Часто в ответ на свои долгие речи, которые Хассим держал ежедневно, он слышал только одно слово: «Хорошо». Соратники вождя обращались с Хассимом почтительно, но женская половина лагеря, потакая капризу молодой жены Белараба, выказывала изгнаннику и его сестре явное недружелюбие.
Эта женщина, добрая и кроткая со своими подчиненными, совершенно потеряла голову и в простоте сердечной бредила богатствами, которые достанутся ей с разграбленной яхты. Что ценного мог предложить ей Хассим, этот странствующий бедный чужеземец? Ничего. Все разговоры о богатстве его далекой родины — только пустые сказки изгнанника, ищущего помощи.
По ночам Хассим должен был выслушивать тревожные речи Иммады, единственной спутницы его жизни, его родной сестры, храброй, как мужчина, но впечатлительной, как настоящая женщина. Когда лагерь великого Белараба погружался в сон и огни костров превращались в тлеющую золу, Иммада шепотом передавала ему свои опасения. Хассим спокойно утешал ее. Но и он был родом из Ваджо, где люди храбрее и сообразительнее, чем остальные малайцы, и обладают и большей энергией, и большим душевным пылом. Наконец Хассим потерял терпение и как-то вечером объявил своей сестре: «Завтра мы оставляем этого безголового правителя и возвращаемся к нашему белому другу».
На следующее утро, предоставив свите Белараба идти прямой дорогой к поселку, Хассим и Иммада пошли своим собственным путем, — маленькой тропинкой, тянувшейся между джунглями и расчищенными полянками. Их сопровождало двое воинов Хассима, уроженцев Ваджо; и потому принцесса Иммада могла, когда хотела, пользоваться носилками, как это в обычае у высокородных дам ваджского народа. Иммада, привыкшая к скитальческой жизни, предпочитала идти пешком, но время от времени, из уважения к чувствам своих спутников, она позволяла им нести себя. Утром они прошли большое расстояние, и Хассим рассчитывал еще до вечера добраться до лагуны, неподалеку от места стоянки «Эммы». В полдень они отдыхали в тени на берегу лесного пруда, и там-то их и встретил нежданно — негаданно Джафир.
Беседа была долгая. Джафир, сидя на корточках, степенно повествовал. Его слушали с жадностью. Известие о подвиге Картера еще не достигло лагеря Белараба. Для Хассима это был большой удар, но он слушал Джафира со своей обычной спокойной улыбкой. Принцесса Иммада заплакала от огорчения и ломала руки. Джафир кончил, и наступило глубокое молчание.
Действительно, событие было таким роковым и громадным, что даже эти малайцы считали излишним что-либо говорить, и Джафир почтительно склонил голову перед изумленным владыкой. Это чувство еще тяготело над маленькой горстью людей, сидевших вокруг тлеющих прутьев, как вдруг послышался шум приближающегося отряда людей, и все пятеро вскочили на но ги. Не успели они двинуться с места, как заметили, что их уже открыли. Подходившие люди были все вооружены и, по-види мому, отправлялись в какую-то военную экспедицию. Среди них был и Сентот, в своем белом поясе, со взлохмаченными волосами; он дико прыгал и размахивал руками как одержимый. Остальные от удивления замерли на месте, но, очевидно, питали враждебные намерения. В арьергарде на почтительном расстоянии двигалась дородная фигура, сопровождаемая двумя телохранителями с мечами. Раджа Хассим снова спокойно сел на ствол упавшего дерева, Иммада стала за ним, положив ему руку на плечо, а Джафир уселся на землю, собрав всю свою энергию и держа наготове каждый мускул.
— Воины Тенги, — презрительно проговорил Хассим.
В подошедшем отряде кто-то крикнул, и издали откликнулись несколько голосов. О сопротивлении нечего было и думать. Хассим только снял с пальца изумрудный перстень, и Джафир незаметно взял его. Раджа даже не посмотрел на своего верного гонца.
— Непременно передай это белому человеку, — тихо прошептал он.
— Твой слуга дышит, о раджа. Это могучий талисман.
Тени от деревьев стали длиннее. Никто не произносил ни звука; отряд вооруженных людей стал как будто подвигаться ближе. Иммада закрыла лицо концом шарфа и одним глазом следила за движениями наступающих.
Сбоку от вооруженных воинов Сентот выплясывал медленный танец, но и он почему-то притих.
— Теперь беги, — шепнул раджа Хассим, неподвижно глядя перед собой.
Секунду или две Джафир не шевелился, потом вдруг прыгнул, понесся по джунглям и сейчас же утонул в чаще, подобно пловцу, нырнувшему с высоты. Среди вооруженного отряда раздались удивленные восклицания, кто-то бросил копье, кто-то выстрелил, три или четыре воина ринулись в заросли, но скоро вернулись с виноватыми улыбками. А Джафир в это время уже бежал один по заброшенной тропинке с парангом[6] в руках и тучей мух над головой.
Склонявшееся к западу солнце бросало полосы света на темную тропинку. Он бежал скорым эластичным шагом, внимательно оглядываясь по сторонам и быстро дыша широкой грудью; на указательном пальце сжатой руки у него было надето изумрудное кольцо, словно он боялся, что оно соскользнет, улетит, будет вырвано невидимой силой или похищено злыми чарами. Мало ли что могло случиться… В мире много злых сил, могущественных заклинаний, страшных привидений. Посланцу князей и великих людей, несшему последний призыв своего господина, было не по себе в темном лесу. Мало ли что могло скрываться во мраке чащи? Солнце еще не село. Огибая лагуну, Джафир еще видел его лик сквозь листья деревьев. Но что, если Аллах сейчас призовет его и он умрет, не выполнив поручения?
На берегу лагуны, в двухстах шагах от «Эммы», он остановился и перевел дух. Прилив кончился и на большом расстоянии обнажил дно. Джафир прошел вперед по затопленному бревну и крикнул, чтобы прислали лодку; в ответ донесся окрик Иоргенсона. Солнце уже опустилось за прибрежные леса, и кругом насколько хватало глаз все было тихо.
Легкий ветерок пронесся по черной воде, и Джафир, на самом берегу, дожидаясь лодки, почувствовал легкую дрожь.
Тем временем Картер, измученный непрерывной тридцатичасовой работой по поднятию яхты, опустился на складное кресло миссис Треверс на «Отшельнике» и сказал преданному Васубу:
— Вели, чтобы сегодня ночью хорошенько сторожили, старик.
Потом он с удовлетворением посмотрел на заходящее солнце и заснул.
III
На носу «Эммы» возвышалась приподнятая над палубой площадка, откуда можно было видеть всю палубу и следить за движениями каждого матроса. Здесь можно было не бояться, что подслушают, хотя находившиеся на ней люди были, конечно, видны всем.
Солнце только что зашло, к величайшему удовольствию Картера, когда Иоргенсон и Джафир уселись рядом между брашпиль-битсов «Эммы» и на виду у всех, но недосягаемые, не скрываясь, но втайне, начали вести тихую беседу.
Каждый ваджский воин, находившийся на шхуне, чувствовал приближение решительного часа. Готовые к битвам и смерти и безразличные к тому, как они будут жить и как будут умирать, они сидели спокойно и не волнуясь. Не так обстояло дело с миссис Треверс, которая, запершись в рубке, мучительно размышляла о том же, хотя и на нее нашло такое отчаяние, что она почти готова была приветствовать любой исход.
Из всех бывших на боргу людей только она одна ничего не знала о совещании Иоргенсона и Джафира. Погруженная в беспокойные думы, она заметила только, что почему-то все звучи на «Эмме» вдруг замерли. Не слышно было ни шороха, ни шагов. Фигуры Иоргенсона и Джафира, шепотом совещавшихся друг с другом, у всех отбили охоту двигаться и говорить.
Сумрак окутывал эти две фигуры, похожие в своей неподвижности на изваяния интимно беседующих европейца и азиата. Сгустившиеся тени почти скрывали их, когда они вдруг поднялись, заставив забиться сердца зрителей. Но они не разошлись. Они продолжали стоять на месте, как бы дожидаясь полной тьмы, чтобы подобающим образом закончить свое собеседование. Джафир рассказал Иоргенсону всю историю кольца, — этого символа дружбы, созревшей и подтвержденной в ночь поражения, в ночь бегства из далекой страны, тихо спавшей под гневными потоками небесного пламени.
— Да, туан, — продолжал Джафир, — В первый раз оно было послано белому человеку в ночь смертельной опасности, как прощальный дар. И тогда, как и теперь, оно было вручено мне с наказом во что бы то ни стало спастись и передать кольцо в подтверждение моих слов. Я это сделал, и белый человек точно утишил бурю и спас моего раджу. Он не из таких людей, что уходят и забывают тех, кого однажды назвали своими друзьями. Мне было поручено только сказать последнее прости, но чары кольца были так сильны, что вызвали все силы белого человека на помощь моему господину. Теперь мне нечего сказать. Раджа Хассим ничего не просит. Но что из этого? По милости Аллаха все осталось по-старому, и сострадание всевышнего, и чары кольца, и сердце белого человека. Ничто не изменилось, только дружба укрепилась и любовь стала сильней после общих опасностей и долгой совместной жизни. Поэтому, туан, я не боюсь. Но как мне передать кольцо радже Лауту? Только передать, — мне больше ничего не надо. Если бы они пронзили меня у самых его ног, и то времени хватило бы. Но лес кишит воинами Тенги, бухта открыта, и мне не удалось бы дойти даже до ворот.
