такой благодати! Трижды благословенна будь ночь Введения во храм Пресвятой Девы!
Долго еще сидели мы вместе и, потрясенные, обменивались впечатлениями. Как величайшее сокровище сжимал я в руке угольный кристалл Бартлета... нет, нет, угольный кристалл Ангела, напоминая себе, что сподобился лицезреть чудо. Сердце мое разрывалось от счастья, когда я повторял про себя обещание Ангела: послезавтра, послезавтра!..
А Келли так и спал беспробудным сном, и лишь когда сукровица утренней зари стала сочиться из раны, широко располосовавшей затянутое облаками небо, он молча, шаркая, как древний старец, сошел вниз; на нас он не глядел...
Вот и доверяй после этого приметам! «Остерегайся меченого!» Беспросветное суеверие! А как подозрителен был я сам к человеку с отрезанными ушами! Юн —орудие Провидения, а я», я принимал его, брата моего, за». за разбойника с большой дороги!» Смирение и еще раз смирение! —решил я. —Только так смогу быть», достойным Камня!..
Странно, Ангел, как я полагал, стоял повернувшись к Яне спиной. Она же, к моему удивлению, утверждала, что, как и я, постоянно
ловила на себе его взгляд. Что же касается речей Ангела, то для всех они прозвучали одинаково. Прайс пустился в пространные рассуждения, сколь неведомыми путями могло быть осуществлено чудо возвращения угольного кристалла. В конце концов он договорился до того, что окружающие нас вещи являются чём-то совсем иным, совсем не тем, что мы о них воображаем — с нашими ограниченными рутиной повседневности чувствами; возможно, это вовсе не предметы, а лишь завихрения каких-то неведомых энергий. Я не прислушивался, слитком переполнено было мое сердце!
Талбот тоже помалкивал. Быть может, думал о своем мертвом ребенке!..
Месяцы, многие месяцы прошли с тех пор, протоколы наших тайных собраний, на которых мы заклинали Ангела, разрослись в толстые тома. Отчаяние охватывает меня при виде их. Надежды, надежды... изнуряющий огонь долгого, безысходного, изо дня в день ожидания! А определенности по-прежнему нет, как нет и реальных результатов!
Настал и мой черед измерить глубину древней скорби? Чаша, уже испитая до дна, наполнена вновь? Значит, и мне придется возопить: «Боже мой, Боже мой! Для чего Ты меня оставил?» [30] Будь посему, но где же тогда надежда на Воскресение?.. Не скудеет Ангел Западного окна на посулы, а я — на сомнения, они точат меня как черви древо!
На каждом собрании, которые я в период ущербной луны ночь за ночью провожу либо с моими приятелями, либо втроем с Келли и Яной, повторяется одно и то же: все более близкой и определенной рисуется ослепительная перспектива неисчислимых богатств и прежде всего посвящения в таинства Камня. Когда же луна начинает прибывать, тогда считаю я часы и минуты, отделяющие меня от той единственной фазы, при которой возможны наши тайные собрания; мое перо не в состоянии описать всю изнурительную, лишающую меня какой-либо способности к действию кошмарность этого бесконечного ожидания. Время для меня превращается в вампира, жадно высасывающего из моих жил жизненную силу. Безумная мысль, что какие-то невидимые инфернальные креатуры от этого тучнеют и наливаются соком, терзает мой мозг, и напрасно пытаюсь я отбиться от нее, громко выкликая слова молитв.
Часто повторяю про себя мой обет — никогда не стяжать земного богатства, а сам в то же время цепляюсь за надежду на скорые деньги, да и как тут быть: то, чем я еще обладаю, тает ежедневно,
словно лед на солнцепеке. Такое впечатление, будто сама судьба хочет доказать, что не по плечу мне мой обет, что она все едино покорит меня и принудит нарушить слово. Боже Всемогущий, не допусти, чтобы силы диаволовы сделали меня клятвопреступником! Или же Бог, в коего верим мы, люди, и на коего возлагаем свои надежды, сам... нет, не хочу думать так, да не станет мысль сия словом и не запечатлится она на бумаге- Волосы встают дыбом у меня на голове!
И вновь собрание за собранием, заклинание за заклинанием, множатся заботы и издержки, а я по-прежнему продолжаю призывать и молить ненасытного благодетеля, безоглядно принося ему в жертву все без остатка: здоровье, репутацию, состояние... Надо мной уже смеются мои же собственные протоколы, когда я бессонными ночами перечитываю их и мои воспаленные глаза в который раз прощупывают каждую строчку в поисках закравшейся ошибки, дабы открылось мне, каким способом и какой властью заставить зелено-пламенного Ангела поделиться своими дарами, —за это я бы не пожалел и последней капли крови моего усталого сердца. И тогда, так и не сомкнув до самого рассвета набрякших век, обессиленный молитвой и бесплодными поисками, с пульсом, дающим перебои, и болезненно ноющими членами, разбитый и подавленный, я начинаю сомневаться даже в Тебе, Боже!.. Наступает новый день, но и он потерян: в таком состоянии заниматься столь тонким, требующим абсолютной сосредоточенности делом, как расшифровка криптографии святого Дунстана, просто немыслимо, а тут еще Келли... Осыпает меня упреками, дескать, я затягиваю работу и ставлю под сомнение конечный успех.
И вновь бесконечные ночи на кровоточащих коленях пред Тобою, Господи, — надрываю душу в глубочайшем покаянье и налагаю непосильные вериги клятв и обещаний оставить неверие и, укрепив дух, с твердостью непоколебимой ожидать посланца Твоего небесного, Зеленого Ангела. Или неведомо мне, что тому, кто, лишенный стойкости и душевного величия пророка Даниила, брошенного в ров со львами, не сумел преодолеть искушения оставленностью и не выдержал ужаса бездны, нечего ждать и не на что надеяться в горнем мире! Для чего же я, жалкий и малодушный, призываю мир иной и его огненных посланцев, если, несмотря на их чудесные откровения, сомневаюсь и подозреваю?! И вместо чувства любви во мне разгорается черное пламя ненависти, и это только за то, что им по каким-то неведомым нам, простым смертным, причинам приходится откладывать исполнение своих обещаний?! Или не удостоился я чести говорить с Ангелом Божьим! Неужели засосала меня трясина бесчисленных духовных карл, коим в слепоте их убогой не
дано в подобное поверить, не говоря уж о том, чтобы пережить? Нет, нет, разве не являлся мне сотни раз Ангел в блеске и славе своей неземной! А неисчерпаемая милость его! Разве не обещал он мне —при первой же встрече! —исполнить сокровенные желания моей души, о которых, как и о всех муках моих и упованиях, ему, в безграничном всеведении его, было известно? Что же я, глупец и маловер, требую еще от предвечного существа? Или все эти явленные мне знаки не свидетельствуют с очевидностью, что божественные силы и таинства сакральные готовы открыться и лечь в мои руки,
