бесконечным, ни на миг не затихающим, истошным воплем... Я закармливаю себя надеждой — но пища эта раздирает чрево мое. Я пью обещания — но умираю от жажды. Когда, когда смогу я сказать: исполнилось?!
Теперь, когда мы вплотную подошли к приготовлению красной тинктуры, не проходит и дня, чтобы Зеленый Ангел не обещал нам раскрыть тайну Камня, венчающую наш труд.
Но ночь следовала за ночью, собрание за собранием, а посулы оставались посулами, потом наступало новолуние, и все откладывалось на месяц- А там новое условие, новые приготовления, новая жертва, когда последние средства летят на ветер, и в конце концов
— в который уже раз! — низвержение в черную бездну надежды и безоглядного доверия...
Опять слухи, один нелепей другого, распространились среди местных, и мне уже кажется, не лучше ли несколько приоткрыть завесу и продемонстрировать приглашенным — не важно, хорошо или плохо они настроены, — что мои алхимические штудии и экзерсисы не имеют ничего общего с черной магией. Хотя бы немного, а этим я все же укорочу ядовитый язык клеветы, по крайней мере, можно будет спокойно спать, не опасаясь, что в один прекрасный день слепая ярость кровожадной черни обрушится на Мортлейк! Поэтому вчера я наконец уступил настойчивым, пожалуй даже излишне, просьбам графа Лестера, который, похоже, все еще хранит ко мне какие-то остатки благорасположения, и пригласил его и небольшую компанию придворных вельмож, любопытствующих собственными глазами убедиться в тех чудесах, которые тут у нас творятся, пожаловать в Мортлейк...
Итак, Лестер, прихватив с собой польского князя Альберта Ласки, прибыл ко мне в замок, и все уголки и закоулки заполнились их гомонящей челядью. Но всю эту ораву надо было кормить, я уж не говорю об издержках на содержание их господ, соответствующее высокому сану этих избалованных роскошью аристократов. Опять пришлось запустить руку в награбленное у святого Дунстана, но Келли лишь посмеивался, бормоча что-то себе в бороду: уж он-то свою добычу ощиплет всю, до последнего перышка! Угадав, что у него на уме, я стискиваю зубы. Через какую только грязь, гнусность и преступления мне не пришлось пройти в неустанных поисках истины! Но что вся эта мерзость по сравнению с той, которой измарал меня этот бродячий аптекарь, лишь слегка задев своим рукавом?!
Хаос в доме и моей душе растет день ото дня. Что-то во мне размагнитилось, и я теряю ориентацию... Все больше и больше уклоняемся мы от сокровенного курса... В моих протоколах значится, как проходили ночные собрания с участием господ из Лондона. Бестолковая мистическая игра в вопросы и ответы — вот и все, что я могу сказать о той наглой комедии, которую с недавних пор затеяли Келли и зеленое призрачное дитя. О бессмертии, «Гренландии», королеве, короне и о прочих высоких материях речь уже и не заходит, равно как не заходит и о чисто оперативной стороне дела: о способах приготовления соли и эссенции, — пустая светская болтовня и капризные прихоти придворных вельмож обратили углубленную сосредоточенность наших собраний в полную противоположность, и под сводами башни раздаются теперь лишь вопросы о смехотворных интригах и честолюбивых прожектах —польский воевода
оказался чрезвычайно охоч до всей этой мишуры, — по-моему, господа перепутали Мортлейкскую башню с берлогой Эксбриджской ведьмы и хотели, чтобы мы на манер ярмарочные шлюх гадали им на вареве из их нечистот. А Келли знай себе впадает в экстаз, как и тогда, когда его устами вещали Аристотель, Платон и царь Соломон, только теперь с его губ слетают лакейские сплетни и холуйские байки камердинеров, вхожих в королевские спальни...
Мерзость, мерзость и еще раз мерзость!.. И я даже не знаю, что вызывает у меня большее отвращение!..
После каждого такого сборища я поднимаюсь оплеванный и опустошенный, так что ноги едва меня держат; зато «земляная», брутальная сила Келли из ночи в ночь растет как на дрожжах; все более самоуверенной и высокомерной становится его манера держаться. В моем доме он уже не гость и не скромный фамулус, скорее теперь это я всего лишь прислужник чудесным способностям его, раб растущих претензий и требований наместника Зеленого Ангела, приживал, которого терпят только из милости...
А дабы я не питал никакие иллюзий относительно глубины моего позора, он, Келли, оплачивает теперь издержки на содержание моих гостей: оплачивает их же деньгами — прежде всего князя Ласки, располагающего сказочным богатством, которые берет за свои предсказания, освященные именем Ангела Западного окна. Таким образом, я и моя семья живем за счет подачек шарлатана! Да, да, шарлатана! Ибо для меня уже не секрет, что Келли на ночные собраниях не гнушается прибегать к обману и лжесвидетельству: измененным до неузнаваемости голосом он вещает лишь то, что в своем ненасытном тщеславии желают услышать вопрошающие его вельможные болваны и что льстит их безграничному честолюбию. В своей наглости он от меня и не скрывал, что шельмует, а когда я попробовал его окоротить, с циничной усмешкой осведомился, на какие средства милорд собирается кормить всю эту блистательную компанию, уж не на те ли несметные богатства, которые выручит за свое собственное спальное ложе, заложенное —хе, хе, каков каламбур! —старьевщику? Но больше, чем унизительное чувство причастности к блефу какого-то мелкого шулера, меня мучает вопрос: как Зеленый Ангел и призрачное дитя терпят, чтобы в их присутствии, на их глазах и от их имени совершалось столь гнусное надругательство над Провидением?! Ведь десятки раз они были живыми, видимыми и осязаемыми свидетелями этого кощунства!.. Все эти мысли, подобно опустошительному самуму, проносились в моей голове, и видел я, как разверзаются врата преисподней, готовые в любую минуту поглотить меня: разоблачение Келли будет означать мой конец, ибо никто не поверит, что я невинен и не связан
с ним. Ведь даже в собственных глазах я уже таковым себя не cчитаю!..
А приглашения из Лондона становились все более настойчивыми: восторженные похвалы, кои расточал в наш адрес поляк Ласки, распаляли любопытство королевы Елизаветы; теперь она уже требовала, чтобы я не таил посланцев высшего мира и распахнул перед ней дверь в небесные иерархии. Как быть? Отказ в данном случае чреват последствиями самыми непредсказуемыми, уверен, очень многие не дали бы и ломаного гроша за мою жизнь. Так что, пусть Келли и в ее присутствии ломает комедию? Нет, это уж слишком! Здесь, Джон Ди, ты подошел к своему пределу, дальше ходу нет! За этой чертой твои легкомысленные заблуждения и малодушные уступки становятся преступлением! Великое таинство Бафомета такого не прощает!
О, лучше бы мне никогда не
