Когда Васарис, закончив все дела, возвращался домой после вечерни, на костельном дворе его нагнали два крестьянина. Одного он знал; это был Жодялис. Здороваясь с ксендзом, он изогнулся всем телом, но руки не поцеловал. Другой хотел поцеловать, но ксендз сам не дал.
— Привыкаете к Калнинай, ксенженька? — заговорил Жодялис. — Ничего, народ у нас неплохой, как-нибудь уживемся.
— И костел помолодел, как вы приехали, — сказал другой крестьянин. — Главный алтарь будто вчера только сделали. Мы тут говорили, должно быть, ксенженька велел покрыть позолотой.
— Видите, как хорошо под пылью сохраняется позолота, — пошутил ксендз. — Если бы чаще вытирали, то и золото бы сошло. Ну, не бойтесь, не каждый день буду делать уборку.
Жодялис крякнул, будто собираясь сказать что-то важное, и озабоченно начал:
— А мы вот с Борвикисом хотели поговорить с вами, ксенженька, насчет всяких дел и, если возможно, попросить совета.
— Я еще оглядеться не успел, а вы сразу с делами, — отнекивался ксендз.
— Не откажите уж, ксенженька, — стал просить и Борвикис. — Мы так рассуждаем, оно и к лучшему, что вы здесь новый человек и в эти дела не впутывались. Не обессудьте, может, я что и неправильно говорю, у нас уж дело такое.
— Что же, заходите ко мне, поговорим.
Но Жодялис идти к Васарису не захотел.
— Зачем же мы будем вас беспокоить… Потом пойдут еще всякие сплетни. Вон, скажут, Жодялис с Борвикисом и к молодому ксендзу успели подъехать… Лучше мы здесь, под липами, побеседуем, с вашего позволения.
— Что же это за дело, да еще такое тайное? — спросил ксендз, поворачивая к липам.
Жодялис снова крякнул и начал говорить с запинкой, но чем дальше, тем с большим жаром.
— Значит, все из-за потребиловки этой, из-за лавочки… В прошлый раз вы сами слыхали, что будто я агитирую… Ксендз Стрипайтис и безбожником-то меня называет, и на рождество Христа славить не заезжает, и грозится, что не даст отпущения грехов на исповеди. А я чистую правду говорю — не безбожник я и агитировать не агитирую. Пускай вон Борвикис скажет: нешто я безбожник, нешто я агитирую?
Борвикис, плотный, лет пятидесяти мужчина с висячими усами, снял шапку и провел ладонью по лысине.
— Полно, ксенженька, какой он безбожник? Человек и в костел ходит и по молитвеннику молится. И не агитирует он, и ничего такого. Зачем агитировать, когда мы и сами видим, что дело неладно.
— Неладно, как есть неладно, — подхватил Жодялис. — А как же иначе, ксенженька? Зазвал, уговорил, собрал паи, обещал и проценты и дивиденды, а теперь нет ничего… Конечно, разве мы не знаем, что прибыль не ахти какая. Может, прибыль эта идет в оборотный капитал, да ксендз Стрипайтис ничего нам не говорит, ни до чего не допускает.
Вот и Борвикис пайщик, а много ли он знает? Ничего не знает!
— Истинная правда, — подтвердил Борвикис. — В прошлое воскресенье пошли это мы вдвоем с Каволюсом, — его вроде как секретарем выбрали, — поговорить с ксендзом Стрипайтисом. И разговаривать не захотел, ксенженька. Вы что, мол, дурни, выдумали? Мне эти деньги ненужны, я, говорит, знаю, что делаю. Когда наберется достаточно прибыли, когда можно будет делить, тогда и разделю. Здесь, говорит, нужна одна голова, да умная. А с десятью дураками и умный поглупеет.
— Чего же вы от меня хотите, братцы? — недоумевал Васарис. — Есть у вас устав общества, есть правление, а я с этими делами вовсе незнаком. Что я вам могу посоветовать?
— Просим вас, — сказал Жодялис, — чтобы вы посоветовали ксендзу Стрипайтису созвать собрание. Все пайщики требуют. Пусть покажет книги и отчитается, как там и что. Иначе худо будет. Что я вам скажу, ксенженька, — тут Жодялис подошел ближе и понизил голос. — Есть у нас такие люди, хотят они писать начальству жалобу на ксендза Стрипайтиса. И напишут, коли так, ей-ей, напишут.
— И в «Сохе» дела не лучше, — продолжал уже Борвикис. — Народ болтает, будто за мешок суперфосфата по десять копеек переплачивали. И опять неведомо куда деваются членские взносы.
Долго еще оба крестьянина сетовали на состояние дел в кооперативе и «Сохе», и, когда наконец они распрощались, Васарис пошел домой в самом подавленном настроении. Он видел, что крестьяне подозревают его коллегу в том, что он кладет себе в карман прибыль от лавки и членские взносы, а может быть, и мошенничает — берет, за суперфосфат больше, чем полагается.
И Васарис стал обдумывать вопрос — вступать в общество потребителей, как предложил ему Стрипайтис, или нет? Он боялся попасться по своей неопытности и незнанию дел в какую-нибудь историю и навлечь на себя подозрения прихожан. С другой стороны, вступив в общество, он может рассеять недоразумение и доказать, что Стрипайтис ни в чем не повинен. Но вот подпустит ли его Стрипайтис к делам и к счетоводству? Не будет ли его участие служить лишь для отвода глаз, ширмой Стрипайтису, как это явствовало из его предложения?
Раздумывая над этим вопросом и разговором с крестьянами, Васарис долго вышагивал по обоим своим пустоватым комнатам. Вдруг он услышал во дворе топот и увидал, как мимо его окон промчалась Юле, взбежала на крыльцо и шмыгнула в квартиру Стрипайтиса.
Васарис прожил в Калнинай неделю, но успел уже почувствовать антипатию к этой девице, хотя она лебезила перед ним и всячески ему угождала. Приходя убирать комнаты или звать к обеду, она рассказывала ему все слышанные в селе или в доме настоятеля новости и сплетни, а в то же время старалась вытянуть как можно больше сведений о нем самом.
Молодому ксендзу казалось, что Юле даже пытается по-своему флиртовать, кокетничать с ним. Убирать комнаты она старалась именно тогда, когда он бывал дома. И каждый раз бросалась целовать ему руку, и с таким удовольствием, так смачно, что ему становилось противно и тошно. Когда она разговаривала с ним, и голос, и все существо ее выражали одну сладость.
Девушка она была здоровая и довольно красивая — русоволосая, со свежим лицом, высокой грудью и точеными икрами, которые она не стеснялась показывать, подтыкая юбку, когда мыла пол.
Однажды вечером Васарис заметил, что Юле довольно поздно пришла стелить постель Стрипайтису, и не видел, когда она вышла. Правда, она могла свернуть от крыльца в другую сторону, но скверные подозрения упорно лезли в голову молодому ксендзу. С этого дня он невольно испытывал беспокойство, когда видел Юле, входящую к Стрипайтису.
Но сейчас поводов для беспокойства не было. Время было еще раннее, и Юле не замешкалась. Через несколько минут Людас услышал, как захлопнулись двери, и она опять рысью пробежала к настоятельскому саду. Вскоре в дверь постучали, и вошел сам ксендз Стрипайтис в шляпе и с огромной суковатой палкой в руке.
— Чего это ты мечешься по комнате, как неприкаянный? — спросил он и сел, не снимая шляпы и не расставаясь с палкой.
— Ничего. Размышляю о бренности жизни.
— Ты мне лучше скажи, что тебе наговорили эти паршивые социалисты?
— Что? — удивился Васарис.
— Ну, ну, не отпирайся. Этот дьявол Жодялис успел уж перетянуть на свою сторону и Борвикиса. Видишь, мне все известно. Ну говори, здорово меня кляли?
— Клясть не кляли, но, оказывается, у вас с кооперативом и «Сохой» дела неважно обстоят. Люди недовольны. Надо бы им наглядно показать, на что идут их паи и членские взносы, какова прибыль, как ею распоряжаются, и так далее.
Стрипайтис иронически усмехнулся.
— Еще чего? Ты, может, и сам думаешь, что я прикарманиваю их паи и прибыли?.. Они, дурни, не понимают, что паи нужны для получения кредита, а прибыль идет на расширение лавки, на оплату всяких услуг, на амортизацию инвентаря и прочие нужды. Попробуй растолковать им это! Думаешь, они понимают, что такое кредит? Лучше и не заговаривай об этом. Мужики боятся кредита, как черт ладана. Если бы они знали, сколько товаров мы забирали в кредит под ответственность пайщиков, у них бы от страху душа в пятки ушла. А покажи им прибыль, они еще вздумают делить ее каждый месяц. Жодялис и еще кое-кто из социалистов понимают это, но они только о том и думают, как бы насолить католическим учреждениям.
— Может быть… Я ведь в этих вещах ничего не смыслю. А не лучше ли соблюдать больше предосторожностей? Они говорят, кто-то собирается писать жалобу начальству или кому-то там…
— Вот дьяволы! — выругался Стрипайтис и сразу помрачнел.
— Может, лучше созвать собрание, раз они требуют, и все растолковать.
— Растолковать!.. Одураченному мужику ничего не растолкуешь. Да они и без меня собрания созывают. Идем, нагрянем на этих дьяволов нежданно-негаданно.
— Куда?
— Юле мне сейчас донесла, что они все собрались в пивной у Вингиласа, пиво лакают и дерут глотки. Жодялис и Борвикис развели отчаянную агитацию. Идем, поговорим, если они могут по-человечески разговаривать. А нет — так мы их разгоним и зададим жару.
