Эрих Мария Ремарк - От полудня до полуночи (сборник)

Было бы глупо придавать спорту как проблеме чрезмерное значение. Бегает ли кто-то немного быстрее, чем остальные люди, имеет второстепенный интерес, если за этим больше ничего не стоит. Рекорд, строго говоря, – дело мускулов. Он становится интересен, только если выдвинуть на первый план упорную волю к достижению рекорда, борьбу, тренировки – всё то, что делает его возможным.

Но и этого еще недостаточно. Нужно остерегаться желания увидеть слишком много. Спорт – простая вещь, лишь очень редко он напоминает вольтижировку над пропастями души. И его приверженцы, как правило, тоже простые люди – тем проще, чем серьезнее они к нему относятся.

Спорт важен главным образом как окружение, как среда, как кулиса. Вот в чем его главная роль. В этом качестве он завоевывает даже далекие от спорта произведения. Сегодня почти невозможно совсем игнорировать его. В слишком большой степени он уже стал составной частью повседневного мышления. А так как он дает почти бесконечные возможности – от бокса до автогонок, от пинг-понга до прыжков с шестом, от гольфа до буерного спорта – и так как каждый из этих видов имеет свои определенные нюансы и краски, спорту в этом отношении, безусловно, можно предсказать большое будущее в литературе.

Эта книга похожа на киностудию – она полна будоражащей лихорадки стеклянных залов; в ней есть шум и гам, блеск и свет, тысячи павильонов и закоулков, бесчисленные героические, трагические, смешные декорации – наполовину построенные, наполовину уже опять сломанные, – рабочие, кулисы, режиссеры, юпитеры, темп, блаженство и страдания, – она полна жизни. Подобно ракете, проносится над всем этим траектория чьей-то жизни и изменяет все, что оказывается рядом: ослепляет, ошарашивает, притягивает, сжигает, калечит себя самое – и вдруг заканчивается нежно, очаровательно, мягко одним из волшебных вечеров, где-то между «здравствуй» и «прощай», и ты не знаешь, конец это или только начало… Никто этого не знает, ни один из ее друзей, ни один из ее врагов, ни даже она сама, Барбара ля Марр, киноактриса, которая была слишком прекрасна для спокойной жизни и слишком тщеславна, чтобы как следует реализовать себя. В центре книги эта женщина, и только она одна; но вокруг нее – вихрь фигур, которые изображены необыкновенно жизненно, которые в первых же предложениях обретают плоть, а в следующих уже действуют. Душа Барбары ля Марр показана в этой книге беспощадно, вплоть до тех уголков, где наконец после хаоса, судорог, ошибок, испорченности, отвращения, грязи, алчности иногда вспыхивает свет, обнаруживающий – ни больше и ни меньше – почти отчаявшегося человека и почти беспомощного ребенка. Но это длится недолго – потому что до самой смерти гонится Барбара ля Марр за своим идолом и своей судьбой, да она и не может иначе. Этот роман увлекает и ошеломляет; он переливается всеми красками и обладает потрясающим темпераментом, и, хотя действие несется на 120 лошадиных силах, одновременно сквозь остроглазый объектив автор рассматривает явления, называемые фильмом, так что он с полным правом назван «Фильм и жизнь Барбары ля Марр».

Пять книг о войне; все пять совершенно различны. Оба романа Юнгера отличаются добротной вещественностью, написаны точно, серьезно, с возрастающими силой и мощью; в них живо проявляется жестокое лицо войны, ужас боя и невыразимая, преодолевающая все жажда жизни и сила души. «В стальных грозах» изображают события фронтовых лет очень выразительно: роман без какого бы то ни было пафоса передает отчаянный героизм солдат, изображаемый чутким автором, который, словно сейсмограф, улавливает все колебания битвы. «Лесок 125» задуман шире: он больше анализирует те душевные качества, которые делают человека способным вынести тяжелые бои. Юнгер, один из немногих молодых пехотных офицеров, награжденный орденом «За заслуги», имеет право высказаться о битвах и войне, как никто другой. Он делает это просто, скромно и оттого по-особому весомо.

Рибике намного живописнее и лиричнее. У него одно событие распадается на отдельные яркие картины и впечатления – часто пластической выразительности, но иногда даже они затеняются слишком высокими словами, слишком широкими жестами, которых данный материал не переносит. Несмотря на это, книга обладает значительной убедительностью, по форме она свободнее, раскованнее, чем строгие произведения Юнгера.

У Шаувеккера меньше описаний, зато он дает поперечный срез, который охватывает все многообразие духовно-физических отношений фронтовиков, автор анализирует и толкует их, чтобы таким образом достичь крупномасштабной картины, того, что можно было бы назвать переживанием в самом широком и простом смысле этого слова. Сжатые маленькие главки передают калейдоскоп душевного состояния пехотинца, который, как и герои Юнгера, относится к новому человеческому типу, сформировавшемуся среди окопных солдат в 1918 году, только Шаувеккер описывает его задумчивее и немного дидактичнее (в хорошем смысле).

Фон дер Вринг мягок и человечен, его книга – книга рекрута: ее действие лишь один раз переносится в район жестоких боев, но зато он дает исчерпывающую картину жизни в гарнизоне и за линией фронта в чрезвычайно хорошо написанных главах, имеющих высокую художественную ценность и обнаруживающих в жизни этого сообщества человечность, товарищество, юмор и иронию, что привносит совершенно особую теплоту, потому что знакомит с жизнью отдельных характеров и типов, в то время как война образует только фон и не заслоняет собой все.

«Год рождения – 1902-й» – исповедь поколения, по-особому беззащитного и подверженного большей опасности, потому что оно взрослело на войне и, кроме своих собственных метаний, вынуждено было пережить крушение патетики, разочарование во всем показном, голод, смерть и – при первых же событиях – озлобленность от сознания, что это разочарование – замена, замена более сильным, более зрелым чувствам, которые они оставили дома.

Раннее взросление и непредвзятость молодого взгляда на жизнь создают в этой книге (издательство Густава Кипенхойера, Потсдам) атмосферу превосходства, что важно, потому что молодежь еще не делает обобщений и выводов, а только внимательно всматривается в детали. Так возникает произведение, наполненное детской безжалостностью, в котором нет ламентаций, резонерства, жалоб – только отчет. Правда, отчет настолько ясный и точный, что он уже на двух первых страницах разоблачает распространенный до войны и в еще большей степени во время войны тип наставника, а еще через тридцать страниц обнаруживает безнадежное положение всего юношества в сравнении со взрослыми: быть моложе, умнее, деятельнее и отличаться от окружающего тебя мира невыносимо, особенно когда этот мир пытается тебе помочь.

Осознание этого – болевая точка книги. Из постоянных столкновений с миром взрослых и постоянных поражений рождаются враждебность и убежденность в том, что в самых важных вещах надеяться можно только на себя. Вечная трагедия молодости – пустыня одиночества, огороженная возрастным барьером; вечная трагедия зрелости – невозможность возвращения в прошлое, даже мысленного.

Резкое столкновение этих двух миров – подведение итогов, которое выглядит тем полнее и окончательнее, что происходит на войне. За кулисами родины виден призрак битвы, и война становится реальностью именно в этой жуткой, перевернутой проекции. Вместе с идеалами молодежи, которая подрастает в это время, рушатся иллюзии о единстве народа.

К этому конфликту с окружающим миром примешивается смятение, вносимое становлением собственного «я», предчувствием и начинающимся пробуждением полового влечения в самой опасной кризисной форме – влечения к женщине вообще. Это «я», причудливо смешанное из инстинкта и любопытства, постоянно переходящее из одного состояния в другое, неразрывно связанное со всеми фазами жизни, беспокойное, перегруженное эмоциями, но не сентиментальное, стремящееся персонифицироваться, пробивает, наконец, к первому решительному проявлению, – и тут осколок авиабомбы резко, грубо обрывает историю.

Острота взгляда в этой книге необыкновенна; но удивительнее всего то, что так жестко и трезво написанное произведение обладает еще теплотой и нежностью, оно замечательно жизненно и нигде, несмотря на всю безжалостность, не напоминает идейный скелет. Полнота происходит здесь не из-за фантазии, а из-за острого зрения.