Лансер ждал ответа после каждой фразы, но не получал его.
— Мы поступаем согласно определенным предписаниям, которые исходят из столицы. Этот человек убил офицера.
И, наконец, Оурден ответил:
— Почему вы не расстреляли его? Надо было расстрелять сразу.
Лансер покачал головой.
— Если я соглашусь с вами, это дела не изменит. Вы знаете не хуже меня, что наказание служит главным образом для острастки потенциальным преступникам. Следовательно, ему надо придать гласность. И даже соответственным образом обставить эту процедуру, — он засунул палец за пояс и тронул свой маленький кортик.
Оурден отвернулся к окну и посмотрел на потемневшее небо.
— Ночью выпадет снег, — сказал он.
— Мэр Оурден, вы знаете, что данные нам приказы непререкаемы. Мы должны вывозить уголь. Если нам будут чинить препятствия, мы восстановим порядок силой, — в его голосе послышались строгие нотки. — В случае необходимости мы не остановимся и перед расстрелами. Если вы хотите охранять свой народ от всяческих бед, помогите нам поддерживать здесь порядок. Наше правительство считает целесообразным, чтобы репрессивные меры исходили от местных властей. Это способствует укреплению общей ситуации.
Оурден тихо сказал.
— Значит, в городе все известно. Да, в этом есть что-то таинственное. — Потом спросил громко: — Вы хотите, чтобы я вынес смертный приговор Александеру Мордену?
— Да, и если это будет сделано, вы предотвратите дальнейшее кровопролитие.
Оурден подошел к столу, выдвинул кресло и сел в него. И вдруг дело обернулось так, словно он стал судьей, а Лансер преступником. Мэр постучал пальцами по столу. Он сказал:
— Вы и ваше правительство не понимаете людей. Ваше правительство и ваш народ единственные во всем мире терпели поражение за поражением в течение многих веков, и только потому, что вы не понимали людей, — он помолчал.
— Ваши принципы здесь не приложимы. Прежде всего я мэр. Я не имею права выносить смертные приговоры. В нашем городе никто не обладает таким правом. Если я пойду на это, я буду таким же нарушителем закона, как и вы.
— Мы нарушители закона? — сказал Лансер.
— Подходя к городу, вы убили шестерых человек. По нашим законам, вы — все до единого — повинны в убийстве. Зачем вы повторяете этот вздор насчет законности, полковник? Между нами нет законности. Между нами война. Разве вы не знаете, что вам придется перебить всех нас до последнего человека, чтобы потом мы не перебили вас? Вы нарушили закон, когда вторглись к нам, и теперь на его месте возник новый. Разве вы этого не знаете?
Лансер сказал:
— Разрешите мне сесть.
— Зачем спрашивать? Опять ложь. Вы могли бы приказать мне разговаривать с вами стоя.
Лансер сказал:
— Нет. Можете не верить мне, но это не ложь. Лично я питаю уважение к вам и к вашему посту, но… — он поднес на секунду руку ко лбу. — То, что думаю я, сэр, я, человек известного возраста и с известным грузом воспоминаний, не имеет никакого значения. Я могу согласиться с вами, но это дела не изменит. Военная и политическая система, в которой я работаю, имеет некоторые теоретические и практические установки, и они определены раз и навсегда.
Оурден сказал:
— И эти установки испокон веков оказывались несостоятельными.
Лансер горько рассмеялся.
— Я, как некая человеческая личность с известным грузом воспоминаний, могу согласиться с вами, могу даже добавить, что одна из основных особенностей людей военного образа мыслей и действия — это неспособность учиться, неспособность видеть что-либо помимо кровопролития, кое является их прямой обязанностью. Но я не склонен предаваться воспоминаниям. Шахтера следует расстрелять публично, ибо, согласно теории, это заставит других воздержаться от нападений на наших людей.
Оурден сказал:
— Тогда давайте прекратим этот разговор.
— Нет, мы будем продолжать его. Нам нужна ваша помощь.
Несколько минут Оурден сидел молча, потом сказал:
— Вот как я решил: сколько у вас было пулеметчиков, которые расстреляли наших солдат?
— Да, вероятно, человек двадцать, не больше, — сказал Лансер.
— Хорошо. Если вы расстреляете их, я вынесу смертный приговор Мордену.
— Вы шутите! — сказал полковник.
— Нет, не шучу.
— Вы прекрасно знаете, что это невозможно.
— Знаю, — сказал Оурден. — И то, о чем вы просите, тоже невозможно.
Лансер сказал:
— Я это предчувствовал. Мэром все-таки будет Корелл, — он быстро поднял голову. — Вы останетесь на суде?
— Да, останусь. Алексу будет не так одиноко со мной.
Лансер посмотрел на него и вяло улыбнулся.
— Мы взяли на себя нелегкую работу, не так ли?
— Да, — сказал мэр, самую непосильную работу, какая только может быть. Единственное, чего не достичь никакими силами.
— А именно?
— Вы хотите сломить человеческий дух на веки веков.
Голова Оурдена чуть поникла к столу, и он сказал, не поднимая глаз.
— Вот и снег. И ночи не дождался. Люблю нежный, прохладный запах снега.
К одиннадцати часам снег повалил большими мягкими хлопьями, и неба совсем не стало видно. Люди торопливо шагали сквозь снежную завесу, а снег наметало у дверных порогов, наметало на статую на городской площади и на рельсы, проложенные от шахты к гавани. Снег валил и валил, и колеса тележек то и дело заносило на сторону. А над городом нависла тьма, еще более густая, чем снежная туча, над городом нависла угрюмость и сухая, нарастающая ненависть. Люди не задерживались на улице, они открывали двери домов, и двери захлопывались за ними, и казалось, что из-за каждой занавески на улицу смотрят чьи-то глаза, и когда по городу проходили солдаты, взгляд этих глаз — холодный, угрюмый — был устремлен на них. Люди заходили в лавки купить что-нибудь к завтраку, спрашивали то, что им было нужно, получали требуемое, платили деньги и уходили, не обменявшись приветствием с продавцом.
В маленькой дворцовой приемной горели все лампы, и их свет ложился на снег, падающий за окном. Судебное заседание было открыто. Во главе стола сидел Лансер, по правую руку от него — Хантер, дальше Тондер, а на краю — капитан Лофт, перед которым лежала небольшая стопка бумаг. Напротив, левее полковника, сидел мэр Оурден, а рядом с ним Прекл, строчивший что-то в блокноте. Возле стола застыли двое часовых в касках и с примкнутыми штыками, — неподвижные, как деревяшки. Между ними стоял Алекс Морден, рослый молодой человек, широкий в плечах и узкий в бедрах, с низким лбом, глубоко запавшими глазами и длинным острым носом. Подбородок у него был решительный, рот большой и чувственный. Он стоял, опустив скованные руки, и то сжимал, то разжимал их. На нем были черные штаны, синяя рубашка с открытым воротом и темный пиджак, лоснившийся от долгой носки.
Капитан Лофт читал лежавшую перед ним бумагу: «Когда обвиняемому было велено продолжать работу, он ответил отказом, а услышав вторичное приказание, кинулся на капитана Лофта с киркой. Капитан Бентик бросился ему наперерез…»
Мэр Оурден кашлянул, и когда Лофт остановился, он сказал:
— Сядь, Алекс. Кто-нибудь из часовых, дайте ему стул, — часовой повернулся и беспрекословно исполнил просьбу мэра.
Лофт сказал:
— Арестованному полагается стоять.
— Пусть сядет, — сказал Оурден. — Кроме нас, никто об этом не узнает. А в протоколе вы запишите, что он стоял.
— Подделывать протоколы не полагается, — сказал Лофт.
— Сядь, Алекс, — повторил Оурден.
И рослый молодой человек опустился на стул, и его скованные руки беспокойно задвигались на коленях.
Лофт опять начал:
— Это противоречит всем…
Полковник сказал;
— Пусть сидит.
Капитан Лофт откашлялся:
— «Капитан Бентик бросился ему наперерез и принял на себя удар киркой, раздробивший ему череп». Протокол врачебной экспертизы прилагается. Разрешите зачитать?
— Не нужно, — сказал Лансер. — Поскорее, не затягивайте.
— «При этом инциденте присутствовало несколько наших нижних чинов, показания коих приобщены к делу. Военно-полевой суд обвиняет арестованного в убийстве и считает нужным вынести смертный приговор». Разрешите зачитать показания нижних чинов?
Лансер вздохнул:
— Не нужно, — он повернулся к Алексу. — Вы не отрицаете, что капитан убит вами?
Алекс грустно улыбнулся.
— Я его ударил, — сказал он. — А убил ли, не знаю.
Оурден сказал:
— Молодец, Алекс! — и они обменялись дружеским взглядом.
Лофт сказал:
— Вы подразумеваете, что он был убит кем-то другим?
— Я не знаю, — сказал Алекс. — Я его только ударил, а потом меня ударили.
Полковник Лансер спросил:
— Вы хотите дать какие-нибудь объяснения? Приговор от этого не изменится, но мы вас выслушаем.
