— Незачем, Скунс, незачем.
— Не зовите меня Скунсом!
— Я не могу всего объяснить, слишком сложно, но поверьте — вопрос закрыт.
Воцарилось тяжкое молчание. Лорд Тилбери смотрел на ящик стола, как смотрит китайский мопс на сахар. Потом он перевел взгляд на Галли, словно напрашиваясь на ростбиф, принесший такую пользу в руке меткого Пробки. Еще немного позже пыл угас. Виконт поднялся.
— Что ж, я прощаюсь.
— Уходите?
— Да.
Галахад огорчился.
— Не обижайтесь, Скунс! Посидим, поболтаем. Останетесь к обеду…
— К о-бе-ду!
Казалось бы, невинное слово, но в его устах оно ухитрилось обрести сочность и жар елизаветинской брани в том самом духе, в каком Бен Джонсон обращался к Бомонту и Флетчеру.
— Какие обеды? Хр-р-р!
Бывают минуты, когда сильную боль утишит лишь движение. Индиец, укушенный скорпионом, мечется и скачет; лорд Тилбери, после беседы с Галли, хотел пройтись. Сбежав со ступеней, он увидел такси и ему стало худо от одной мысли, что придется сесть в его затхлое нутро.
Сунув деньги удивленному Робинсону, он что-то проурчал, резко повернулся и зашагал к западу. Робинсон смотрел ему вслед тихим, тяжким, шропширским взглядом, а когда он исчез за кустами, поехал на станцию.
Лорд Тилбери шел и думал. Мысли его понемногу обретали стройность, возвращаясь к тому, первому замыслу. Пред ним стоял один образ — ящик стола. Хорошо бы к нему подобраться…
Как все исправившиеся пираты, он любил думать о совести. В конце концов, мемуары принадлежат ему. Контракт подписан. Аванс уплачен. Казалось бы, упакуй их, наклей марки и пошли. Если же люди, по чудачеству, держат их в ящиках, остается брать самому.
Это нетрудно; но для этого надо жить в замке. Галахад, скорее всего, не удосужился запереть стол. Если ты где-нибудь близко…
Нет, как он мог, как мог, зачем отверг приглашение! Остался бы к обеду, а там, если деликатно повести дело, вообще пригласили бы погостить. Перевез бы вещи из «Герба»…
Нет слов на свете печальнее, чем «Я мог бы…». Страшно терзаясь, виконт шел вперед. И вдруг до него донесся тот единственный запах, который был способен отвлечь его от тяжких мыслей. Он учуял свинью.
Те, кто лишь поверхностно знал Джорджа, виконта Тилбери, и Кларенса, графа Эмсворта, никогда бы не поверили, что у них есть что-то общее. Их души, сказал бы маловер, разделены, как полюсы Земли; сказал бы — и ошибся. Общее у них было, они любили свиней. Лорд Тилбери разводил их в своей бекингемширской усадьбе, куда уезжал на свободные дни; мало того — он ими гордился. Хрюканье, чавканье или такой вот запах немедленно трогали его сердце.
Тем самым он очнулся, а очнувшись — увидел, что бесцельные странствия привели его к свинарнику. В свинарнике была свинья, да такая, каких он еще не встречал.
Мы уже знаем, что в этот день было так пасмурно, словно сумерки раньше времени спустились на землю. Но сумеркам ли скрыть Императрицу? Да, солнечный свет обрисовал бы ее прекрасные линии, но и в сероватой мгле она поразила виконта. Словно пойманный арканом, он кинулся к ней.
Сперва, как все завзятые свинолюбы, он испытал жгучую зависть. Они приходили, глядели, ахали — и жили мечтой, словно те, кого поцеловала во сне богиня.
Кинув на гостя короткий, хотя и вежливый взгляд, Императрица вернулась к прежним делам, а именно — опустив прекрасное рыло едва ли не к самой земле, печально запыхтела. Виконт посмотрел туда же, и заметил, что недурная картофелина выкатилась за пределы свинарника. Как все премированные свиньи, Императрица полагала, что кормом, как и ростбифом, швыряться нельзя.
Свинолюбивое сердце дрогнуло, зависть сменилась более благородным чувством. Виконт пощелкал языком. Ему было трудно наклоняться, но он не раздумывал. Едва не задохнувшись, он поднял картошку и собирался вручить владелице, когда его внезапно прервали.
Кто-то задышал ему в щеку, схватил за руку, за шкирку, оттащил от свиньи — и он увидел длинного, тощего типа в комбинезоне.
В такое время суток природа спит, природа — но не свинарь. Хозяин велел ему бдить, что он и делал, зная, что рано или поздно к свинарнику подкрадется незнакомец с отравленной картошкой в руке. Как и канадская полиция, Пербрайт промахов не ведал.
— Ры! — сказал он, что означает по-шропширски: «Пройдемте со мной, я вас запру, а сам сообщу хозяину».
Расставшись с несчастной Сью, Монти печально побрел к свинарнику, чтобы взглянуть на Императрицу и как-то к ней подлизаться. Он не спешил. Небо парило хуже компресса. Мир превратился в турецкую баню. Мотыльки, и те сдались, только самые юные кролики выбегали на дорожку. Но если бы воздух был свеж, Монти не шел бы быстрее. Его терзала забота. Что-то не так, думал он.
Нет, не так! Шеридан писал о «странном, нелюбезном выражении». Если бы Монти читал Шеридана, он применил бы эти слова к лицу лорда Эмсворта, когда оно маячило по ту сторону стола или выглядывало из-за дерева. Даже тогда, в редакции, он не чувствовал с такой ясностью, что его вот-вот выгонят.
Так подошел он к землям Императрицы. За воротами, у сарая, он остановился, чтобы закурить — ему это было очень нужно, — и услышал, просто услышал: «Вон отсюда!»
Почему-то крик не умолкал. В конце концов стало ясно, что он ему не мерещится, а идет из сарая и, строго говоря, звучит не «Вон отсюда», но «Вы-пус-ти-те ме-ня от-сю-да-а!»
Монти удивился. Сперва он подумал о привидениях, но сообразил, что рядом — один из самых подходящих замков, и вряд ли они будут размениваться на сараи. Над ним было окошко. Он заглянул туда и спросил:
— Есть тут кто-то?
Вопрос был резонный, внутри царила тьма египетская, но узник почему-то обиделся. Он зарычал; а Монти подпрыгнул, ибо такие звуки мог издать только его бывший начальник.
— Это не лорд Тилбери? — осведомился Монти.
— А вы кто такой?
— Бодкин. Монти Бодкин. Помните?
Лорд Тилбери, видимо, помнил, поскольку сказал с прежней силой:
— Так выпустите меня, кретин!
— Минутку, — отвечал Монти. — Тут такая деревяшка… А, сейчас, сейчас! Ну, все. Алле-гоп!
С этими словами он отодвинул засов, и виконт, громко пыхтя, вывалился из сарая.
— А вот… э… э… — начал Монти, которому, как и Гете, не хватило света. С такими загадками он еще не сталкивался; но бывший начальник сопел, ничего не объясняя.
Наконец к виконту вернулся дар речи.
— Безобразие! — вскричал он.
— Что именно?
— Мерзавец!
— Кто?
— Я ему покажу!
— Кому?
— Сейчас же иду к лорду Эмсворту!
— Зачем?
Лорд Тилбери кратко, но образно поведал о происшедшем.
— В конце концов, — заключил он, — ваш дядя охотно подтвердит…
Монти, до этих слов — кивавший, прервал его:
— Ой, не могу! Вы лезли к свинье? Он вас схватил? Вы сослались на дядю? А теперь собираетесь к старику? Не надо! Не ходите! Мигнуть не успеете — закуют. Вы не знаете здешних дел. Как говорится, есть пружины. Старикан решил, что мой дядя хочет погубить свинью. Вы ее кормите, так? На него сослались, так? Ну, вот. Сошлют на Чертов остров, без суда и следствия.
Лорд Тилбери снова подумал о том, как неприятен ему этот субъект.
— Что Вы Порете?
— Я не порю. Посудите сами. Если эта хрюша сойдет с дорожки, выиграет дядина. Естественно, Пербрайт смотрит косо на всяких типов с картошками. Может, вы ее травите.
— Какой бред!
— Такова жизнь, — напомнил Монти. — И потом, вы залезли на чужую территорию. Кажется, в этих случаях можно прямо стрелять. Или это в воров? Нет, что я! В бродячих собак. Ну ладно, а залезть — залезли.
— Ничего подобного. Приехал по делу.
— Да? — удивился Монти. — А то я думаю, что вам здесь надо? Всегда рад, конечно…
Лорд Тилбери не купился на эту учтивую фразу.
— А вам что здесь надо?
— Мне?
— Вам. Если Эмсворт в ссоре с вашим дядей, почему он вас сюда пустил?
— Да я его секретарь.
— Почему он должен пускать секретарей сэра Грегори?
— Не Грегори, лорда Эмсворта. Ах, эти местоимения! «Он», «его», совсем зашьешься. Да, сложна жизнь. В общем, я не дядин секретарь, у нею нет секретаря. Когда вы меня выгнали, я сюда устроился. Раз — и готово! Хороший человек не засидится.
— Вы служите у лорда Эмсворта? — переспросил виконт. — И живете тут?
Монти подумал, что легкая наглость хороша, но неуместна. Лучше сказать все как есть. Того и гляди выгонят, а тут — работодатель, которого он только что спас. Словом, лучше признаться.
— Сейчас, — сказал он, — служу и живу, но вряд ли это надолго. Если хотите начать заново… как говорится, забыть и простить… я к вашим услугам.
Лорд Тилбери слушал эту речь как сладостную песню. Подобно Наполеону, он знавал удачи, но все же не такие. Живет в этом доме — и заискивает! Лучше не придумаешь!
