Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира

Джозефина с облегчением вздохнула, когда прибыли остальные гости и в зале стало людно; с этими незнакомцами она могла беседовать, смеяться или зевать, в зависимости от их достоинств. Девчонок, что вились вокруг капитана Дайсера, она презирала, а им самим восхищалась: он даже бровью не повел, ничем не выказал своего удовольствия или раздражения. Особую неприязнь вызывала у Джозефины рослая, властная блондинка, которая один раз прошлась с ним под руку; что ему стоило достать носовой платок и смахнуть ее, как соринку, нарушившую его совершенство.

Гостей пригласили к столу; он сидел далеко от нее; она была даже рада. Когда он протягивал руку к бокалу, она видела только голубой рукав, но ей казалось, что они остались наедине, хотя ему это было невдомек.

Гость, сидевший с нею рядом, сообщил очевидную информацию, что капитан Дайсер — герой:

— Кристине он приходится двоюродным братом; воспитывался во Франции, с началом войны ушел на фронт. Немцы сбили его за линией фронта, но, когда его везли в эшелоне, он сбежал. Все газеты об этом трубили. Думаю, он здесь с какой-нибудь пропагандистской миссией… В верховой езде ему нет равных. Всеобщий любимец.

После ужина Джозефина сидела молча, в то время как через ее голову переговаривались двое мужчин; она не двигалась с места и мысленно убеждала его подойти. О, как она была бы деликатна, не стала бы ни любопытствовать, ни сентиментальничать, избегала бы любых тем, которые его смущали, а то и раздражали дома. Она слышала звеневшие вокруг него голоса:

— Капитан Дайсер… немцы распинают на кресте всех пленных канадцев… Как вы думаете, сколько еще продлится… оказались за линией фронта… Вам было страшно?

Потом весомый мужской голос сказал ему между затяжками сигарой:

— Я так мыслю, капитан Дайсер: ни одна сторона покамест не добилась успеха. Сдается мне, они боятся друг Друга.

Минуло, как ей показалось, немало времени, прежде чем он подошел, зато момент был самый подходящий: рядом с ней оказалось свободное кресло, которое он тут же занял.

— Хочу немного побеседовать с самой прелестной девушкой. Весь вечер только об этом и думал, но не мог вырваться.

Джозефине захотелось припасть щекой к блестящей коже его портупеи; ей хотелось, чтобы он положил голову ей на колени. Вся ее жизнь острием указывала на этот момент. Она знала, чего ему не хватает, и подарила ему именно это: не слова, а теплую, восхищенную улыбку, которая говорила: «Я твоя — только позови; я сдаюсь». В этой улыбке не было ни тени самоуничижения, потому что ее прелесть говорила за них обоих, излучая грядущую радость, уже витавшую между ними.

— Кто вы? — спросил он. — Я думал, вы цветок, и удивлялся, почему вас оставили в кресле.

— Vive la France, — застенчиво произнесла Джозефина. Ее взгляд опустился ему на грудь. — Вы и марки коллекционируете или только монеты?

Он рассмеялся:

— Приятно наконец-то встретиться с американской девушкой. Я надеялся, что меня посадят напротив вас, чтобы я мог полюбоваться.

— Я видела только вашу руку. И еще, кажется, зеленый браслет.

Потом он предложил:

— Давайте сходим куда-нибудь вечером, не возражаете?

— У нас так не принято. Я еще школьница.

— Тогда днем. С удовольствием наведаюсь в какую-нибудь чайную, где можно потанцевать и послушать новые мелодии. Последнее, что я слышал, — это «В ожидании „Роберта Ли“»[72].

— Няня мне пела ее вместо колыбельной.

— Когда вам удобно?

— Боюсь, вам придется собрать компанию. Ваша тетушка, миссис Дайсер, очень строга.

— Все время забываю, — спохватился он. — Сколько же вам лет?

— Восемнадцать, — сказала она, прибавив себе месяц. На этом месте их кто-то перебил, и вечер для нее закончился. Смокинги, в которых пришли молодые люди, имели траурный вид рядом с яркой парадной формой. Кое-кто из этих юнцов настойчиво добивался внимания Джозефины, но она, ослепленная небесной голубизной, предпочла остаться в одиночестве.

«Вот оно», — нашептывал ей внутренний голос. Остаток вечера и следующий день она провела в каком-то трансе. Еще одни сутки — и она его увидит: сорок восемь часов, сорок, тридцать… От слова «пресыщение» ее разбирал смех; никогда в жизни она не испытывала такого душевного подъема, такого предвкушения. Благословенный день прошел в дымке волшебной музыки и по-зимнему мягких огней, в салонах автомобилей, где ее колено дрожало у верхнего края шнуровки его ботинка. Она гордилась, что во время танцев на них устремлялись все взоры; она гордилась им даже в те минуты, когда он танцевал с другими.

«Наверняка он считает меня слишком юной, — переживала она. — Потому и молчит. Скажи он хоть слово, и я брошу школу; я готова хоть сегодня с ним сбежать».

Занятия в школе начинались на следующий день, и Джозефина поспешила написать матери:

Дорогая мама, позволь мне, пожалуйста, в рождественские каникулы задержаться на несколько дней в Нью-Йорке. Кристина Дайсер приглашает меня недельку погостить у нее; тогда на Чикаго у меня останется целых десять дней. Главная причина в том, что в Метрополитен-опера дают вагнеровское «Кольцо нибелунга», но если я сразу отправлюсь домой, то успею послушать только «Золото Рейна». Кроме того, у меня заказаны два вечерних платья, которые еще не готовы…

Ответ пришел с обратной почтой:

…потому что, во-первых, на рождественские каникулы приходится твое восемнадцатилетие и папа очень расстроится, если в день своего рождения ты впервые окажешься вдали от нас; во-вторых, я совсем не знаю этих Дайсеров; в-третьих, я запланировала в твою честь небольшой танцевальный вечер, но одна не справлюсь; и, наконец, мне думается, ты слегка покривила душой. На рождественской неделе в чикагской Гранд-опера дают…

Между тем капитан Эдвард Дайсер прислал Джозефине цветы и несколько учтивых записок, показавшихся ей переводами с французского. Отвечать в том же духе она постеснялась и прибегла к сленгу. Французское воспитание и военные подвиги, которые пришлись на то время, когда Америка неслась навстречу эпохе джаза, поставили его в ряды более чопорного, более учтивого поколения, нежели ее собственное, хотя ему было всего двадцать три года. Интересно, что бы он сказал о таких убожествах, как Тревис де Коппет, Бук Чаффи и Луи Рэндалл? За два дня до каникул он написал еще раз, чтобы узнать, когда отбывает ее поезд.

Это было уже кое-что, и семьдесят два часа она жила ожиданием, не в силах даже просмотреть бесчисленные приглашения и отложенные до лучших времен письма, на которые собиралась ответить перед отъездом. Но в день отъезда Лиллиан принесла ей номер «Городского сплетника» с карандашными пометками; судя по его плачевному виду, журнал ходил по рукам в школе.

Ходят слухи, что некий папаша-фрачник, изрядно раздосадованный матримониальным выбором своей старшенькой, благосклонно взирает на то, что его вторую дочку постоянно видят в обществе молодого человека, который не давно прославился военными подвигами во франпу чекой армии…

Капитан Дайсер к поезду не пришел. И цветов не прислал. Лиллиан, которая любила Джозефину как частичку самой себя, рыдала в вагонном купе. Джозефина ее утешала:

— Поверь, дорогуша, мне это безразлично. У меня шансов не было, я ведь школьница, как и ты. Все нормально.

А сама долго не смыкала глаз, когда Лиллиан уже видела десятый сон.

Восемнадцать — это был такой многообещающий рубеж: «Когда мне исполнится восемнадцать, я смогу…», «До восемнадцати лет ни одна девушка…», «В восемнадцать лет начинаешь совершенно по-иному смотреть на вещи». Последнее, во всяком случае, оказалось правдой. Джозефина смотрела на рождественские приглашения как на просроченные счета. Скорее по привычке, не вдаваясь в подробности, она пересчитала их: двадцать восемь балов, девятнадцать ужинов вкупе с походами в театр, пятнадцать чаепитий и приемов, дюжина обедов, несколько разномастных предложений, от раннего завтрака в клубе «Веселье по-йельски» до катания на санках в Лейк-Форесте, в общей сложности семьдесят восемь штук, а если добавить сюда небольшой танцевальный вечер, который готовила она сама, — семьдесят девять. Семьдесят девять обещаний веселья, семьдесят девять предложений совместного досуга. Набравшись терпения, она сидела, выбирала, взвешивала и в сомнительных случаях советовалась с матерью.

— Что-то ты бледненькая, вид усталый, — заметила мать.

— Я чахну. Меня бросили.

— Это скоро пройдет. Мне ли не знать мою Джозефину. Сегодня на вечере в Женской молодежной лиге ты познакомишься с блестящими молодыми людьми.