борис сказал:
– Ну вот, теперь мне пора идти.
Ивиш приникла к нему, обняла его за плечи.
– Не ходи, Борис, дурачок мой, я ничего не хочу знать, я сегодня вечером уеду в Лаон, и я... Я не хочу ничего знать.
– Не мели чепухи, – нежно возразил Борис. – Перед тем как увидеть родителей, ты должна знать все как есть. Ивиш опустила руки.
– Тогда иди, – сказала она. – Но возвращайся как можно быстрее, я подожду тебя здесь.
– Здесь? – озадаченно спросил Борис. – Разве ты не хочешь пойти со мной? Ты бы меня подождала в кафе в Латинском квартале.
– Нет, – отрезала Ивиш, – я буду ждать тебя здесь.
– Как хочешь. А если начнется дождь?
– Борис, не терзай меня, иди быстрее. Я останусь здесь, пусть хоть дождь, пусть хоть землетрясение, я не смогу встать на ноги, у меня нет сил и пальцем пошевелить.
Борис встал и торопливо удалился. Пересекая улицу, он обернулся. Он видел Ивиш со спины: съежившись на скамейке, вобрав голову в плечи, она была похожа на старую нищенку. «В конце концов, возможно, ее и приняли», – сказал он себе. Он сделал несколько шагов и вдруг представил себе лицо Лолы. Настоящее. Он подумал: «Она несчастна!» – и сердце его забилось сильнее.
Через мгновение. Через мгновение он снова пустится на свои бесплодные поиски; через мгновение, преследуемый злыми измученными глазами Марсель, скрытным лицом Ивиш, посмертной маской Лолы, он ощутит горький привкус во рту, тревога скрутит ему желудок. Через мгновение. Он сел в кресло, зажег трубку: он был пуст и спокоен, он отдавался темной прохладе бара. Столами здесь служили лакированные бочки, по стенам развешаны фотографии актрис и матросские береты, невидимый радиоприемник журчит, как фонтан, в глубине зала красивые богатые господа курят сигары и попивают портвейн – последние посетители, деловые люди, другие уже давно ушли завтракать; была половина второго, но легко можно представить себе, что еще утро; однако это был день, спокойный, как безопасное море. Матье растворился в этом безмятежном море, он был едва различимой мелодией негритянского спиричуэла, разноголосым шумом, желтоватым ржавым светом, покачиванием всех этих красивых, хирургически чистых рук, держащих сигары, рук, похожих на каравеллы, груженные пряностями. Он хорошо осознавал, что ему всего лишь давали взаймы этот крохотный кусочек безмятежной жизни, который предстоит скоро вернуть, но он пользовался им без жадности: пропащим людям мир припасает малую толику крохотного счастья, это для них он хранит большую часть своих мимолетных милостей при условии, чтоб они наслаждались ими смиренно. Даниель сидел слева от него, торжественный и молчаливый. Матье мог в свое удовольствие созерцать его красивое лицо арабского шейха, это тоже было маленькой радостью для глаз. Матье вытянул ноги и про себя улыбнулся.
