— Как тут у вас дела, Иким, в порядке? — спросил Григоре.
— Покамест все тихо, барин! — ответил кучер.
Слово «покамест» не понравилось Григоре, но он не стал настаивать. Его и так расстроили часы, проведенные в поезде. В вагоне ехали только он и Титу. Остальные вагоны тоже пустовали. Зато на всех станциях суетились толпы напуганных людей, которые рассказывали друг другу всевозможные ужасы о восставших крестьянах и главным образом об их намерениях. В конце концов все признавали, что в их селах пока спокойно, но назревают неслыханные события. Григоре прекрасно знал, что в здешних краях еще ничего не произошло, и потому эти выдумки очень его раздражали, он расценивал их как прямое подстрекательство к беспорядкам. Ему не повезло еще и потому, что на одной из станций возле самого Бухареста он встретил Илие Рогожинару, арендатора, с которым путешествовал прошлой осенью, когда тот буквально выводил его из себя своими сельскохозяйственными теориями. Сейчас Григоре не удалось избавиться от него до Костешти.
— Ну как, сударь, прав я был относительно крестьян? — по-прежнему весело и шумно набросился на Григоре арендатор.
Затем он зашел в их купе, чтобы поразвеять дорожную скуку. Рассказал, что примчался в Бухарест потому, что от кого-то услышал, будто госпожа Юга продает свое поместье Бабароагу. Он уже давно стремится перебраться поближе к столице, и его бы очень устроило именьице в нижнем течении Арджеша, как раз в том краю, где он когда-то начал свою трудовую жизнь земледельца. Он навел справки и зашел на улицу Арджинтарь. Он не знал, что супруги Юги в разводе, и даже спросил барыню (очень уж она красива, чтобы не сглазить), как поживает муж; чуть не сгорел со стыда, когда узнал про положение дел от нее самой. Они потолковали и условились снова встретиться на днях в поместье, так как барыня собирается туда поехать специально по поводу продажи. Но вот началась заваруха, и он вынужден, не теряя времени, ехать в Олену спасать свое скромное имущество, накопленное за целую жизнь.
— Может, убережет нас бог от погибели! — сказал Рогожина-ру. — Только бы правительство вело себя умно и энергично. Ведь мужику что требуется? Ему нужна справедливость, но и хозяин нужен. Коли хозяин окажется слабым, одной справедливости мало. Потому-то я и говорю: если не будет твердой руки, мужики не успокоятся. Я газетам не верю, они больше врут, чем правду пишут. Но вот позавчера я повстречался с одним арендатором-евреем из-под Васлуя. Так он, несчастный, мне такое рассказал, что и поверить трудно. Будто бы с мужиками он сговорился честь честью, как всегда. Но только должны были они окончательно подрядиться и выходить на работу, как заявился префект и подучил мужиков не поддаваться больше арендатору-еврею, не давать себя обманывать, а лучше всего прогнать его на все четыре стороны. Слыханное ли дело, чтобы префект подстрекал мужиков выгнать арендатора! А мужикам, конечно, только того и надо, — сразу же подожгли усадьбу, стали забивать господскую скотину и бог знает еще на какие злодеяния пошли!.. Почему, вы думаете, поступил так префект? Из ненависти к евреям? Черта с два! Просто его шурин давно хотел арендовать это поместье, да никак не мог. Ну и решил, что если прогнать еврея, то он сможет сам прибрать именье к рукам. Однако весь их расчет пошел прахом, так как крестьяне сразу принялись делить поместье между собой. Тогда уж, разумеется, префект взбеленился и бросил против них войско. Только ничего у него не вышло — мужики войска не испугались, они хорошо знали, что армии запрещено открывать огонь, кинулись сами на солдат с вилами и камнями, да так, что те, бедняги, еле ноги унесли!.. Как же вы после этого хотите, чтобы мужики утихомирились и сидели смирно, коли сами власти их баламутят? Хватит уж того, что оппозиция черт те что вытворяет, вопит во всех газетах, что крестьяне правы, что они просто невинные овечки…
По мере приближения к Амаре Григоре все больше мрачнел, словно плохие предчувствия совсем лишили его покоя. Титу, заметив тревожное настроение Юги, уже жалел, что согласился с ним поехать, и недоумевал, зачем тот пригласил его с собой. Григоре понял, о чем думает его гость, и грустно извинился:
— Вы уж простите мое теперешнее состояние, сам не знаю, что со мной творится!
Бричка с трудом катила по большаку, размытому ранними весенними дождями. Кучер подгонял лошадей, недовольно ворча:
— Никак не подсохнет дорога… Все дожди да дожди, а солнышко не показывается…
Григоре пристально всматривался в поля и деревни, будто пытаясь разгадать какую-то тайну. Под мрачным небосводом стыла черная земля, испещренная мутными лужами. В деревнях крестьяне, как всегда по воскресеньям, толпились и судачили либо перед корчмой, либо у какого-нибудь дома. Григоре, однако, казалось, что в их глазах поблескивает что-то непривычное, что на их лицах написаны упрямство и дерзость.
— А как идут весенние работы, Иким? — спросил он кучера, когда бричка выехала из Леспези.
— Да чего говорить, барин, их ведь даже не начали! — после короткого колебания ответил кучер. — Видите, какая непогода, дожди так и льют, да и мужики еще не подрядились, не сошлись с барином…
— Вот как, значит, еще даже не подрядились? — удивился Григоре.
— Не подрядились, барин, потому что люди сумлеваются и все откладывают. Вести сюда дошли, будто должны раздать поместья мужикам, вот они и ждут раздела…
В Амаре перед корчмой Бусуйока народу толпилось больше, чем обычно. Иким пояснил, что сюда собрались мужики из других деревень из-за тех конников, что проскакали утром с королевским указом.
Дома Григоре застал отца очень озабоченным, хотя тот всячески старался это скрыть. Он знал, что старик ничего ему не расскажет и что придется самому потолковать с крестьянами, чтобы разобраться в здешней обстановке, хотя короткий разговор с Икимом уже многое ему объяснил. В первую очередь Григоре поговорил с приказчиком Бумбу, который признался, что он весь извелся от страха, но доложить барину об истинном положении дел все равно не смеет, так как боится снова его рассердить. Согласись тот недели три назад хоть мало-мальски облегчить условия найма на работу, сегодня они не знали бы никаких забот. Мужики удовлетворились бы тогда какими-нибудь крохами, а теперь и слушать не хотят о старых условиях подряда. С тех пор как поползли всевозможные слухи о раздаче барских поместий, с ними и вовсе не сговоришься…
Позднее, когда Григоре и Титу пошли в деревню, унтер Боянджиу сообщил им, что здесь пока спокойно, но арест учителя Драгоша вызвал некоторое возбуждение. Он лично не знает, почему арестован учитель, но в селе ходят слухи, что это сделано по настоянию старого барина в отместку за то, что Драгош вступился за крестьян.
Напоследок Григоре и Титу подошли к крестьянам, которые толпились у корчмы. Григоре спросил, на что они жалуются. Крестьяне отвечали приветливо, но как-то невнятно, явно чего-то не договаривая. Видимо, не смели или, может быть, не хотели открыть душу, хотя взгляды, которые Григоре ловил на себе, были не враждебными, а скорее вопрошающими. Чаще, чем к другим, Григоре обращался к Петре, чье суровое лицо казалось особенно взволнованным. Петре растерялся. Он боготворил Григоре, в особенности с тех пор, как тот заплатил ему за павших волов и списал долг. Парень готов был пойти за него в огонь и в воду. Заикаясь от смущения, он пробормотал:
— Так ведь, барин, мы тоже, как все другие. Старые условия очень уж тяжкие, совсем невмоготу жить стало… Дед Лупу, расскажи ты барину, у тебя язык побойчее, да и постарше будешь!
— Говори, говори, дед Лупу, послушаем! — дружелюбно подбодрил старика Григоре.
— Так ведь, барин, что у нас вышло? Одни подрядились, а другие все никак не решаются, по-всякому прикидывают, каждый действует по своему разумению и как ему сердце скажет! — не торопясь, начал Лупу Кирицою. — Только вы нам поверьте, что мужикам и впрямь больно туго приходится. Я-то уж стар, бог знает, дотяну ли до следующего рождества, но только жизнь наша все хуже и хуже. Я был молодым парнем, когда еще ваш дедушка хозяйствовал, и хорошо помню, как мы жили тогда. Сам он был добрый и милосердный, точь-в-точь как ваша милость, и не допускал, чтобы кто из его людей голодал или нужду какую терпел. Сразу же приказывал выдать тому с барского двора все, что надо. Брал тогда с нас барин только одну десятину, вот и легче нам жилось, чем теперь. И земли тогда хватало, потому как людей поменьше было…
Дед так увлекся воспоминаниями, что другим пришлось его перебить, чтобы спросить Григоре, кто такие были всадники, которые возвестили мужикам королевский указ, и когда и как начнется раздача земли.
Возвращаясь домой, Григоре спросил Титу, что он обо всем этом думает.
— Мне кажется, люди настроены мирно, — ответил тот. — Если подойти к ним по-хорошему, можно найти с ними общий язык. Только неизвестно, сколько это продлится, так как…
