Черный силуэт Бэсси Карвил показался в окне гостиной; затем распахнулась дверь, и Бэсси выбежала из своего коттеджа; она была вся в черном и только на голову накинула что-то белое. Эти два голоса, неожиданно раздавшиеся поблизости (она услышала их, сидя у себя), привели ее в такое волнение, что она не могла выговорить ни слова.
У капитана Хэгберда был такой вид, словно он пытался выбраться из клетки. Ноги его вязли в лужах. Он попадал в ямы на разрытой им лужайке. Ничего не видя, он налетел на изгородь.
— Ну-ну, полегче! — серьезно сказал человек, стоявший у калитки, и, вытянув руку, ухватил его, за рукав, — Кто-то пытался вас одурачить. Ого! А что это на вас за костюм? Непромокаемый брезент, ей-богу! — Он громко захохотал. — Ну и тип!
Капитан Хэгберд высвободил руку и, съежившись, начал отступать.
— Это временно, — пробормотал он уныло.
— Что с ним такое? — Незнакомец с величайшей фамильярностью обратился к Бэсси и развязно стал объяснять: — Я не хотел пугать старика, — он понизил голос, словно давным-давно ее знал. — Я заглянул по дороге к цирюльнику, чтобы побриться за два пенса, и там мне рассказали, что это за тип. Старик всю жизнь был таким.
Капитан Хэгберд, устрашенный намеком на свой костюм, ретировался в дом, прихватив с собой заступ; а двое у калитки вздрогнули, когда захлопнулась дверь, и они услыхали стук закладываемых болтов, щелканье замка и дребезжащий притворный смех за дверью.
— Я не хотел его расстраивать, — сказал незнакомец после короткой паузы, — Что же это все означает? Ведь он не совсем помешан.
— Он долго горевал о своем пропавшем сыне, — тихо сказала Бэсси извиняющимся тоном.
— А я — его сын.
— Гарри! — вскрикнула она и умолкла.
— Знаете мое имя? Дружны со стариком, да?
— Мы снимаем у него дом, — запинаясь, выговорила Бэсси и ухватилась за железную решетку.
— Обе эти кроличьи клетки принадлежат ему? — презрительно сказал молодой Хэгберд. — Как раз то, чем он может гордиться. Не скажете ли вы мне, что это за парень приезжает завтра? Вам, должно быть, кое-что известно. Уверяю вас, кто-то хочет надуть старика, — это надувательство.
Она не отвечала, чувствуя себя беспомощной перед этой непреодолимой трудностью, устрашенная необходимостью объяснить, в чем дело.
— О, мне так жаль! — прошептала она.
— Что это значит? — спокойно спросил он. — Вам нечего волноваться, я не из пугливых. Трусить придется другому парню, когда он меньше всего этого ждет. Мне-то наплевать, но все-таки забавно будет посмотреть завтра на его рожу. Я не гоняюсь за деньгами старика, но право остается за мной. Вы увидите, как я разделаюсь завтра с этим плутом, кто бы он ни был!..
Он подошел ближе и стал перед ней по другую сторону решетки. Он поглядел на ее руки и заметил, как они дрожат. Ему пришло в голову, что и она участвует в этой маленькой плутне, какую предполагали разыграть завтра с его стариком. Он приехал как раз вовремя, чтобы помешать их проделке. Эта мысль его позабавила; к неудавшемуся заговору он отнесся с презрением. Но всю свою жизнь он снисходительно относился ко всяким женским штучкам. Она и в самом деле очень сильно дрожала; шаль сползла с ее головы. «Бедняжка!» — подумал он.
— Не тревожьтесь из-за этого парня. Наверное, он передумает до завтра. Но как же быть со мной? Я не могу торчать у калитки до самого утра.
Она не выдержала:
— Это вас он ждет! Вас! Это вы должны приехать завтра!
Он тупо прошептал:
— Я? — И у обоих, казалось, прервалось дыхание. Видимо, он размышлял над тем, что услышал; затем без всякого раздражения, но с явным замешательством сказал:
— Не понимаю. Я ничего ему не писал. Это мой приятель увидел сегодня утром объявление в газете и сказал мне… А? Что?
Он наклонился к ней; она быстро зашептала что-то, а он слушал, изредка бормоча «да» и «понимаю». Наконец он осведомился:
— Но почему же нельзя сегодня?
— Вы меня не поняли! — нетерпеливо воскликнула она.
Яркая полоска света угасла на западе под облаками. Снова он слегка наклонился, чтобы лучше слышать. И темная ночь скрыла шепчущую женщину и внимательно слушающего мужчину; видно было только, что лица их ласково и таинственно сблизились.
Он выпрямился; широкополая шляпа задорно съехала на затылок.
— Дурацкое положение, правда? — пожаловался он. — Завтра? Ну-ну! Никогда ничего подобного неслыхивал. Значит, всегда будет «завтра», а никакого «сегодня» нет, насколько я понимаю.
Она молчала и оставалась неподвижной.
— А вы поощряли эту забавную выдумку, — сказал он.
— Я никогда ему не противоречила.
— Почему?
— А зачем мне было это делать? — защищалась она, — Это только принесло бы ему несчастье. Он сошел бы с ума.
— Сошел бы с ума! — пробормотал он и услышал ее короткий, нервный смешок.
— Кому это могло повредить? Неужели я должна была ссориться с бедным стариком? Легче было самой наполовину верить.
— Да, да, — сообразил он, — Должно быть, старик как-нибудь обошел вас своей вкрадчивой болтовней. Вы — добрая.
Руки ее нервно зашевелились в темноте.
— И это могло быть правдой. Да так оно и есть. Это сбылось. Вот оно. Вот то «завтра», какого мы ждали.
Она перевела дыхание, а он добродушно сказал:
— Да, а дверь заперта. Я бы не обратил внимания, если бы… И вы думаете, можно заставить его признать меня?.. А?.. Что?.. Вы могли бы это сделать? Через неделю, вы говорите? Гм… может, и так. Но неужели вы думаете — я выдержу неделю в этой дыре? Ну нет! Мне подавай тяжелую работу, а не то шум и суету или побольше простора, какого у нас, в Англии, не сыщешь. Правда, я уже был однажды в этом городке и прожил здесь больше недели. Старик помещал тогда объявления обо мне в газете, а один мой приятель решил выудить у него пару соверенов и послал ему письмо, написал там всякую ерунду. Однако ничего из этой проделки не вышло. Нам пришлось уносить отсюда ноги. А теперь другой мой приятель ждет меня в Лондоне, и, кроме того…
Бэсси Карвил прерывисто дышала.
— А не постучать ли мне в дверь? — спросил он.
— Попробуйте, — отозвалась она.
Скрипнула калитка перед коттеджем капитана Хэгберда, тень его сына скользнула, остановилась и словно засмеялась глухим смехом, похожим на смех отца, но только ласковым и мягким; этот смех зазвенел в сердце женщины.
— А он не буянит, а? Мне бы не хотелось с ним сцепиться. Ребята всегда мне говорили, что я сам не знаю своей силы.
— Он самый безобидный человек на свете, перебила она.
— Вы бы этого не сказали, если бы видели, как он гнался за мной по лестнице, держа в руке кожаный ремень, — возразил он. — Я шестнадцать лет об этом помню.
И ее кинуло в жар, когда она снова услыхала его мягкий приглушенный смех. Он постучался в дверь, и сердце у нее упало.
— Эй, отец! Впустите меня. Я — Гарри. Вернулся домой на один день раньше.
Одно из окон в верхнем этаже распахнулось.
— Зубоскал, явившийся с какими-то сведениями, — раздался в темноте голос старого Хэгберда, — Не связывайтесь с ним. Это испортит все дело.
Она слышала, как Гарри Хэгберд крикнул: «Здорово, папа», потом что-то звякнуло. Окно захлопнулось, и он снова очутился перед ней.
— Совсем как в старые времена. Едва не заколотил меня до смерти, когда я хотел уйти из дому. Теперь я вернулся, а он, чтобы прогнать меня, швыряет мне в голову проклятый заступ. Мне задело плечо.
Она содрогнулась.
— Мне было бы все равно, — начал он, — но дело в том, что я истратил на билет последние шиллинги, а на последние два пенса побрился — из уважения к старику.
— А вы действительно Гарри Хэгберд? — торопливо спросила она, — Вы это можете доказать?
— Могу ли доказать? А кто другой может доказать? — весело подхватил он. — Каких вам нужно доказательств? И что я должен доказывать? Нет такого уголка на свете, кроме, быть может, Англии, где бы не нашлось какого-нибудь мужчины, а еще лучше — женщины, которая помнит меня, как Гарри Хэгберда. Я больше похож на Гарри Хэгберда, чем кто бы то ни было. Могу вам доказать в одну минуту, если вы мне позволите войти в вашу калитку.
— Входите, — сказала она.
Он вошел в палисадник Карвилей. Его высокая тень двигалась, слегка раскачиваясь. Она повернулась спиной к окну и ждала, следя за приближающейся тенью, единственным материальным элементом которой были ее шаги. Свет падал на сдвинутую набекрень шляпу, на плечо, которое, казалось, рассекало тьму, на его ноги. Он подошел и остановился, повернувшись лицом к освещенному окну гостиной за ее спиной; он оглядывался по сторонам, тихонько посмеиваясь.
— Вы только на минутку представьте себе, что у меня отцовская борода… Ну как? Говорите. Я еще мальчишкой был вылитый его портрет.
— Правда, — прошептала она.
— Вот как обстоят дела. Он всегда был домоседом. Помню, он раскисал за три дня до того, как ему нужно было уехать из дому — в Саут Шилдс за углем. У него был постоянный контракт с газовым заводом. Можно было, подумать, что он отплывал на китобойном судне на три года с хвостиком. Ха-ха! Ничуть не бывало. Всего десять дней в плавании. «Мерцание морей» было красивым судном. Славное имя, правда? Оно принадлежало дяде моей матери…
