— Ну, а пусть бы ничего не случилось, и вы глянули бы на список лошадей, почем вы знаете, что угадали бы победителя?
— Да вы что? Я бы не угадал Коноплянку, когда вся голова у меня была набита этим самым американским зерном? По-вашему, я мог бы не сообразить такое?
Все молчали, задумавшись, и Кетли допил свое виски в полной тишине. Наконец кто-то сказал, выражая, по-видимому, мнение большинства присутствующих:
— Не знаю, стоит ли ставить на лошадь из-за хорошей приметы, но пусть меня повесят, если я поставлю, когда примета плохая.
А еще один подхватил:
— Да, иной раз диву даешься, до чего все сходится У меня у самого бывало так, да небось и у вас тоже. — Все задумчиво закивали головами. — И ведь какой-нибудь новичок, который ни уха ни рыла не смыслит в лошадях, — и чем меньше он смыслит, тем, заметьте, больше ему везет, — заглянет в программку, выберет какую попало лошадь просто так, сдуру, — кличка понравится или еще что, — и попадет на победителя.
— Что-то в этом есть, — сказал тучный мясник с внушительным животом и рачьими глазами под набрякшими веками. — Я и раньше посещал церковь, а с тех пор, как поставил на Суету и она взяла Честерский кубок, ни одной службы не пропускаю. Я тогда задремал было во время проповеди и вдруг проснулся и слышу: «Суета сует и всяческая суета»…
После этого было рассказано еще несколько подобных же историй, затем подвергся обсуждению вопрос — как лучше делать ставки.
— Вы вот не верите, а бывает, что иной раз лошадь нарочно придерживают, — сказал мистер Стэк, швейцар из богатого дома на Оксфорд-стрит, представительный мужчина, высокий, дородный, краснолицый, с редкой бороденкой, маленькими черными бусинками глаз и громким самонадеянным голосом, одетый в темно-голубую ливрею с медными пуговицами. — Знаю, вы не верите, что лошадей придерживают, — повторил он.
— Я не говорю, что не бывает, чтобы придерживали, — сказал Джорнеймен. Он стоял, прислонясь к перегородке, расставив длинные ноги. — Это, конечно, случается, ничего не скажу, так ведь нужно знать, а кому это может быть известно?
— Это как сказать, — заметил мистер Стэк. — У нас гостит один молодой человек, держит своего слугу, а у того есть двоюродная сестра, которая живет в деревне и дружит с одним парнем из конюшни Уайт-хауз. Если этого, по-вашему, мало, так я уж не знаю, чего вам еще, а, по мне, словечко оттуда стоит моей полкроны и еще одной пинты пива, с разрешения миссис Лэтч.
Эстер подала пиво. Старик Джон, не проронивший пока ни слова, внезапно вступил в разговор. Он тоже слышал кое-что, — может, то самое, что и Стэк, только, пожалуй, нет… Нет, едва ли, потому как про его лошадь не знает ни одна живая душа. И он тоже не скажет никому, пока сам не поставит. И тут уж никакие полкроны или доллар его не устроят; если он не сможет раздобыть два-три соверена, чтобы поставить на эту лошадь, так просто плюнет на это, и все. Да, на этот раз либо пан, либо пропал. Все напряженно слушали старика, но он напустил на себя таинственный вид и отказался добавить хоть слово. Разговор возвратился в прежнее русло, и снова разгорелся горячий спор — как делать ставки. Прерывая одного из спорщиков, предлагавшего особенно нелепый способ, Джорнеймен не выдержал и сказал:
— Давайте-ка послушаем, что скажет наш хозяин. Ему-то уж лучше известно, кто на своих ставках больше всех выкачал денег у него из кармана.
Предложение Джорнеймена было встречено всеобщим одобрением. Даже бродяга, пристроившийся на скамье с кружкой портера и объедками, собранными со столов, подошел поближе: ему тоже хотелось узнать, кто из игроков лучше других обставил букмекера.
— Ну что ж, — сказал Уильям, — я не так давно занимаюсь этим делом, как некоторые, но раз вы меня спрашиваете, я скажу. Мне ровным счетом наплевать, почему вы делаете ставку, — высчитали чего, или сои такой приснился, или просто блажь. Для меня все равны — и тот, кто ставит на лошадь, и тот, кто — на жокея, и тот, кто играет от случая к случаю, когда что-нибудь пронюхает, и тот, кто не пропускает ни одной скачки и ставит по системе, да еще каждый раз подстраховывается, и тот, кто играет то так, то этак, как бог на душу положит. Да разве всех перечислишь! Словом, я готов принимать ставки у каждого. Всем и каждому я говорю одно и то же, и говорю от чистого сердца: «Старая фирма, старая надежная фирма, не обходите вашим вниманием нашу старую фирму… Чем могу я быть вам полезен сегодня, сэр?» Есть только один субъект, которого я на дух не принимаю.
— Это кто ж такой? — спросил Джорнеймен.
— Это мистер Джордж Бафф.
— Кто? Кто? — зашумело сразу несколько голосов. И всех немало позабавило, когда бродяга вдруг спросил:
— Он делает ставки на ипподроме?
— Да, на ипподроме, — сказал Уильям, только на ипподроме, и нигде больше. И не пропускает почти ни одной скачки, прямо как самый заправский букмекер. Глаза б мои не глядели на его рожу… Я был бы богачом, если б мог вернуть деньги, которые этот малый выкачал из меня за последние три года.
— А по какой системе он ставит? — спросил мистер Стэк.
— Да я знаю об этом не больше, чем вы.
Это признание разочаровало всех — каждому показалось, что он уже на несколько шагов приблизился к Эльдорадо.
— А вам не приходилось замечать, что он делает ставки по каким-то определенным дням? — спросил мистер Кетли.
— Нет, не замечал.
— Он ставит на темных лошадок? — спросил Стэк.
— Нет, только на фаворитов. Но вот чего я никак в толк не возьму: почему иной раз он не делает ставок совсем, и в девяти случаях из десяти в эти дни фавориты остаются за столбом.
— Может, он ставит только на тех, кто уже основательно показал себя? — спросил Джорнеймен.
— Нет, не обязательно.
— Тогда, значит, он получает информацию из конюшен, — сказал Стэк.
— Не знаю, — сказал Уильям, — может, оно и так. Одно скажу: хорошо, что таких, как он, не много. Хотелось бы мне, чтобы он нашел себе другого букмекера. Меня от него с души воротит.
— А на кого он смахивает с виду? Похоже, что был у кого-нибудь в услужении или нет? — спросил старик Джон.
— Да трудно сказать. Всегда в хорошем костюме и с моноклем в глазу. Когда я вижу этот монокль и его каштановую бороду, у меня прямо душа в пятки уходит. Если он не делает ставок, так он тебя вовсе не замечает, проходит мимо с таким видом, будто вокруг него ни души и лошади его не интересуют. А я как увижу, что он не намерен играть, так начинаю зазывать его: «Лучшую цену даю, мистер Бафф. Два к одному вкруговую на любую лошадь, десять к одному тоже на любую, за исключением двух-трех фаворитов». А он только подбросит свой монокль, утвердит его в глазу, поглядит на меня этак с улыбкой, покачает головой и шествует дальше. А денежки у него водятся, карман набит куда как тую.
— Одно мне невдомек, — сказал Джорнеймен, — почему он всегда делает ставки только на поле. Вы же говорите, что он совсем не разбирается в лошадях. Для чего ж тогда тратиться зря на разъезды, а не играть, сидя дома.
— Я тоже об этом думал, — сказал Уильям, — и не больше вашего понимаю, в чем тут дело. Ясно одно: нашему брату букмекеру этот самый Бафф обходится на круг, если считать на всех нас пятерых-шестерых, никак не меньше шестисот фунтов в год.
В пивную вошел невысокий худощавый мужчина. Эстер узнала его сразу. Это был Рыжий. Он почти не изменился — чуть отощал и спал с лица, чуть меньше стал походить на джентльмена.
— Не пожалуете ли в буфетную, сэр? — сказал Уильям. — Там вам будет удобнее.
— Да не стоит. Я заглянул просто так, по дороге из театра… А вы, я вижу, не забыли старых лошадок, — добавил он, заметив вырезанные из журналов фотографии Серебряного Копыта и Солнечной Долины, развешанные по стенам. — Это был великий день, верно? Пятьдесят к одному, а началось с тридцати, и вы помните, как Старик тренировал его с двадцатью фунтами веса сверх положенного… Привет, Джон! Рад видеть вас снова. Надеюсь, вы здоровы и дела в порядке?
У старого дворецкого был такой потрепанный вид, что Рыжий не поздоровался с ним за руку, и это не удивило Эстер. «Интересно, узнает ли он меня?» — промелькнуло у нее в голове, и в эту минуту Рыжий протянул ей руку над стойкой.
— Надеюсь, вы окажете мне честь распить со мной бутылочку вина, — сказал Уильям. Рыжий ничего не имел против, и Уильям велел Эстер спуститься вниз и принести бутылку шампанского.
Кетли, Джорнеймен, Стэк и все прочие внимательно прислушивались к их разговору. Увидеть лицом к лицу прославленного жокея из благородных — это было немалое событие в их жизни. Однако разговор вертелся все время только вокруг барфилдовских лошадей, да и то полунамеками, и Джорнеймену надоело в него вникать; он заявил, что ему пора домой. Остальные согласно кивнули, осушили свои кружки и, попрощавшись с Уильямом, покинули пивную. Заглянули несколько девушек-цветочниц с распущенными волосами, в накинутых на плечи шалях и с корзинами цветов в руках; девушки заказали четыре порции эля и принялись болтать с бродягой, который собирал свои спичечные коробки, готовясь сделать последнюю попытку раздобыть милостыню. Уильям уже откупоривал бутылку шампанского, но тут Чарльз, выносивший лестницу, чтобы потушить уличный фонарь, возвратился с плащом в руке и сказал, что один малый предлагает продать его за два шиллинга шесть пенсов.
