Кэрол, очень хорошенькая в костюме горничной, торопила добровольных рабочих сцены с установкой декораций для первого акта, напоминала ведавшему освещением Кенникоту, чтобы он «ради бога помнил, во время какой реплики включить во втором акте желтые лампочки», выскакивала попросить билетера, Дэйва Дайера, чтобы он раздобыл еще стульев, и втолковывала оробевшей Миртл Кэсс, чтобы она не забыла опрокинуть корзину для бумаг, когда Джон Гримм крикнет: «Рэдди, поди сюда!»
Оркестр Дэла Снэфлина, состоявший из рояля, скрипки и корнета, начал настраивать инструменты, и тех, кто находился за магической линией рампы, обуял парализующий страх. Кэрол дрожала у щелки занавеса. Там, в зале, было столько народу, и в глазах у всех было ожидание!
Во втором ряду она увидела Майлса Бьернстама, Он был один, без Би. Значит, он действительно хотел смотреть спектакль. Это было доброе предзнаменование. Как знать? Может быть, этому вечеру суждено было привести Гофер-Прери к постижению красоты!
Кэрол помчалась в женскую уборную, заставила Мод Дайер преодолеть страх и дурноту, вытолкнула ее к кулисам и дала знак поднять занавес.
Занавес нерешительно поднялся, дрожа и раскачиваясь, но на этот раз он, к счастью, не зацепился. И тут она увидела, что Кенникот забыл потушить свет в зрительном зале. Кто-то в первом ряду хихикнул. Она помчалась кругом на левую сторону, сама дернула рубильник, взглянула на Кенникота так свирепо, что у него ноги подкосились, и бросилась обратно.
Миссис Дайер выползла на полуосвещенную сцену. Спектакль начался.
И в ту же секунду Кэрол поняла, что пьеса очень плоха и отвратительно поставлена.
Подбадривая актеров неискренними улыбками, она смотрела, как идет прахом вся ее работа. Декорации казались пошлыми, освещение тусклым. Она следила за тем, как Гай Поллок мямлил и теребил усики, в то время как он должен был изображать грозного денежного магната. Как Вайда Шервин в роли незаметной жены Гримма трещала, будто на уроке в своем классе. Как примадонна Хуанита очаровывала старика Гримма, бормоча свои реплики с надменной монотонностью покупательницы, перечисляющей нужные ей товары. Элла Стоубоди говорила «О да, я бы выпила чашку чаю» так, словно декламировала стихи «На колокольнях смолк церковный звон». А доктор Гулд визжал комплименты Рите Саймоне: «Да вы… вы… просто душечка».
Миртл Кэсс — конторский мальчик — пришла в такой восторг от аплодисментов своих родственников, а затем — в такое волнение от лестной реплики Сая Богарта насчет ее брюк, брошенной через весь зал, что ее никак нельзя было увести со сцены. Один лишь Рэйми, не смущаясь ничем, всецело отдавался игре.
Когда же Кэрол увидела, что после первого действия Майлс Бьернстам вышел из зрительного зала и больше не появился, она поняла, что в своем суждении о спектакле она не ошиблась.
VI
Между вторым и третьим актами она созвала всю труппу и обратилась к ней с умоляющей речью:
— Я хочу спросить вас кое о чем, прежде чем мы разойдемся. Хорошо ли, плохо ли мы играем сегодня, — это начало; но будем ли мы, в самом деле, смотреть на это только как на начало? Кто из вас присоединится ко мне, чтобы завтра же начать готовиться к новой постановке в сентябре?
На нее посмотрели с — удивлением. Потом кивками поддержали протест Хуаниты.
— По-моему, покамест хватит одной. Сегодня дело у нас идет шикарно, но приступать к другой пьесе… Мне кажется, у нас хватит времени поговорить об этом в конце лета… Кэрол! Я надеюсь, вы не скажете, что сегодня мы играем плохо? Судя по аплодисментам, зрители более чем довольны нами!
Тогда Кэрол поняла, что потерпела полную неудачу.
Когда зрители выходили из зала, она слышала, как банкир мистер Гауджерлинг говорил бакалейщику Хоуленду:
— Что ж, сыграли великолепно! Не хуже заправских актеров! Но я не слишком люблю театр. Я предпочитаю хороший фильм с автомобильными катастрофами и вооруженными нападениями. Да чтобы соль была, а не одни лишь пустые разглагольствования!
Тогда Кэрол поняла, что и в будущем ее ждут одни неудачи.
Она так устала, что никого не винила — ни труппу, ни зрителей. Себя же она винила за то, что пыталась покрыть тонкой резьбой толстую сосновую доску.
— Это мое самое плачевное поражение. Я побеждена — побеждена Главной улицей. «Не отступлюсь, не отступлюсь»… Но у меня ничего не выходит!
Не слишком ободрила ее и заметка в «Неустрашимом».
«…невозможно отдать предпочтение кому-нибудь из исполнителей, настолько все они были на высоте в трудных ролях этой известной пьесы нью-йоркского репертуара. Гай Поллок удивительно тонко воплотил тип угрюмого старого миллионера. Миссис Гарри Хэйдок была прелестна в роли молодой девушки с Запада, так ловко проучившей хвастливых нью-йоркцев, и обнаружила хорошее чувство сиены. Мисс Вайда Шервин, всеми уважаемая преподавательница нашей школы, была превосходна в роли миссис Гримм. Доктор Гулд как нельзя лучше подошел на роль молодого влюбленного — девицы, глядите в оба, помните, что доктор холостяк! В местном обществе говорят о нем также как о большом мастере танца. Мисс Рита Саймоне в роли стенографистки была очаровательна, как картинка. В изысканной законченности, с какой провела свою роль мисс Элла Стоубоди, сказались ее долгие и упорные занятия драматическим и смежными искусствами в учебных заведениях Востока…
Никто не заслуживает большей похвалы, чем миссис Уил Кенникот, на плечи которой легло все бремя режиссерских обязанностей».
«Так любезно, — думала Кэрол, — так благожелательно, так по-добрососедски и так возмутительно лживо! Мой ли это провал или их?»
Она старалась урезонить себя. Она объясняла себе, что нельзя предать Гофер-Прери проклятию за то, что он не сходит с ума по театру. Смысл существования этого города в том, чтобы служить рынком сбыта для фермеров. Как прилежно и благородно исполняет он эту свою обязанность, рассылая миру хлеб, кормя фермеров и оказывая им медицинскую помощь!
Но раз на углу, под окнами приемной своего мужа, она услышала, как ораторствовал какой-то фермер.
— Черт! Конечно, у меня ничего не вышло. Скупщик и зеленщики не дают нам приличной цены за картошку, даже когда в Миннеаполисе на нее такой спрос. Ладно, говорим мы, соберем грузовик и отправим картошку сами. Но комиссионеры спелись со здешними скупщинами и говорят, что все равно не заплатят ни цента больше. Потом мы узнали, что в Чикаго цены выше, но железная дорога не дает нам вагонов, хотя у нее стоят тут пустые. Так и получается: хороший рынок, а город отгораживает его от нас. Вот так он все время грабит нас! Нам дают, сколько хотят, за нашу пшеницу, а сами сдирают с нас за одежду, сколько им заблагорассудится! Стоубоди и Доусон прикарманивают все заложенные фермы и пускают на них арендаторов. «Неустрашимый» врет про «беспартийное объединение». Адвокаты изводят нас, торговцы машинами не дают отсрочки в неурожайные годы, а потом их дочки, расфуфыренные в пух и прах, смотрят на нас, как на шайку бродяг. Эх, сжег бы я весь город этот!
— Опять этот старый болван Уэс Бренниган распустил язык, — заметил Кенникот. — Вот любит ораторствовать! Пора бы выгнать его к черту из города!
VII
Старой и чужой чувствовала себя Кэрол и в последнюю неделю учебного года в школе, когда выпускникам вручались аттестаты, — неделю, которая в Гофер — Прери была праздником молодежи. Безучастно присутствовала она на торжественной службе, смотрела парад учеников старших классов и увеселения для маленьких, слушала напутственную речь священника из Айовы о пользе добродетели и в День Украшения могил провожала глазами процессию последних ветеранов Гражданской войны во главе с Чэмпом Перри в порыжелой фуражке, нетвердыми шагами подымающих весеннюю пыль по дороге на кладбище. Она встретила Гая, и оказалось, что ей нечего сказать ему. В груди у нее теснились неясные желания. Когда Кенникот радостно восклицал: «Проведем лето на славу! Выедем на озеро рано, будем носить старую одежду и жить хорошо и просто!» — она улыбалась, но улыбка ее была жалкой.
Она бродила по жаре одними и теми же степными дорогами, говорила о пустяках с равнодушными людьми и думала о том, что ей никогда, никогда не спастись от них.
Она сама удивилась, что на ум ей пришло слово «спастись».
Затем на три года, промелькнувшие, как одна короткая глава жизни, она перестала интересоваться чем-либо, кроме Бьернстамов и своего ребенка.
I
За три года ухода от самой себя в жизни Кэрол произошел ряд событий, отмеченных «Неустрашимым» или бывших предметом обсуждения «Веселых семнадцати»; но нигде не записанным, не обсужденным и в то же время самым важным обстоятельством ее жизни было постепенное признание самой себе в том, что ей нужна, необходима родная душа.
