Отвращение перешло в тошноту. Сэр Криспин дал бы много, чтобы сменить привычное блеяние на рокотания брата.
— Я запрещаю вам идти в ее комнаты! — почти проревел он. — Ступайте вон!
Чиппендейл очень удивился.
— Вам что, денег не надо?
— Вот именно.
— На такое хорошее дело?
— Черт с ним!
— Не обыскиваем?
— Нет. Ступайте.
— Ну дает! — проговорил Чиппендейл, как говорил всегда, когда очень удивлялся.
Если бы кто-нибудь услышал оба разговора, он непременно бы поразился твердости, с какою вел себя сэр Криспин. Вот, подумал бы он, человек, вынужденный просить у брата двести фунтов шесть шиллингов четыре пенса, но отвергший такую сумму, чтобы только не огорчить женщину! Когда же искуситель предлагает обыскать ее комнату, он прогоняет его. Да, рыцарство живо. Поистине, это — сам Байярд.[66]
Но летописец, как ему ни больно, вынужден сообщить, что не только рыцарство вдохновляло сэра Криспина. С ним наравне шла уверенность в том, что после скачек какие-то двести фунтов будут не так уж нужны.
Однако вера в Братолюбие, которое принесет больше тысячи, не спасала от некоторого беспокойства. В конце концов, чего на свете не бывает. Лошади спотыкаются, наездники сталкиваются и тому подобное.
Часы подсказывали, что скачки кончились примерно час назад, и он горько сетовал, что живет в деревне. Прежде, в Лондоне, он бы узнал результаты через несколько минут. Здесь надо ждать девятичасовой сводки новостей, поскольку звонить Уиллу навряд ли удобно.
Ему стало душно, он решил выйти и открыл было дверь, когда она распахнулась, словно ворвался один из тех ураганов, которые набирают силу, достигнув мыса Гаттерас, — и вошла Берни.
— Сколько же он вас продержал! — удивилась она. — Чего он хочет?
Вопрос был трудный, и сэр Криспин пробормотал:
— Да так, ничего…
— Поболтали, посплетничали? Ну ладно. А вы не хотите прокатиться? Полковник едет в Солсбери, показать мне собор.
Такие перспективы не привлекали сэра Криспина. Полковник Нортон Смит вообще отпугивал его, соборы же оставляли равнодушным. Сгустив эти чувства в «Спасибо, нет, э, спасибо», он думал, что Берни ушла, но она опять заглянула в дверь и сказала:
— Да, кстати. Хорошо, что вы не поставили на это Братолюбие. Сейчас получила телеграмму. Пришло вторым.
На сей раз она исчезла, а библиотека стала плясать некогда модный танец под названием «шимми». Если бы проповеди епископа Понтифекса (Оксфорд, 1839), выпрыгнув из шкафа, стукнули сэра Криспина по голове, он бы не стонал и не охал с такой силой. Страшная весть повергла его именно в то состояние, которым, по слову этого епископа, расплачиваются за грех (стр. 83).
Когда хоть какая-то связность мысли возвратилась к нему, он напряг все мозговые клетки, чтобы найти выход, и в конце концов нашел. Байярд навряд ли одобрил бы его, но Криспину он понравился. Пересмотрев свои взгляды на куртуазность, баронет позвонил в звонок.
— Чиппендейл, — сказал он, когда тот явился, — закройте двери.
Чиппендейл их закрыл.
— Я подумал, — продолжал сэр Криспин, — и пришел к выводу, что попытаться мы вправе. Если вы действительно можете найти миниатюру…
— А то! — заверил мнимый дворецкий.
— Ищите ее, — напутствовал хозяин, — как только выберете время.
Услышав, что брат бросил трубку, Уиллоуби какое-то время напоминал прославленную статую «Мыслитель». Конечно, думал он, не стоило тратить деньги на междугородний разговор. Криспина он любил, но ясно видел, что опереться на него нельзя. Даже если бы эта надломленная трость откликнулась, ничего бы путного не вышло. Криспин вежлив и честен, он не пьет, не обижает животных — но и не возвратит украденную миниатюру. Что ж, одни могут, другие — нет. Видимо, связано в гормонами.
Тут нужен, все думал Уилл, человек молодой, живой, решительный, вроде сыщика из детективов, которые он читал в поезде, или — да, да! — их племянника Джерри.
Племянника он любил, хотя и сдержанно, ибо не хотел распускать его — любил, даже восхищался, как-никак тот гораздо лучше играл в гольф. Конечно, игра эта еще не гарантирует других достоинств, но твердость и сосредоточенность с ней связаны. А в щекотливом предприятии, которое он замыслил, нужны именно они.
Такие люди, как Уиллоуби, решают быстро. Они не мычат, и не гудят, и не приговаривают, что надо бы всесторонне рассмотреть предмет. Едва подумав о Джерри, он набрал номер.
— Джерри?
— А, здравствуй, дядя Уилл!
— Не занят?
— Нет.
— Прийти можешь?
— В контору?
— Домой.
— Могу.
— Ну беги.
Ждать пришлось недолго. Джерри жил в одном из переулков, выходящих на Кингс-роуд, совсем недалеко от Челси-сквер, а с дядей поговорить хотел. В конце концов, если тот даст эти деньги, он будет, конечно, не так богат, как она, но все же достаточно обеспечен, чтобы на ней жениться.
Вера Апшоу подсказала, что деньги получить — просто, проще некуда. Идешь к дяде и говоришь учтиво, но твердо: «Я разобрался в законах и знаю, что эта твоя опека — не вечная и не безусловная. Ее можно отменить по обоюдному согласию. Так что гони деньги, а то подам в суд».
Конечно, начать с этого нельзя. Прилично ли, войдя в дом, давить человека, не поздоровавшись с ним? Нет, неприлично. Поболтаем немного, дядя — человек хороший, они всегда дружили. Соответственно, первые минуты они болтали о гольфе, и только тогда, когда дядя отхвастался, племянник произнес:
— Да, насчет этих денег.
— Пожалуйста! — откликнулся тот. — Бери, я их не держу. На той неделе получишь.
Джерри не покачнулся, так как сидел в кресле, но ощущал примерно то же, что Криспин, когда Уиллоуби выписывал чек. Радость соперничала с чем-то вроде разочарования — значит, все просьбы и доводы, которые он так тщательно продумал, уже не нужны. Радость победила (как и у Криспина), и он выразил ее тем восторженным хрюканьем, каким встречал удачный удар. Слова куда-то исчезли. Дядя тем временем спросил:
— Наверное, ты думал, в чем тут суть? Почему отец не хотел, чтобы ты получил их сразу?
Джерри согласился, что такие мысли его посещали.
— Что ты знаешь о его молодости?
— Вроде бы, до тридцати он ничего особенного не делал.
— В данном случае важно, что он сделал в двадцать два. Он женился на билетерше из кино, склонной к горячительным напиткам.
— Значит, он двоеженец?
— Конечно, нет. Промучив его года два, билетерша скончалась, а он возненавидел ранние браки. Он решил, что до тридцати все мужчины слабоумные. Чтобы тебя не подцепила первая же мерзавка, он придумал эту опеку. Он знал, что я не допущу дурацкой женитьбы. Я и не допустил. Вера Апшоу, может быть, хороша для особенно благополучного миллионера — но не для тебя. Ей нужны драгоценности и «роллс-ройсы». Вы действительно расстались?
— Слава Богу, да.
— Радуешься? Это правильно. Помни, красота — еще не все. Красавица на глиняных ногах хорошей женой не будет. Двадцать пять лет назад я разглядел, что такие ноги у Флоры. Дочь — в нее. Чем кончилась ваша помолвка, взрывом или взвизгом?[67]
— Скорее, воркованием. Со мной говорила мать. Ну и голос у нее!
— Да, мелодичный. Что же она сказала?
— Много чего. Главное, Вера уже не хочет выходить за меня замуж.
— В переводе с их языка — встретила кого-то побогаче.
— Ты думаешь?
— Знаю. Двадцать пять лет назад это случилось со мной. В беседах с Реджинальдом Трессилианом она об этом не говорит, но мы были помолвлены. Тут явился Чарли, получивший в наследство «Диетический Хлеб Апшоу». Деньги она давно потратила.
Племянник поглупее пробормотал бы: «Вот почему ты не женился», но Джерри понимал, что дядя любит холостяцкую жизнь и глубоко благодарен Чарльзу. Ограничившись похвалой ангелам-хранителям, он сказал прямо:
— Ну, теперь я могу жениться.
— Господи! — воскликнул дядя. — Ты опять влюблен?
— Не «опять», а впервые.
— Конечно, у нее нет ни гроша?
— Что ты! У нее — миллионы. В том-то и дело. Сам понимаешь, что думают о человеке, который женится на деньгах.
Уиллоуби умел перемножать два на два. Слово «миллионы» он легко сопоставил с расспросами о наследнице старого Донахью.
— Ты влюбился в Джейн Ханникат?
Джерри не ответил, пораженный такой проницательностью.
— Да ты ее видел один раз!
— Вообще-то два, но и одного хватило бы.
— Понимаю. Приятная девица.
— Это к ней не подходит!
— Почему? Девица или приятна, или неприятна. Она — приятна. И еще деньги.
— Знал бы ты, как я хочу, чтоб их не было!
— И заметь, у тебя сразу появятся соперники. Только эту новость узнают, презренные корыстолюбцы и прожигатели жизни расцветут, как цветы весной.
