Но этим вечером случилось что-то необычное: к ней пожаловали гости, знатные гости, прямо к ней на кухню. Ее руки, все еще пахнущие рыбой, и тарелка с рыбой красноречиво свидетельствовали о ее манерах. Что же такое стряслось в мире? Сюда, в ее кухню, пропитанную запахом вареной рыбы, явился, подобно Гаруну Аль-Рашиду, сын купца собственной персоной, окруженный сигаретным дымом и ароматом духов. Казалось, даже неодушевленные предметы пришли в сильнейшее смущение. Трудно сказать, что случилось бы, если бы это благоухание не было нейтрализовано местным заправилой, управляющим Стефенсеном. Ни от кого не разит так нестерпимо сивухой и лошадиной мочой, как от него. Этот вечно пьяный повелитель бухгалтерских книг, чьи способности сразу оценили в Дании, был отцом двух сыновей, высоко вознесшихся над другими людьми. Они объезжали лошадей Йохана Богесена. Время от времени они ломали руки и ноги людям, насиловали женщин, пока наконец их не выслали из поселка не то в Берген, не то в Ставангер. После этого забота о скакунах перешла к отцу. И нередко ему случалось падать на выбоинах и кочках. У него были бесцветные бегающие глаза, его потрескавшиеся губы, вечно испачканные табачной жвачкой, напоминали тщательно выкрученную и высушенную тряпку. Кончики воротника его рубахи задирались кверху, точно уши любопытной собаки. Он вечно забывал опустить воротник пиджака. Стефенсен ведал доходами и расходами людей в поселке и в разговорах ограничивался неизменным обрывком фразы: «Ну… какого там… дьявола!» Эти слова слетали с его губ по сто раз на день.
Третий гость был председатель союза рыбаков — шорник, парикмахер, национальный поэт, глава приходского совета Свейн Паулссон (кофе, пиво и т. д.). У пего были холеные усы и тщательно выбритые щеки, он был человек рассудительный и опрятный. Он представлял знать второго поколения, его отец первым в этих местах завел огород. Свейн Паулссон действительно был одаренным человеком, начитанным, любезным, образованным; впрочем, достиг он всего этого самоучкой. Он являлся единственным собственником лодки в поселке. Его зять жил на Юге, и, следовательно, Свейн Паулссон имел непосредственную связь с банками столицы. К тому же они с женой владели небольшой лавкой, где торговали всякой всячиной, которую Богесен забывал завезти к себе. Свейн Паулссон, этот почтенный, уважаемый человек, очень ловко подсчитывал цифры и обладал красивым почерком. Четвертым в этой достойной компании оказался Катринус Эйрикссон, новый подрядчик Богесена, славный борец за независимость, которого кадет Гудмундур Йоунссон по своему невежеству принял за отъявленного большевика Исландии.
Они поздоровались с Салкой Валкой, пожав ей руку, — все, кроме Аунгантира Богесена. Тот без разрешения прошел прямо в спальню, осматривая ее. Здесь не было никакой мебели, кроме кровати девушки, небольшого столика и старой скамейки. Осмотрев все, Аунгантир вернулся на кухню и присел на комод. Управляющий не прочь был бы обнять девушку, несмотря на то, что она была в брюках, но девушка не выказала особой готовности.
— Мне неловко, — сказала Салка, краснея. — Даже не знаю, хватит ли у меня места усадить вас всех, таких важных гостей. Свейн, если не возражаешь, садись на мою кровать. А вот здесь скамейка. Садитесь. Я только кончила ужинать и не успела еще убрать со стола.
— Большое спасибо. Но мы не собираемся долго засиживаться, — сказал председатель приходского совета. — Я-то, собственно, хотел заглянуть к тебе на минуточку и поговорить по небольшому делу. А вот эти господа присоединились ко мне. Тут у нас кое-что назревает в поселке, хотя я не сказал бы, чтоб это было неожиданностью.
— Представитель? Э? — перебил управляющий. — Призрак, э? К чертовой матери все! Какого там еще дьявола!
— Да в чем дело? — спросила девушка. Свейн Паулссон почесал в затылке и повернулся к сыну купца.
— Ну как, Аунгантир, не выложишь ли ты нам все сразу? Ты всюду побывал — и у нас на родине, и за границей. Ты лучше объяснишь, к чему это все может привести. Я имею в виду, что тебе довелось видеть страны, стонущие под нависшей опасностью…
— А ты думаешь, меня это трогает? Мне плевать! — сказал Аунгантир Богесен. — Меня это никак не может коснуться. А что это там за парень, снятый в профиль?
— Он живет на Востоке, в Силисфьорде, — ответила Салка Валка и покраснела.
— О, да это Магнус, — заметил управляющий, узнавший парня. — Он одноглазый, бедняга. Какого дьявола его фотография очутилась здесь, э? Одну зиму он плотничал у нас в поселке.
— Это заядлый «красный», — вмешался подрядчик Катринус; благодаря своей активной борьбе за независимость он знал каждого человека с восточных фьордов.
— Должно быть, цель вашего прихода не так уже серьезна, если вы забыли о ней ради Магнуса, — заметила Салка Валка, полагавшая, что большая туча должна принести сильный дождь.
— Я не вижу причин утаивать от тебя новости, — сказал Свейн Паулссон. — Что касается меня, то я всегда стараюсь переходить прямо к делу. Раз Аунгантир не хочет говорить, что ж, я попытаюсь объяснить тебе, о чем речь идет. Сказать по правде, я вовсе не из тех, кто считает Кристофера Турфдаля преступником. Я всегда полагал, что это глупость. Установлено, что он учился в Копенгагене на факультете естественных наук, в свое время писал стихи, публиковал их в журнале «Скирнир»,[9] хотя под псевдонимом. Он, например, написал эти прекрасные стихи о песенниках, которые даже разучила моя дочь, когда была маленькая. Сейчас он связан с газетой, защищающей вопросы кооперации. И хотя он иногда нелестно пишет о предпринимателях и крупных рыбопромышленниках, я должен сказать, что материалы, печатаемые в «Вечерней газете», ничуть не лучше, касаются ли они кооперативов или других вопросов. Возьмите, к примеру, нашего учителя. Он стал совать свой нос в дела, заварившиеся в Рейкьявике, и в своей дурацкой, плохо срифмованной поэме сравнивает Кристофера Турфдаля с собакой и турками, да еще в двух местах рифмует слово «видел» со словом «мне».
— Да что мне до рифм школьного учителя? Турфдаль есть и будет отъявленным большевиком, — сказал поборник независимости сердито, но с осторожностью, чтобы не уронить табак изо рта. — Он не раз доказал, что является противником борьбы за независимость. Об этом все знают. Этот дьявол прошлой осенью ездил в Россию, получил там золото и позволил себе напечатать в газете «Народ», что борьбу исландцев против короля затеяли несколько полоумных, ни с того ни с сего вообразивших себя датскими рабами, на самом же деле они всего-навсего исландские воры, — я храню этот номер газеты, Я часто читал ее на собраниях и могу показать вам.
— Кристофер Турфдаль сам хуже вора. Он попрошайка, — сказал Аунгантир Богесен. — Мелкий попрошайка и больше ничего. Его жалкая жизнь стала всем в тягость. Он хуже любого иждивенца прихода. Он стал в тягость Дании, он стал в тягость России, а сейчас он пристраивается к кооперативному союзу бедных крестьян. Он хочет сделать всех равными, чтобы все были такими же негодяями, как он сам. Он хочет изгнать свободу.
— Правда, что Кристофер Турфдаль приехал к нам? — спросила Салка Валка.
— Его хвост появился здесь, — ухмыльнулся управляющий. — Его хвост, хе-хе…
По лицу Аунгантира, восседающего на комоде, проскользнуло раздражение и неудовольствие, поэтому Свейн Паулссон, любивший придерживаться сути дела, счел нужным внести ясность.
— Во всяком случае, к нам прибыл посланник не из приятных. Неважно, кто стоит за его спиной — Турфдаль или иностранцы. Глядя правде в глаза, нужно признать, что крестьянские кооперативы по всей стране ставят своей задачей объединение с так называемыми социалистами против независимой партии, которая борется за свободу Исландии на суше и на море. Поэтому трудно поверить, чтобы Турфдаль ничего не знал о человеке, приехавшем к нам. Я могу наверняка утверждать, что появление такого человека предвещает только разорение и гибель. Мы видели, что происходило во всем мире после войны. Особенно в России. Там частная собственность приравнена к обману и разбою и запрещена законом, в результате чего люди мрут от голода. Там даже женщины сделались общественной собственностью. А невинные дети…
— Кто же этот человек, о котором ты говоришь? — перебила его Салка Валка.
— Ты спрашиваешь, кто он? Откровенно говоря, я его еще не сидел. И ты прекрасно знаешь, Сальвор, что я не люблю говорить о людях, которых лично не видел. Но ты, может быть, помнишь тех, кто жил в Кофе. У них был парнишка. Я думаю, ты помнишь его, Салка. Его послали учиться в Рейкьявик. Но вскоре отец его разорился на каких-то неблаговидных сделках, и парень остался ни с чем, пока его не подобрал под свое крылышко Кристофер Турфдаль; как говорят, Турфдаль послал его обучаться языкам в Англию и Германию. Но вместо того чтобы заниматься своим делом, парень связался с какими-то революционными организациями.
