Ему не удавалось отделаться от диковинной картины: Даниель со своими китайскими церемониями, притворными комплиментами и благородством в стиле Калиостро, со своей широкой африканской улыбкой, а напротив него – Марсель, напряженная, неловкая и преданная... Преданная? Напряженная? Нет, не так уж она напряжена: «Приходите, Архангел, мы ждем вашего визита». И это написала Марсель; это она упражнялась в неповоротливых любезностях. Впервые Матье почувствовал, что его коснулось что-то вроде гнева. «Она мне врала, – ошеломленно подумал он. – Она мне врет уже полгода». Он продолжал:
– Меня так удивляет, что Марсель что-то от меня скрыла...
Даниель не ответил.
– Это ты попросил ее молчать? – спросил Матье.
– Я. Я не хотел, чтобы ты направлял наши отношения. Но теперь, когда я ее достаточно давно знаю, это уже не так важно.
– Значит, это ты попросил ее молчать? – немного спокойнее повторил Матье. – И она охотно согласилась?
– Это ее очень удивило.
– Да. Но она не отказалась.
– Нет. Она не видела в этом ничего преступного. Помню, она засмеялась и сказала: «Это вопрос совести». Она считает, что я люблю окружать себя тайной, – добавил он со скрытой иронией, которая была очень неприятна Матье. – Сначала она называла меня Лоэнгрином. Потом, как видишь, ее выбор остановился на Архангеле.
– Да, – буркнул Матье. Он подумал: «Даниель смеется над ней» – и почувствовал себя униженным за Марсель. Трубка его погасла, он протянул руку и машинально взял оливку. Это было серьезно: он не чувствовал себя достаточно удрученным. Его охватило умственное оцепенение – так случается, когда вдруг обнаруживаешь, что ошибался сразу во всем... Но раньше в нем было нечто живое, и оно бы закровоточило. Он тусклым голосом произнес:
– Мы друг другу говорили все...
– Это ты так думаешь, – возразил Даниель. – Разве можно говорить все?
Матье раздраженно пожал плечами. Но злился он главным образом на себя.
– А это письмо! – сказал он. – «Мы ждем вашего визита»! Мне кажется, что я открываю для себя другую Марсель.
Даниель испугался.
– «Другую Марсель», куда тебя занесло! Послушай, не будешь же ты из-за какого-то ее ребячества...
– Ты сам меня недавно упрекнул в том, что я слишком серьезно все воспринимаю.
– Ты бросаешься из одной крайности в другую, – упрекнул Даниель. Он продолжал с видом сердечного понимания: – Ты слишком доверяешь своим суждениям о людях. Эта маленькая история доказывает только, что Марсель сложнее, чем ты думал.
– Может быть, – проговорил Матье. – Но тут есть другое...
Марсель была виновата, и он боялся дать волю гневу: нельзя терять доверия к ней именно сегодня, когда он, вероятно, будет вынужден принести ей в жертву свою свободу. Ему необходимо уважать ее, иначе все слишком осложнится.
– Впрочем, – сказал Даниель, – мы все время собирались тебе признаться, но так нелепо было выглядеть заговорщиками, что мы откладывали это со дня на день.
«Мы»! Он говорил «мы»; другой мог употреблять «мы», говоря ему о Марсель. Матье неприязненно посмотрел на Даниеля: наступило время его ненавидеть. Но Даниель был, как всегда, обезоруживающе мил. Матье резко спросил:
– Почему она так поступила?
– Но я же тебе говорил, – ответил Даниель, – потому что я ее об этом попросил. И потом ее, видимо, забавляло, что у нее есть от тебя тайна.
Матье покачал головой.
– Нет. Здесь что-то другое. Она не просто так это сделала. Почему она так поступила?
– Но... – начал Даниель, – я полагаю, что не всегда удобно жить в твоем сиянии. Она нашла для себя тенистый уголок.
– Она считает, что я ее подавляю?
– Она мне не сказала этого определенно, но так я ее понял. Чего ты хочешь, ты сила, – добавил он, улыбаясь. – Заметь, что она восхищается тобой, она восхищается твоим принципом жить в прозрачном доме и постоянно оглашать то, о чем обычно молчат; но это ее истощает. Она тебе не говорила о моих визитах, потому что боялась, что ты вторгнешься в ее чувства ко мне, заставишь ее дать им название, разрушишь их и потом будешь выдавать по крохам. Ты ведь знаешь: чувства нуждаются в тайне... Это нечто смутное, трудноопределимое...
– Она тебе так сказала?
– Да. Она мне так сказала. Она мне сказала: «Меня забавляет, что с вами я совсем не знаю, куда иду. С Матье я это знаю всегда».
«С Матье я это знаю всегда». Совсем как Ивиш: «С вами никогда не боишься непредвиденного». Матье затошнило от отвращения.
– Почему она никогда не говорила обо всем этом со мной?
– По ее словам, только потому, что ты у нее никогда не спрашиваешь.
Это была правда. Матье опустил голову: каждый раз, когда нужно было углубиться в чувства Марсель, его охватывала неодолимая лень. Заметив тень в ее глазах, он только пожимал плечами: «Полно! Если б что-то было, она бы мне сказала, она мне говорит все. И это я называл своей верой в нее. Я сам во всем виноват».
Он встряхнулся и резко сказал:
– Почему ты признался мне именно сегодня?
– Но ведь все равно рано или поздно пришлось бы. Этот уклончивый ответ как бы подстегивал его любопытство. И Матье хорошо понял намерение Даниеля.
– Почему сегодня и почему ты? – продолжал он. – Было бы... естественнее, если бы первой мне сказала она.
– Ну, – Даниель деланно растерялся, – возможно, я ошибся, но ... я подумал, что речь идет о ваших общих интересах.
Хорошо. Матье напрягся: «Готовься к неприятностям, Матье, это только начало». Даниель продолжил:
– Я хочу тебе сказать правду: Марсель не знает, что я тебе все рассказал, и еще вчера была не уверена, что так скоро введет тебя в курс дела. Ты очень меня обяжешь, если тщательно скроешь от нее наш разговор. Матье невольно рассмеялся.
– Вот ты и обнаружил себя, Люцифер! Ты повсюду сеешь тайны. Еще вчера ты сговаривался с Марсель против меня, а сегодня просишь моего сообщничества против нее. Из тебя получается оригинальный предатель.
Даниель улыбнулся.
– Во мне нет ничего от Люцифера. А признаться меня побудило беспокойство, которое я испытал вчера вечером. Мне показалось, что между вами возникло серьезное недоразумение. Естественно, Марсель слишком горда и сама не скажет тебе об этом.
Матье крепко сжал бокал: он начинал понимать.
– Это по поводу вашей... – Даниель стыдливо запнулся, – вашей неприятности.
– А! – протянул Матье. – Ты сказал ей, что знаешь?
– Нет-нет. Я ей ничего не сказал. Она заговорила первой.
– Ага. – «Еще вчера, разговаривая со мной по телефону, она опасалась, что я ему скажу. И в тот же вечер сама ему все открыла. Одной комедией больше». – Так что?
– Все не так просто.
– Что дает тебе основание так думать? – сдавленно спросил Матье.
– Ничего определенного... ну, может, то, как она мне представила события.
– А что такое? Она сердится, что я ей сделал ребенка?
– Не думаю. Тут другое. Скорее твое позавчерашнее поведение. Она говорила о нем с обидой.
– Что же я такого сделал?
– Не могу сказать в точности. Слушай, вот что она сказала среди прочего: «Решает всегда он, а если я с ним не согласна, значит, я против – так у нас условлено. Но все решается в его пользу, потому что его мнение уже сложилось и он не оставляет мне времени сформировать свое». Не ручаюсь за точность изложения.
– Но мне не нужно было принимать решения, – удивился Матье. – Мы всегда были согласны по поводу того, как поступать в подобных случаях.
– Да. Но ты не побеспокоился узнать ее мнение позавчера?
– Это верно, – признал Матье. – Но я был уверен, что она со мной согласна.
– Но ты все-таки у нее ни о чем не спросил. Когда вы последний раз обсуждали такую... ситуацию?
– Не знаю. Два или три года назад.
– Два или три года. А ты не думаешь, что Марсель с тех пор могла изменить свое мнение?
Господа в глубине зала встали и, смеясь, прощались друг с другом, посыльный принес их шляпы – три черные фетровые и один котелок. Они вышли, обменявшись дружескими жестами с барменом, и официант выключил радио. Бар погрузился в суховатую тишину, в воздухе витал запашок бедствия. «Это плохо кончится», – подумал Матье. Он не совсем понимал, что именно плохо кончится: этот бурный день, история с абортом, его отношения с Марсель? Нет, что-то более неопределенное, более значительное: его жизнь, Европа, этот зловещий и пошлый мир. Он представил себе рыжие волосы Брюне: «В сентябре будет война». В такой момент в пустынном и темном баре начинаешь в это почти верить. Этим летом в его жизнь проникла какая-то гнильца.
– Она боится операции? – спросил он.
– Не знаю, – отстраненно сказал Даниель.
– Она хочет, чтобы я на ней женился? Даниель засмеялся.
– Чего не знаю – того не знаю. Ты слишком многого от меня хочешь. Во всяком случае, все не так просто. Знаешь что? Ты должен сегодня вечером с ней поговорить. Разумеется, не намекая на меня, просто как будто у тебя появились сомнения. Судя по вчерашнему ее виду, даже странно, почему она сама тебе всего не скажет: у нее тяжело на сердце.
