Иоргенсон, засунув руки в карманы пиджака, смотрел в землю и слушал.
Джафир был настолько встревожен, насколько он был вообще способен к тревоге.
— Аллах наше прибежище, — прошептал он. — Но что же делать? Неужели твоя мудрость ничего не подскажет, туан?
Иоргенсон ничего не отвечал. Он, по-видимому, ничего не мог подсказать. Но Аллах велик, и Джафир ждал, тревожно, но терпеливо. Он все еще надеялся. Наплывавшая из черного леса ночь скрывала их от внимательных глаз людей. Видя молчание Иоргенсона, Джафир начал говорить.
— Теперь, когда Тенга сбросил маску, Джафир не мог выйти на берег, не будучи атакованным, взятым в плен или убитым. Вернее всего — убитым, потому что он мог спасаться бегством по повелению своего господина, но не мог сдаваться живым. Во время своих странствований ему приходилось скользить, как тень, ползти, как змея, чуть что не пробираться под землей. Он никогда еще не попадал впросак. Его не остановили бы ни болота, ни трясина, ни большая река, ни джунгли. Все эти препятствия, скорее, помощники для того посланца, который умеет использовать их. Но тут была открытая бухта, и не имелось ни какого другого пути. При настоящем положении вещей каждый куст, каждый древесный ствол, каждая тень дома или забо|›л могла скрывать воинов Тенги или разъяренных пиратов Дамана, уже направившихся к поселку. Как ему пройти расстояние меж ду берегом и воротами Белараба, которые теперь, наверное, стоят на запоре и днем и ночью? Не только он, — любой человек i «Эммы» будет схвачен и сразу исколот пиками.
Он замолчал, с минуту подумал и проговорил:
— Даже тебе, туан, не удалось бы этого сделать.
— Верно, — проворчал Иоргенсон.
Когда, после долгого раздумья, он оглянулся, Джафира уж‹ не было. Он сошел с возвышения и, по всей вероятности, сидел где-нибудь на корточках в темном углу палубы.
Иоргенсон слишком хорошо знал Джафира и был уверен, что тот не будет спать. Он будет сидеть и думать, потом придет в ярость, как-нибудь выберется с «Эммы» и погибнет на 6epciy, сражаясь. Вообще он выкинет что-нибудь безумное, ибо выхода нет. Тогда Лингард ничего не узнает о плене Хассима и Им мл ды, ибо кольцо не достигнет его. Лингард ни о ком ничего но узнает, пока для всех этих людей не наступит конец. Следовало или не следовало Лингарду это узнать, Иоргенсон не мог |к — шить. О^ признался себе, что тут было нечто, чего даже он не зыл. Все было ненадежно, неверно, как и все вообще, относя щееся к жизни людей. Только относительно своей судьбы Иор генсон не сомневался. Он знал, что он сделает.
Ни одна черта не изменилась, ни один мускул не дрогнул на лице старого авантюриста, когда он спустился с кормы и пошел по палубе «Эммы». Его выцветшие глаза, так много виденшие на своем веку, не пытались проникнуть в ночную тьму и даже ни разу не взглянули на расставленных им часовых, которых он задевал на ходу. Если бы на него внезапно упал свет, он пока зался бы идущим в вечном сне лунатиком. Миссис Треверс слы шала, как его шаги прозвучали около рубки. Шаги удалились, и она опять уронила голову на свои обнаженные руки, протяну тые поперек маленького столика, у которого она сидела.
Иоргенсон, стоя у гакаборта, смотрел на красноватое зарево, подымавшееся над черными массивами дальнего берега. Он все замечал быстро, небрежно, относясь ко всему, как к явлениям, не имеющим связи с его собственным призрачным существованием. Это были отдельные мгновения в той жизненной игре, которой все еще почему-то занимались люди. Он слишком хорошо знал, чего стоит эта игра, и потому мало интересовался ее ходом. Он так давно отвык думать, что внезапное возвращение к этому занятию чрезвычайно досаждало ему, особенно когда приходилось ломать себе голову над определенным решением. В мире вечного забвения, которое он вкушал, пока Лингард не вернул его к жизни людей, все было решено раз и навсегда. Его раздражала его собственная растерянность, которая напоминала ему о смертном бытии, сплетенном из вопросов и страстей, от которого он, как ему казалось, навеки освободился. По естественной ассоциации, в мыслях его внезапно появилась фигура миссис Треверс, ибо как он мог теперь думать о Томе Лингарде, о том, что плохо или хорошо для Короля Тома, не думая в то же время и об этой женщине, которая ухитрилась зажечь подобие искры даже в его собственных потухших глазах? Сама она не имела никакого значения, но доброе имя Тома имело большое значение. О Томе он должен был думать, о том, что хорошо или плохо для Тома в этой нелепой и роковой игре с его жизнью. В конце концов он пришел к заключению, что для Тома Лингарда будет хорошо, если ему передадут перстень. Только передадут перстень. Перстень, и больше ничего.
— Это поможет ему окончательно решиться, — пробурчал себе в усы Иоргенсон, как бы побуждаемый смутной уверенностью.
Он отвернулся от линии костров, горевших на дальнем берегу, и пошел по палубе. Миссис Треверс слышала, как он проходил мимо рубки, но даже не подняла головы. Этот бессонный человек сошел с ума, впал в детство и не поддавался никаким уговорам. Он бродил по палубе неведомо для чего…
На этот раз, однако, у Иоргенсона была вполне определенная цель. Он подошел к Джафиру и сказал ему, что единственный человек в мире, имевший хоть какие-нибудь шансы добраться сегодня ночью до укрепления Белараба, была привезенная раджой Лаутом высокая белая женщина, жена одного из пленных белых вождей. Джафир издал удивленное восклицание, но не стал этого отрицать. Возможно, что, по очень простым или же очень сложным соображениям, эти дьявольские отродья из лагеря Тенги и Дамана не решатся убить белую женщину, если она пойдет одна к укреплению Белараба. Да, вполне возможно, что она дойдет невредимой.
— Особенно если она понесет с собой пылающий факел, — пробурчал Иоргенсон.
Он рассказал Джафиру, что теперь она сидит в темноте и предается скорби по обычаю белых женщин. Утром она сильно кричала, — требовала, чтобы ее отпустили к белым людям на берегу. Он отказался дать ей лодку. С тех пор она заперлась в рубке и горюет.
Джафир слушал все это без особенного интереса. И когда Иоргенсон прибавил:
— Я думаю, Джафир, что лучше исполнить ее желание, — он безразлично ответил:
— Ну, что же, пусть идет. Не важно.
— Да, — сказал Иоргенсон. — И она может отнести кольцо радже Лауту.
Джафир, хмурый и бесстрастный Джафир вздрогнул. Сначала казалось невозможным убедить Джафира, чтобы он расстался с кольцом. Эта мысль была слишком чудовищна, чтобы проникнуть в его ум, тронуть его сердце. Но, наконец, он согласился и мрачно прошептал:
— Аллах велик. Может быть, такова ее судьба.
Джафир был родом из Ваджо и потому не считал женщин ненадежными или неспособными выполнить задачу, требующую мужества и сметливости. Поборов свои колебания, он передал кольцо Иоргенсону, но поставил одно условие:
— Она отнюдь не должна надевать кольцо себе на палец, туан.
— Ну что ж, она повесит его себе на шею, — охотно согласился Иоргенсон.
Когда Иоргенсон шел к рубке, ему пришло в голову, что, пожалуй, теперь эта, приведенная Лингардом на буксире, женщина не захочет оставить «Эмму». Это его, впрочем, не очень волновало.
Все эти люди двигались впотьмах, да и сам он сейчас двигался впотьмах.
Иоргенсону только хотелось направить мысль Лингарда на Хассима и Иммаду и заставить его без колебаний осуществить поставленную цель. Эти белые его совершенно не интересовали. Это были люди, не оставляющие следов на земле. Женщине придется ехать, не понимая, зачем ее посылают. А если она откажется, пусть остается на судне без всяких вестей. Он ей ничего не скажет.
На деле, однако, оказалось, что миссис Треверс не желает иметь с ним никакого дела. Она не хотела даже его слушать. Она — вернее, только голос, заключенный в темной рубке — желала, чтобы он ушел и не тревожил ее.
Но тень Иоргенсона было не так-то легко заклясть. Он тоже был только голосом во внешней тьме, неумолимым, настаивавшим, чтобы она вышла на палубу и выслушала его. Наконец он нашел нужные слова:
— Я хочу вам сказать относительно Тома. Вы желаете ему добра, не так ли?
Этот довод возымел действие; миссис Треверс, выйдя на палубу и склонив голову, стала терпеливо слушать бормотание белого призрака.
— Мне кажется, капитан Иоргенсон, — сказала она, когда он кончил, — что вы просто забавляетесь. После вашего поведения сегодня утром мне нечего с вами говорить.
— У меня готов для вас челнок, — проворчал Иоргенсон.
— У вас какая-то задняя мысль, — недовольно проговорила миссис Треверс, — но, может быть, вы мне ее сообщите? Что вы имеете в виду?
— Интересы Тома.
— Вы действительно его друг?
— Он привез меня сюда. Вы это знаете. Он вам все рассказал.
— Да. Но я сомневаюсь, можете ли вы быть кому-нибудь другом.
