– Я должен извиниться перед вами, мисс… Нас ввели в заблуждение. Я немедленно уведу моих людей.
– Вы лучше извинитесь перед миссис Вурис… Это ее студия.
– Леди и джентльмены, – заговорил сыщик громким, веселым голосом, – мы совершили небольшую ошибку… Мы очень огорчены… Но это всегда может случиться…
Эллен прошла в соседнюю комнату, чтобы взять шляпу и пальто. Она немного задержалась перед зеркалом, пудря нос. Когда она снова вернулась в студию, все говорили, перебивая друг друга. Мужчины и женщины стояли в простынях и халатах поверх легких театральных костюмов. Агенты исчезли так же внезапно, как появились. Оглторп шумно разглагольствовал, стоя в группе молодых людей.
– Мерзавцы… Нападать на женщин! – кричал он, весь красный, размахивая париком. – К счастью, я сдержал себя, иначе я наделал бы таких дел, что потом раскаивался бы до конца своих дней… Только величайшее самообладание помогло мне…
Эллен удалось незаметно выскользнуть, сбежать по ступенькам и выйти на грязную улицу. Она остановила такси и поехала домой. Сбросив манто, она тотчас же позвонила Джорджу Болдуину на дом.
– Хелло, Джордж, мне ужасно неприятно, что я обеспокоила вас и мистера Уинтропа. Но если бы вы за завтраком не сказали мне, что будете весь вечер в канцелярии, нас бы теперь, наверно, уже везли в «черной Марии» в тюрьму… Конечно, это было смешно. Я как-нибудь расскажу вам, но теперь меня от всего этого тошнит… Ну да, от всего – от эстетики, от пластических танцев, от литературы, от радикализма, от психоанализа… Объелась, наверно… Да, вы правы, Джордж… Я, кажется, действительно становлюсь взрослой.
Ночь была сплошной глыбой черного, скрежещущего холода. Все еще ощущая запах типографской краски, все еще слыша стрекотание пишущих машинок, Джимми Херф стоял на площади перед ратушей, засунув руки в карманы, и смотрел, как оборванные люди в кепках, в шапках с наушниками сгребали снег. У молодых и старых были одинакового цвета лица, одинакового цвета одежда. Острый, как бритва, ветер резал ему уши и больно обжигал лоб и переносье.
– Хелло, Херф, хотите поработать? – спросил незаметно подошедший к нему бледный молодой человек.
Он указал на снежный сугроб.
– А почему бы и нет, Дэн? По-моему, это все-таки лучше, чем всю свою жизнь совать нос в чужие дела и в конце концов превратиться в ходячий диктограф.
– Летом это будет очень приятно… Куда направляетесь?
– Просто прогуливаюсь… Скверное настроение…
– Да вы замерзнете, дружище.
– Наплевать… Как это гнусно, когда у тебя нет никакой личной жизни, когда ты просто-напросто автоматическая пишущая машинка.
– Ну вот, а я не прочь избавиться хотя бы от частицы моей личной жизни… Спокойной ночи. Надеюсь, вы в конце концов найдете себе личную жизнь, Джимми.
Джимми Херф повернулся спиной к работавшим и пошел по Бродвею, наклонившись против ветра, запрятав подбородок в воротник пальто. На Хаустон-стрит он взглянул на часы: пять часов. Черт возьми, как поздно! Пожалуй, теперь негде достать выпивку. Он съежился при мысли о ледяных кварталах, которые ему еще оставалось пройти, прежде чем он доберется до своей комнаты. Время от времени он останавливался, чтобы растереть окоченевшие уши. Наконец он добрался до своей комнаты, зажег газовую печь и начал греться. У него была маленькая, четырехугольная, мрачная комната на южной стороне площади Вашингтона. Все ее убранство состояло из кровати, стула, стола, заваленного книгами, и газовой печки. Немного согревшись, он достал из-под кровати бутылку рома в плетенке. Он налил воды в жестяную кружку, согрел ее на газовой печке и начал пить горячий ром пополам с водой. Внутри него бушевали безымянные агонии. Он чувствовал себя героем волшебной сказки, сердце которого было сковано железным обручем. Теперь этот обруч лопался.
Он допил ром. Временами комната начинала вертеться вокруг него торжественно и плавно. Вдруг он сказал вслух:
– Мне надо поговорить с ней… Мне надо поговорить с ней.
Он нахлобучил шляпу и надел пальто. На улице было приятно холодно. Шесть молочных фургонов продребезжали мимо один за другим.
На Двенадцатой улице две черные кошки охотились друг на друга. Вся улица была полна сумасшедшего воя. Он чувствовал, что в его голове сейчас что-то лопнет, что он вдруг упадет на четвереньки на застывшую мостовую и завоет диким кошачьим воем.
Он стоял, дрожа, в темном коридоре и не переставая звонил в звонок с надписью «Херф». Потом начал изо всех сил стучать. Эллен, закутанная в зеленый халат, открыла дверь.
– Что случилось, Джимпс? Разве у тебя нет ключа?
Ее лицо было размягчено сном; счастливый, сладкий, уютный запах сна исходил от нее. Он заговорил, задыхаясь, сквозь стиснутые зубы:
– Элли, мне надо поговорить с тобой.
– Ты пьян, Джимпс?
– Да, но я все соображаю.
– Я ужасно хочу спать.
Он пошел за ней в ее спальню. Она сбросила туфли, скользнула в кровать и сидела, глядя на него заспанными глазами.
– Не говори слишком громко, разбудишь Мартина.
– Элли, я не знаю, почему мне всегда так трудно говорить с тобой… Я всегда должен выпить прежде, чем говорить… Скажи, ты больше не любишь меня?
– Ты знаешь, что я очень люблю тебя и всегда буду любить.
– Я говорю о настоящей любви. Ты знаешь, что я хочу сказать! – прервал он ее резко.
– Кажется, я вообще не способна долго любить кого-нибудь, пока он не умрет… Я скверный человек. Бесполезно об этом говорить.
– Я знал это. И ты знала, что я знаю. Господи, как все паршиво, Элли!
Она сидела, поджав ноги, обхватив руками колени, и смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Ты действительно так безумно любишь меня, Джимпс?
– Знаешь что, Элли, – разведемся, и дело с концом.
– Зачем торопиться, Джимпс?… И, кроме всего прочего, есть еще Мартин. Как быть с ним?
– Я как-нибудь наскребу для него денег. Бедный малыш…
– Я зарабатываю больше тебя, Джимпс… Тебе это не придется делать.
– Знаю. Знаю. Разве я не знаю?
Они сидели молча и смотрели друг на друга. Их глаза загорелись от того, что они смотрели друг на друга. Джимми вдруг страшно захотелось заснуть, чтобы ничего не помнить, зарыться головой в темноту, как в колени матери, когда он был ребенком.
– Ну, я пойду домой. – Он сухо рассмеялся. – Кто мог думать, что все так кончится, а?
– Спокойной ночи, Джи-импс, – протянула она, зевая. – Ничего еще не кончилось… Если бы мне только не хотелось так дико спать… Ты потушишь свет?
Он пробрался в темноте к двери. На улице уже начинало сереть арктическое утро. Он побежал домой. Ему хотелось лечь в кровать и уснуть до того, как станет светло.
Длинная низкая комната с длинными столами посредине. Столы завалены шелковыми и креповыми тканями, коричневыми, розовыми, изумрудно-зелеными. Запах перекушенных ниток и материй. Над столами – склоненные головы, каштановые, белокурые, черные – головы шьющих девушек. Рассыльные мальчики передвигают по комнате вешалки с готовыми платьями. Раздается звонок, и комната, точно птичник, наполняется шумом, разговорами и визгом.
Анна встает и потягивается.
– Ах, голова болит, – говорит она соседке.
– Опять не спала ночью?
Она кивает.
– Ты это брось, моя милая, а то испортишь себе цвет лица. Девушка не должна жечь свечу с обоих концов, как мужчина, – говорит соседка, тощая блондинка с кривым носом; она обнимает Анну. – Эх, мне бы хоть часть твоего веса!
– Я сама не прочь уступить тебе его, – говорит Анна. – Что я ни ем – все время полнею.
– И все-таки ты не толстая. Ты просто пухленькая. Тебя, должно быть, приятно потискать. Попробуй-ка носить мужской покрой платья – ты будешь чудно выглядеть.
– Мой дружок говорит, что ему нравится, когда девочка полненькая.
На лестнице они протискиваются сквозь кучку работниц, внимательно слушающих рыжеволосую девушку; та быстро рассказывает что-то, широко раскрывая рот и вращая глазами:
– Она жила как раз в соседнем квартале на Камерон-авеню, двадцать два тридцать. Она была в «Ипподроме» с подругами, и когда они возвращались, было уже поздно, а она пошла домой одна по Камерон-авеню, понимаете? На следующее утро родные хватились, начали искать – а она лежит на пустыре за рекламным щитом.
– Уже мертвая?
– Ну да… Какой-то негр изнасиловал ее, а потом задушил… Я ужасно боюсь. Я ходила вместе с ней в школу. Теперь, как только стемнеет, у нас ни одна девушка не выходит на улицу – все боятся.
– Да-да, я все это читала вчера вечером в газете. Подумайте только – жить рядом, в соседнем квартале…
– Ты видел, я тронула локтем горбуна! – воскликнула Рози, когда они уселись в такси. – В вестибюле театра…
Он подтянул брюки, натянувшиеся на коленях.
– Это принесет нам счастье, Джек. Горбуны всегда помогают… Надо только притронуться к горбу… Ой, мне дурно! Как быстро едет такси.
