Д'Алькасер не смотрел на миссис Треверс и, кончив говорить, стал отодвигать скамейку от костра. Когда оба они уселись, он намеренно оставил расстояние между собой и ею. Миссис Треверс продолжала оставаться под покрывалом, и ее глаза без лица казались ему странно незнакомыми и жуткими.
— Словом, вы видите все это как на ладони, вплоть до моего триумфального выхода, — проговорила миссис Треверс, — Да, но что потом? Можете не отвечать, это неинтересно. Но, уверяю вас, я пришла сюда совсем не для триумфальных шествий. Говоря попросту, я пришла сюда для того, чтобы спасти вашу шкуру — и свою собственную.
Ее приглушенный покрывалом голос казался другим; даже интонации его как будто изменились. Освещенные пламенем костра глаза, глядевшие из-под белого вышитого шарфа, пронзали его. Они были совсем черные и смотрели так пристально, что даже искорки отраженного пламени не двигались в них. Д'Алькасер не подал вида, какое сильное впечатление она производила. Он слегка поклонился.
— Я думаю, вы прекрасно знаете, что делаете.
— Совершенно не знаю, — быстро заговорила она; он никогда не слышал, чтобы она говорила так быстро, — Прежде всего, я не думаю, что он в такой безопасности, как вы воображаете. У него, конечно, достаточно престижа, я об этом не спорю. Но вы уже слишком легко распределяете между людьми жизнь и смерть.
— Свою долю я знаю, — тихо пробормотал д'Алькасер.
Наступило молчание. Д'Алькасер не мог вынести взгляда миссис Треверс и отвернулся. Огонь костра едва горел. В темной груде зданий, составлявших дворец Белараба, началось оживление. Бегали люди, перекликались голоса, сдвигались с места на место факелы, освещавшие то толстый столб, то угол дома, то карниз низкой крыши. Но во дворах ограды вооруженные люди продолжали мирно спать у догорающих костров.
— Этот Иоргенсон не расположен к нам, — вдруг заговорила миссис Треверс.
— Возможно, — очень тихо согласился д'Алькасер, сидя, наклонясь вперед, с переплетенными пальцами.
Миссис Треверс незаметно прижала руки к хруди и нащупала кольцо, толстое, тяжелое, с большим камнем. Оно было тут, тайное, висящее у ее сердца, загадочное. Что оно означало? Что это был за символ? Какое чувство он должен был возбудить, какое действие вызвать? Она подумала, что должна была бы сразу же передать его Лингарду без всяких сомнений и колебаний. «Вот, возьмите. Только для этого я и пришла. Передать вам это». Но был миг, когда она ни о чем не могла думать, а потом, к несчастью, она начала рассуждать, вспомнила презрительно — враждебный взгляд Иоргенсона, которым он окинул ее с ног до головы в это утро, после одинокой, мучительной ночи. А теперь, когда она ушла от его проницательных глаз и сидела тут, покрытая покрывалом, около нее очутился д'Алькасер со своими пророчествами. Д'Алькасер торжествовал, она это знала. Миссис Треверс начинала бояться перстня, ей хотелось снять его и бросить прочь.
— Я не доверяю ему, — проговорила она.
— Не доверяете, — тихо воскликнул д'Алькасер.
— Я хочу сказать — Иоргенсону. Это какой-то безжалостный человек.
— Он просто ко всему равнодушен.
— Но, может быть, это у него маска?
— А вы имеете основания для подозрений, миссис Треверс?
— Никаких, — не колеблясь отвечала миссис Треверс. — Но у меня есть инстинкт.
Д'Алькасер некоторое время молчал, как будто думая о другом, и затем в легком, почти игривом тоне заметил:
— Если бы я был женщиной, — сказал он, повернувшись к миссис Треверс, — я бы всегда доверял своему чутью.
— Если бы вы были женщиной, мистер д'Алькасер, я не говорила бы с вами так, потому что тогда я внушала бы вам подозрение.
Д'Алькасеру пришло в голову, что скоро он будет не мужчиной и не женщиной, а кучкой безжизненного праха. Несмотря на опасность, мысль д'Алькасера работала живо и быстро. Он был рад приезду миссис Треверс, потому что ему надоело одиночество в этой ограде. Мистер Треверс впал в озлобленное состояние, осложненное припадками озноба. Лингарда д'Алькасер почти не видел со времени их высадки, потому что Роковой Человек был занят переговорами в главном доме Белараба. А думать о том, что вот сейчас его жизнь служит предметом торговой сделки, было Д'Алькасеру не особенно приятно. Воины и слуги вождя, охранявшие ограду, обращали на него очень мало внимания, — обстоятельство, по-видимому, указывавшее, что в плену он застрял прочно и безнадежно. Когда он днем гулял в тени хижины, где лежал дрожавший и злившийся мистер Треверс, он заметил, что на более отдаленных верандах показались закутанные женщины из семьи Белараба, с любопытством разглядывавшие белого человека. Все это раздражало. Окончить жизнь оказывалось очень трудным делом. Приезд миссис Треверс вносил трагическую ноту в эту мрачную пустоту.
— Подозрительность не в моем характере, миссис Треверс, и я надеюсь, что и вы не заподозрите меня, когда я сдержан или когда я откровенен. Я уважаю ваше убеждение, хотя и загадочное. Но, может быть, Иоргенсон подал вам повод…
— Он ненавидит меня, — сказала миссис Треверс и слегка нахмурилась, видя, что д'Алькасер улыбается, — Это вовсе не фантазия. Хуже всего то, что он ненавидит меня не ради меня самой. Я думаю, что он совершенно равнодушен к моему существованию. Он ненавидит меня потому, что я как бы символизирую вас двух, из-за которых все началось… Вот!
— Да, это, наверное, так, — поспешно согласился д'Алькасер. — Но Иоргенсон напрасно делает вас одну козлом отпущения. Ведь если бы вас и не было, то простой расчет заставил бы Лингарда немного призадуматься над своей страстью делать изгнанников царями. Если бы нас убили, то об этом все равно стало бы известно, и ничто не могло бы спасти Лингарда от подозрения в соучастии с дикими и бесчеловечными маврами. Кто посмотрел бы на величие его грез наяву, на данное им слово, на его рыцарские чувства? Ничто бы не спасло его от подозрения. Вы знаете, что это за человек, вы понимаете меня, миссис Треверс (вы ведь знаете его гораздо лучше, чем я), это морально убило бы его.
— Боже, — прошептала миссис Треверс, — Это никогда не приходило мне в голову.
Слова ее как будто затерялись в ее шарфе и не дошли до д'Алькасера, который спокойно продолжал:
— Впрочем, при данных обстоятельствах ему ничто не грозит, что бы ни случилось. Ваше свидетельское показание очистит его от всяких подозрений.
Миссис Треверс вдруг встала с места, но набросила на плечи концы шарфа, чтобы сохранить лицо закрытым.
— Я боюсь этого Иоргенсона, — со сдержанной страстью воскликнула она, — Нельзя понять, чего хочет этот человек. Я считаю его таким опасным, что если бы, например, он поручил мне передать Лингарду что-либо, относящееся к данному положению, я бы не передала.
Д'Алькасер удивленно смотрел на нее. Миссис Треверс спокойным голосом говорила ему сквозь складки своего шарфа:
— Скажите, мистер д'Алькасер… Вы ведь умеете смотреть на вещи трезво… Была бы я права в таком случае?
— А разве Иоргенсон вам что-нибудь сказал?
— Прямо ничего не сказал, кроме двух-трех фраз, которых я не могла понять. В них был какой-то скрытый смысл, и он придавал им какое-то таинственное значение, которого он не хотел мне разъяснить.
— Это было рискованно с его стороны, — воскликнул д'Алькасер. — И он доверился вам. Я удивляюсь, почему именно вам?
— Почем я знаю, что у него на уме? Мистер д'Алькасер, по — моему, единственное, чего он хочет, это — отозвать от нас капитана Лингарда. Я поняла это всего несколько минут назад. Меня осенило. Он хочет отозвать его — больше ему ничего не нужно.
— Отозвать его… — повторил д'Алькасер, несколько смущенный ее горячностью. — Я, конечно, так же, как и вы, не хочу, чтобы его от нас отзывали. Но, откровенно говоря, я не думаю, чтобы Иоргенсон мог это сделать. Но если вы чувствуете, что Иоргенсон может это сделать, я на вашем месте не стал бы передавать того, чего я не понимаю.
Миссис Треверс выслушала его до конца. Ее глаза, — они казались д'Алькасеру невероятно темными, — следили, казалось, за каждым словом. Когда он кончил, миссис Треверс некоторое время глядела неподвижно перед собой и потом пошла от него прочь с жестом, как бы говорившим: «Да будет так».
— Стойте! — крикнул ей вслед д'Алькасер. — Не забывайте, что на ставку поставлена не только голова вашего мужа, но и моя. Мое мнение…
Она остановилась. В глубокой тишине двора ясно раздался ее голос, и тени у ближайших костров зашевелились, что-то удивленно бормоча.
— Я отлично помню, чьи головы я должна спасти, — крикнула она. — Но кто спасет этого человека от самого себя?
V
Д'Алькасер опустился на скамейку. «Что она знает? И что я сделал?» — подумал он. Он спрашивал себя, что им в большей степени руководило — бескорыстная искренность или естественное нежелание быть убитым этими маврами, да к тому же варварским способом. Такую откровенно-грубую смерть нельзя было встретить равнодушно. Она была лишена каких бы то ни было ободряющих иллюзий, — свободной воли самоубийцы, героизма воина, экзальтации мученика. «Не лучше ли мне превратить это в некоторого рода битву?» — размышлял он. Перспектива броситься на пики не внушала ему никакого энтузиазма. А может быть, лучше пойти навстречу смерти (где-нибудь за оградой, около этой ужасной бухты) со спокойным достоинством? «Вероятнее всего, меня приколют пикой в спину самым зверским образом», — подумал он, вздрогнув. Мистер д'Алькасер вздрогнул не от страха, ибо он очень мало ценил жизнь.
