– Но вы же знаете, Ли, что на меня вы можете положиться.
– Хонехно, Манни, хонехно, только слихком мнохо вы мне задхолжали.
Доктор Эммануэл Бингэм украдкой скосил глаза на Фейни.
– Могу уверить вас, Ли, что мое финансовое положение будет вполне упрочено не далее как через два месяца… Но сейчас мне и надо от вас всего-навсего две больших картонки, знаете, из тех, в которых у вас разносят костюмы заказчикам.
– На хто они вам?
– Нам, с моим молодым другом, пришел в голову один проектик.
– Ладно, берхите, только не путайте их в хрязные дела, на них мое имя.
Когда они вышли на улицу, таща под мышкой по большой плоской картонке с вычурно выведенной на них надписью: ЛЕВИ и ГОЛЬДШТЕЙН. Срочное выполнение заказов, док Бингэм весело расхохотался.
– Что за шутник этот Ли, – сказал он. – Но да будет вам уроком, Фениан, плачевная судьба этого человека… Бедняга страдает от последствий ужасной социальной болезни, покаравшей его за безумства юности.
Они проходили мимо той же лавки чучел. Все те же дикие кошки, и золотистый фазан, и огромная пила-рыба. И та же надпись на ярлыке: Заходит в мелкие бухты и заливы. Фейни так и подмывало бросить картонку и улепетнуть. Но какая ни на есть, а работа.
– Фениан, – таинственно сказал док Бингэм, – знаете вы Могаук-хаус?
– Знаю, сэр, мы в типографии выполняли для них заказы.
– Но они-то вас в лицо, надеюсь, не знают?
– Не думаю… Я только раз относил им отпечатанный материал.
– Чудесно… Так запомните – моя комната номер триста три. Обождите немного и приходите минут через пять. Вы рассыльный от портного, понимаете, и присланы за костюмами в чистку. Подниметесь ко мне в комнату, захватите что надо и отнесете ко мне в контору. А если кто спросит, куда вы это несете, – говорите к «Леви и Гольдштейну», понимаете?
Фейни тяжело перевел дух.
– Понимаю.
Когда он добрался до маленького номера под самой крышей Могаук-хауса, док Бингэм расхаживал по комнате.
– От «Леви и Гольдштейна», сэр, – сказал Фейни, глядя ему прямо в глаза.
– Мой милый, – сказал док Бингэм, – ты будешь расторопным помощником, я рад, что нашел тебя. Я дам тебе доллар в счет жалованья. – Говоря это, он вынимал платье, бумаги, старые книги из большого чемодана, стоявшего посреди комнаты. Все это он тщательно запаковал в одну картонку. В другую он положил пальто на меху.
– Это пальто стоит двести долларов, Фениан, остатки прежнего величия. Ах, осенние листья Валламброзы… Et tu in Arcadia vixisti[27]… Это по-латыни, на языке ученых…
– Мой дядя Тим, у которого я служил в типографии, хорошо знает латынь.
– Как думаешь, дотащишь все это, Фениан?… Не тяжело будет?
– Нет, что вы, конечно, донесу.
Фейни хотелось напомнить про доллар.
– Так отправляйся… Подожди меня в конторе. В конторе Фейни застал человека, сидевшего за второй конторкой.
– Ну, в чем дело? – заорал он на Фейни пронзительным голосом. Это был востроносый, желтолицый молодой человек. Прямые черные волосы стояли у него торчком.
Фейни запыхался, взбираясь по лестнице. Руки у него онемели от тяжелых картонок.
– Это что? Какое-нибудь новое дурачество Манни? Скажи ему, чтобы он отсюда выметался, другая конторка остается за мной.
– Но доктор Бингэм только что нанял меня для работы в «Товариществе по распространению литературы».
– Ну и черт с ним, что нанял.
– Он сам сейчас сюда придет.
– Ладно, подожди его, да заткнись, не видишь – я занят.
Фейни угрюмо уселся у окна, в кресло-вертушку – единственное кресло, не заваленное грудами маленьких непереплетенных книжек.
В окно видны были одни пыльные крыши и пожарные лестницы. Сквозь закоптелые стекла он смутно различал другие конторы, другие столы. На столе перед ним громоздились перевязанные книжные свертки, а между ними гора неупакованных брошюр. Заглавие одной из них бросилось ему в глаза.
КОРОЛЕВА БЕЛЫХ РАБЫНЬСкандальные разоблачения Милли Мешам, шестнадцати лет похищенной у родителей и обманом вовлеченной гнусным соблазнителем в жизнь греха и бесчестья.
Он принялся читать книгу. Во рту у него пересохло, и весь он покрылся липким потом.
– Никто тебя не останавливал? – прервали его чтение басистые раскаты дока Бингэма. Прежде чем он успел ответить, голос из-за конторки завопил:
– Слушай, Манни, выметайся, пока не поздно… Вторая конторка за мной.
– Не тряси на меня своим колтуном, Сэмьюэл Эпштейн. Мы с моим юным другом как раз подготовляем экспедицию к аборигенам хинтерланда штата Мичиган. Сегодня в ночь мы отправляемся в Сагино. Через два месяца я вернусь, а тогда вся контора будет за мной. Этот молодой человек будет сопровождать меня, чтобы поучиться нашему делу.
– Черта с два, дело, – проворчал человек за конторкой и снова уткнулся в бумаги.
– Промедление, Фениан, смерти подобно, – сказал док Бингэм, по-наполеоновски закладывая жирную руку за борт жилета. – Есть в жизни человека приливы и отливы, но, взятая в целом, она…
И больше двух часов Фейни потел под его руководством, завертывая книги, увязывая их в большие пакеты и наклеивая адрес товарищества «Искатель истины и K°» – Сагино, Мичиган.
Он отпросился на часок домой повидать своих. Сестра Милли поцеловала его в лоб тонкими сжатыми губами. Потом разрыдалась.
– Счастливец. Ах, если бы я была мужчиной, – пробормотала она сквозь слезы и побежала наверх.
Миссис О'Хара наставляла его вести себя хорошо, всегда останавливаться в общежитиях ХАМЛ[28], где молодежь оберегают от соблазнов, и не забывать, до чего довели Дядю Тима его пьянство и фантазии.
У Фейни комок подступал к горлу, когда он отправился разыскивать Дядю Тима. Он нашел его в задней комнате пивной О'Греди. Его светло-голубые глаза были тусклы и нижняя губа дрожала, когда он сказал Фейни:
– Выпей-ка со мной, сынок, ты теперь сам стал на ноги.
Фейни залпом выпил кружку пива.
– Фейни, ты смышленый парень… хотелось мне больше для тебя сделать, ты вылитый О'Хара. Читай Маркса… учись, помни, что ты революционер по плоти и крови… Не вини людей… Возьми хоть сварливую змею в образе женщины, на которой я женат, что, виню я ее? Нет, я виню систему. Только смотри не продайся сукину отродью и помни, что каждый раз именно женщины доводят нас до этого. Ты знаешь, о чем я говорю. Ну ладно, иди… Беги, а то опоздаешь на поезд.
– Я напишу вам, Дядя Тим, из Сагино, честное слово, напишу.
Тощее красное лицо Дяди Тима в пустой продымленной комнате, мерцающая медью стойка и опершиеся па нее багровые локти хозяина, бутылки и Зеркала, портрет Линкольна – все это, как в тумане, смешалось в его мозгу, и с чемоданчиком в руке он уже бежал по светящейся мокрой мостовой под светящимися дождевыми облаками, спеша на станцию подземки.
На перроне Иллинойс-сентрал-стейшн он нашел дока Бингэма, который ждал его за бруствером увязанных книжных свертков. Фейни стало не по себе, когда он увидел дока, его жирные, дряблые щеки, двубортный жилет, мешковатый пасторский сюртук и запыленную черную фетровую шляпу, из-под которой нелепо торчали над мясистыми ушами неожиданно пушистые завитки. Какая ни на есть, а работа.
– Надо признаться, Фениан, – сказал док Бингэм, как только Фейни подошел к нему, – надо признаться, что, как ни уверен я в своем знании природы человеческой, я уже начинал сомневаться, вернешься ли ты. Как говорится у поэта: «Труднее всего первый вылет птенца». Погрузи эти свертки в поезд, покуда я пойду за билетами, но смотри, чтобы вагон был для курящих.
Когда поезд тронулся и кондуктор проверил билеты, док Бингэм нагнулся к Фейни и постучал по его колену пухлым указательным пальцем.
– Я рад, что ты заботишься о платье, мой милый. Никогда не забывай, как важно быть обращенным к свету парадным фасадом. Пускай на сердце будут пыль и пепел, но перед людьми будь весел и блестящ… Ну а теперь мы пойдем посидеть в салон-вагон, чтобы хоть на время отдохнуть от этой деревенщины.
Шел сильный дождь, и темные стекла окон были исхлестаны косыми бисерными струйками. Фейни было не по себе, когда вслед за доком Бингэмом он пробирался по плюшево-зеленому салону к небольшой, обитой кожей курительной в дальнем конце вагона. Добравшись туда, док Бингэм добыл из кармана огромную сигару и стал мастерски пускать одно кольцо дыма за другим. Фейни присел подле него, поджав ноги под сиденье и стараясь занимать как можно меньше места.
Постепенно отделение наполнилось молчаливыми курильщиками и прихотливыми спиралями сигарного дыма. Дождь стучал в окна, словно кидая в них мелким гравием. То и дело кто-нибудь прочищал глотку, и в угол, в плевательницу, летел большой сгусток мокроты или струя табачной слюны.
– Да, сэр, – раздался вдруг голос, исходивший неизвестно откуда и обращенный неизвестно к кому, – это была действительно торжественная церемония, хоть мы там и промерзли до полусмерти.
