— Мы бы тоже хотели в ВДВ.
— Что-то мне ваш рост не нравится, — ответил Дубов, — по-моему, по нормам ВДВ не проходит.
— Мы и сами знаем, что не проходит, но мы спортсмены-парашютисты.
— Как это «парашютисты»?
— На гражданке прыгали.
— А почему же военкомат не определил вас в ВДВ?
— По росту и не определил.
— Беспредел какой-то! — возмутился майор. — Пиши их, Ваня.
Наконец, подытожили списки, сложили в папку и хотели уже уходить, когда к ним подошел совершенно гражданского вида лейтенант.
— Музыкант я, товарищ майор. Может, у вас оркестр есть?
— Какой музыкант?
— Дирижер, консерваторию закончил.
— А тут вы кто?
— Командир взвода.
— Какого взвода?
— Мотострелкового.
— А вы что-нибудь в этом кумекаете?
— Да ничегошеньки.
— И какой же вы командир взвода?
— А двухгодичный и никудышный.
— Ты смотри, Ваня, что творится! — обратился к Ивану майор.
— Давайте возьмем его, товарищ майор, уж больно он мне нравится, — сказал Иван.
— С офицерами туговато приходится, надо через командующего округом, но попробовать можно. Фамилия ваша?
— Кас, Роман Кас, — сказал лейтенант.
— Кас? Композитор Кас написал «Амурские волны», — загорячился Иван.
— Это мой прадедушка.
— Вот это да! — восхищенно посмотрел на него Иван.
Глава девятнадцатая
Еще не осела пыль, когда Василий Васильевич рванул на себя дверку милицейского газика. С переднего сиденья вывалилось прямо на него мертвецки пьяное тело водителя-сержанта. Опустив сержанта на землю, Василий Васильевич хотел обежать автомобиль спереди, но упал, зацепившись за что-то мягкое. Поднявшись, увидел связанного мужчину с кляпом во рту. Вырвав кляп, Василий Васильевич, наклонившись прямо к ошалело вращавшимся зрачкам, прохрипел:
— Где они?!
— Там за холмами, они ее утащили туда.
— Николай, развяжи его!
Нескольких широких шагов, почти прыжков, было достаточно, чтобы Василий Васильевич оказался на вершине одной из песчаных дюн. Во впадине между холмами он увидел двух милиционеров без брюк, но в кителях, и совершенно голую белокурую женщину. Рядом лежала одежда. Лейтенант лежал на спине, на нем на четвереньках стояла женщина, лица которой из-за распущенных волос не было видно, а сверху на коленях стоял сержант…
Василий Васильевич сначала растерялся и несколько секунд стоял, оцепенело. А потом с криком: «Ах вы, подонки!» — прыгнул в низину и, оказавшись рядом, что было силы, ударил ногой по заднему месту сержанта, который, сверкнув своей мужской гордостью, перевернувшись через голову, упал на спину, но довольно резво вскочил на ноги — в правой его руке блеснул нож.
Женщина, отпрыгнув в сторону и схватив одежду, побежала вдоль лощины, а лейтенант, ничего не понимая, сел и пьяно замотал головой.
— Ну, сука! — озверев, закричал сержант и бросился на Василия Васильевича, но майор увернулся, и нож, разорвав пиджак, скользнул по правому боку.
— Стоять! — услышал Василий Васильевич чей-то повелительный голос.
И тут же послышался душераздирающий крик, а когда майор обернулся, то увидел Николая, от которого падал на спину как-то неестественно полубоком сержант. Лейтенант уже стоял напротив Николая, зажав в обеих руках блестящий тесак.
— Я тебе, падла, покажу, как кишки выпускают! — и, дико завопив, бросился на Николая.
Николай, отпрыгнув, пропустил лейтенанта и ударил обеими руками по голове. Тот, захрипев, повалился навзничь.
Василий Васильевич, подбежав, увидел лежавшего в песке полуголого лейтенанта с вогнанным в шею ножом, конец которого выглядывал над правым плечом. Рядом орал и катался по земле сержант, схватившись за левый бок. По крови на его руках Василий Васильевич понял, что сержант ранен. А Николай стоял и растерянно смотрел то на одного, то на другого гаишника.
— Немедленно задержать женщину! И зови наших с аптечкой, — закричал на него Василий Васильевич и, почувствовав легкое головокружение, присел на корточки.
Женщины прибежали одновременно
— Оксана, Марина, перевязывайте раненых!
А Николай, выбежав на дорогу, увидел, как белокурая садилась в потрепанный «ГАЗ-69». Прыгнув в милицейский «газик», он, чуть не перевернувшись, вылетел на дорогу. Водитель «Москвича» несколько раз пытался завести свою колымагу, но безуспешно, и только пьяный сержант мирно спал у правого колеса «Москвича», похрапывая и улыбаясь.
Николай догнал «ГАЗ-69», остановил его и силой вытащил белокурую.
— Как вы смеете! — визжала она. — Отпустите немедленно! — и довольно больно укусила Николая за руку.
Овсиенко так придавил ее за шею, что та, охнув, безропотно села на переднее сиденье возле водителя. Вернулись обратно.
— Кто такая? — спросил Николай у водителя «Москвича», держа женщину за руку.
— Не знаю, просто попросилась попутно.
Из-за дюн выбежала Рита Ивановна.
— Василий Васильевич тоже ранен, нужны бинты!
— Вот женщина, Рита Ивановна, не упустите ее — это наш единственный свидетель! — и Николай, схватив еще одну аптечку, побежал к холмам.
— Еще чего, «свидетель», ха-ха-ха! Я, например, ничего не видела и не слышала! — произнесла женщина и, резко дернув рукой, вырвала ее из рук Риты Ивановны, но, пошатнувшись, сама упала на колени — белокурая была изрядно пьяна.
Рита Ивановна, вытащив из своих джинсов ремень, набросила его на шею женщины.
— Пусти, стерва, задушишь! — захрипела белокурая, вставая.
Тогда Рита Ивановна ловко связала этим ремнем руки женщины и привязала к своей правой. Из-за холмов показались Оксана, Николай, Марина и Василий Васильевич. Они с трудом тащили тела двух милиционеров.
— Марина, за руль «Волги»! Николай — в «газик», берем сержанта, женщину! — командовал Василий Васильевич.
— А водитель «Москвича»? — спросил Николай.
— Он никуда не денется, номер запишите, быстро в ближайшую больницу!
Но «Москвич», вдруг чихнув, как-то вразнобой затарахтел, задымил и все же завелся.
— Где ближайшая больница? — спросил у водителя «Москвича» Николай.
— Езжайте за мной, тут рядом — в Приморском.
И эта своеобразная колонна вначале медленно, а потом все быстрей и быстрей понеслась по уже вечерней дороге.
А рядом, в нескольких шагах, шумело, стонало, грохотало, тяжело дыша, синее, почти почерневшее море. Солнце скрылось за тучами, и бодрящий холодок пронесся над дышащей зноем полупустынной степью.
Глава двадцатая
С самого своего дня рождения Иван никогда так много не работал. И работой-то это назвать нельзя — со стороны посмотришь: «Подумаешь, работа! Сиди себе в тени за столиком на табуреточке да записывай, работа называется!»
И действительно, физической нагрузки — никакой, а приходил домой и просто валился от усталости с ног. Ох, как часто он вспоминал тетю Настю и дядю Витю, их дом и как там вольготно жилось ему, одному-единственному, всеми любимому Ванятке. И «Ванечка пойди, помойся», и «Ванечка, возьми чистую рубашку в шкафу», единственное, что он делал сам из «женской работы», так стирал свои носки, и то с большой неохотой. А тут все сам — не зря Николай Николаевич называл такую жизнь «собачьей». И еще такая нагрузка на работе! Попов и Дубов, в большинстве своём, пропадали на работе, но ночевали первую неделю в доме Ивана. Потом Дубов нашёл квартиру, а Попов ещё долгих два месяца не находил себе нормальное жильё.
Стали поступать большими партиями парашюты, каждый комплект надо было проверить, начиная от документации и кончая всеми принадлежностями до мелочей. Правда, три дня назад прибыл начальник парашютно-десантной службы, старший лейтенант Дробинко В.Г. Иван был поражен, узнав, что на счету начальника парашютной службы «аж» восемь прыжков, но все же офицер оказался энергичным и взял на себя значительный участок работы — документацию.
Прошла неделя сумасшедшей работы. Правда, за Иваном стала приезжать специальная машина, на что Николай Николаевич тут же отреагировал, сказав:
— Ну, Ванятка, ты тоже шишкой становишься, глядишь, и брюшко отрастишь.
— Что вы, дядя Коля, да у меня ни в жизнь живота не будет, конституция такая, — гляди, — и Иван, втянув живот, поднял рубаху, — видал, ребра видно.
В тот день они проговорили допоздна, уже было совсем темно, когда легли спать. Николай Николаевич зачастую и спал у Ивана в доме.
— Муторно мне бывает по ночам, Ваня, кошмары снятся. Можно я у тебя буду? — однажды сказал он, и с тех пор оставался на ночь довольно часто.
А вот на этой неделе что-то стало беспокоить дядю Колю, он ходил подавленный, еще больше ссутулился.
— Чует мое сердце, Ваня, что-то неладное, да и Рита обещала звонить. Вторая неделя — и ни слуху, ни духу.
