— Это нашъ жилецъ, студентъ. У него прекрасный голосъ.
Разговоръ этотъ шелъ стоя. Манефа Мартыновна замѣтила это и сказала:
— Что-же вы стоите, Антіохъ Захарычъ… Пожалуйста садитесь.
— Вырости хочу, многоуважаемая Манефа Мартыновна… Хе-хе-хе… — дребезжащимъ смѣхомъ разсмѣялся Іерихонскій и показалъ прекрасные бѣлые вставные зубы.
— Сядь, Соняша, и займи Антіоха Захарыча, — сказала дочери мать, вставая. — А я пойду распорядиться насчетъ чаю. Надо велѣть подать самоваръ и заварить чай.
— Тогда это лучше я сдѣлаю. А вы посидите и поговорите.
Соняша сдѣлала движеніе къ столовой.
— Нѣтъ, нѣтъ… Ты не знаешь… Ты лучше останься, а я распоряжусь… Мнѣ нужно кое-что сказать Ненилѣ, - проговорила мать, уходя изъ комнаты.
Соняша промолчала и сѣла съ кислой гримаской. Сѣлъ и Іерихонскій, многозначительно крякнувъ.
— Слышалъ я, что вы, и помимо музыкальнаго таланта, изволите быть изукрашены и другимъ талантомъ, — началъ онъ, стараясь быть какъ можно болѣе любезнымъ, и при этомъ нѣсколько наклонилъ голову.
— Не понимаю, — отвѣчала Соняша, дѣлая строгое лицо. — Это насчетъ чего? Отъ кого вы слышали?
— Слухомъ земля полнится, многоуважаемая Софья Николаевна. А мы съ вами ближайшіе сосѣди.
— Да что такое? Что такое?
— Насчетъ вашего таланта къ живописи. Я слышалъ о вашихъ удивительныхъ способностяхъ.
— Это вы отъ кухарокъ? Кухарки разглашаютъ. Да, я училась и люблю писать по фарфору.
— Но зачѣмъ-же непремѣнно отъ кухарокъ? — нѣсколько обиженнымъ тономъ произнесъ Іерихонскій. — Я и помимо кухарки слышалъ…
— Такъ отъ кого-же? Отъ кого? — приставала Соняша.
— Теперь не припомню хорошенько, но слышалъ. Слышалъ про художественно разрисованныя тарелки.
— Ахъ, вы про тарелки? Есть, есть… Да, я пишу на тарелкахъ, но и помимо тарелокъ я занимаюсь акварелью.
— Прекрасное занятіе для молодыхъ дѣвушекъ. Откровенно говоря, это уже получше высшихъ женскихъ курсовъ будетъ, а особливо медицинскихъ.
— А я была и на курсахъ… — отвѣчала Соняша.
Іерихонскій осѣкся.
— Вы? — спросилъ онъ. — Но, надѣюсь, не на медицинскихъ?
— На педагогическихъ.
— Ну, это я еще допускаю, допускаю. Женщина уже по своей природѣ педагогичка, это, такъ сказать, ея назначеніе… Сама природа… Но медицина и сопряженное съ ней изученіе человѣческаго тѣла… Эта самая анатомія, разсмотрѣніе человѣческихъ внутренностей, изученіе костей скелета — прямо дѣло мужское. Предоставьте это мужчинамъ. Это ихъ удѣлъ. Женщина — это благоухающій цвѣтокъ… Да, цвѣтокъ… Поэтому и слѣдуетъ ее окружить тѣмъ, что присуще цвѣтку, его красотѣ… Да-съ…
Іерихонскій, разсказывая, что такое женщина, даже причмокнулъ нѣсколько разъ.
— Не согласна, — отвѣчала Соняша и отрицательно покачала головой.
— Очень печалюсь, что иду въ разрѣзъ съ вашими убѣжденіями, но вѣдь я только относительно медицинскихъ курсовъ, а остальные я не отрицаю. Нисколько не отрицаю. А нынѣшніе модные курсы — кулинарные или поварскіе, такъ даже прямо одобряю. Ха-ха-ха… Прямо одобряю… По моему, хорошее знаніе кухни — это ореолъ хозяйки.
— Не согласна, — опять отрицательно покачала головой Соняша. — Не одобряю, хотя и на кулинарныхъ курсахъ была.
— Были? Да неужели были? — радостно воскликнулъ Іерихонскій и прибавилъ: — Вотъ это прекрасно! Совсѣмъ прекрасно! И вполнѣ научились готовить? Можете направить кухарку на исполненіе хорошихъ, вкусныхъ, сытныхъ блюдъ?
— Право, не знаю. Прежде всего наши кухарки невозможно глупы и упрямы.
— Совершенно вѣрно! Съ этимъ совершенно съ вами согласенъ, Софья Николаевна. Всѣ эти Марѳы, Дарьи, Матрены — прямо деревянныя. Я по своей знаю. Но принимая въ соображеніе, что и капли воды долбятъ камень, то хорошая хозяйка, ознакомившая на курсахъ со стряпней, всегда можетъ втолковать этой Марьѣ или Дарьѣ, особенно если потомъ и присмотрѣть за ней… Вѣрно вѣдь?
— Не знаю. Не пробовала. Торты къ чаю я дѣлала, нѣсколько разъ дѣлала, и говорятъ, что у меня хорошо выходило.
— Прекрасно! Превосходно! И это великое украшеніе для хозяйки! И это ореолъ… — восхищался Іерихонскій.
Соняша сдѣлалась нѣсколько разговорчивѣе и прибавила:
— Только всѣмъ этимъ совершенно не стоитъ заниматься. Ужасно все это дорого дома обходится. Гораздо дешевле купить въ кондитерской. Вдвое дешевле. А отъ кого вы слышали, что я занимаюсь живописью? — спросила она.
— Долженъ сознаться, что отъ моей кухарки, — отвѣчалъ Іерихонскій.
— Ну, вотъ видите. Я такъ и знала. Должна вамъ сказать, что она у васъ большая сплетница.
— Позвольте…. Что-же тутъ такого, что женщина хвалила ваше искусство? Она видѣла ваши тарелки.
— И удивляюсь, какъ это вы находите удовольствіе разговаривать съ кухарками!
Іерихонскій нѣсколько смутился, поправилъ очки и, не отвѣчая на слова Соняши, проговорилъ:
— Удостоите вы меня, Софья Николаевна, полюбоваться произведеніями вашего искусства?
— Да вотъ тарелка на стѣнѣ виситъ. Смотрите… — указала Соняша.
Іерихонскій поднялся, подошелъ къ стѣнѣ и сталъ смотрѣть на висѣвшую на стѣнѣ тарелку, задрапированную шелковой матеріей на манеръ рамки.
— Прекрасно, прекрасно! Какая тонкая работа! — восклицалъ онъ. — Дивный пейзажъ. Прелесть.
Онъ даже сталъ смотрѣть правымъ глазомъ въ кулакъ, прищуривъ лѣвый.
— Картины я вообще люблю. Въ посту я обхаживаю всѣ картинныя выставки. И дешевое, и пріятное удовольствіе, — продолжалъ онъ. — Кромѣ того, всегда на этихъ выставкахъ и общество прекрасное. Все это очень, очень возвышаетъ душу. Прекрасно! Восторгъ что такое. Благодарю васъ.
Іерихонскій поклонился.
Вошла Манефа Мартыновна.
— Чайку, Антіохъ Захарычъ, не прикажете-ли? Прошу покорно въ столовую. Тамъ и сядемъ по семейному, — приглашала она.
Іерихонскій еще разъ поклонился и послѣдовалъ за ней.
Изъ столовой, куда ввела Манефа Мартыновна Іерихонскаго, весело горѣла съ потолка лампа подъ бѣлымъ матовымъ абажуромъ и освѣщала привѣтливо шипящій ярко начищенный самоваръ, столъ, покрытый розовой скатертью и уставленный тарелочками съ закусками, хлѣбомъ, печеньемъ и вазочками съ вареньемъ.
— Пожалуйте, Антіохъ Захарычъ, вотъ сюда, рядомъ со мной, къ самоварчику, — предложила Іерихонскому Манефа Мартыновна. — Но передъ чаемъ прошу васъ закусить.
Іерихонскій сложилъ крестообразно руки на груди и, умильно смотря на столъ, отвѣчалъ:
— Не смѣю отказать радушной хозяйкѣ, хотя я очень и очень еще недавно обѣдалъ. Ѣсть я не хочу. Я сытъ по горло, но меня манитъ вотъ эта милая семейная обстановка, которой я лишенъ вотъ уже скоро восемь лѣтъ. Домъ безъ хозяйки, многоуважаемая Манефа Мартыновна, сирота, а вотъ ужъ около восьми лѣтъ я по волѣ злого рока вдовствую.
— Отчего-же по волѣ злого рока? — спросила Манефа Мартыновна. — Мнѣ кажется, рокъ тутъ ни при чемъ, а просто это отъ себя. Ничего нѣтъ легче, какъ жениться мужчинѣ. Вотъ замужъ выйти дѣвушкѣ — это другое дѣло.
— Вѣрно-съ. Но мнѣ въ этомъ дѣлѣ до сихъ поръ извѣстная робость препятствовала, — проговорилъ Іерихонскій, присаживаясь. — Чувствую на плечахъ не молодые годы — и вотъ робость.
— Что-жъ, это похвальное чувство, если это такъ, какъ вы говорите, — сказала Соняша, сѣвъ противъ Іерихонскаго и насмѣшливо стрѣльнувъ въ него глазами.
Манефа Мартыновна бросила на дочь останавливающій взглядъ, но было уже поздно. Фраза была сказана.
— Увѣряю васъ, мадемуазель, что робость. Прямо робость, — нисколько не смутившись, продолжалъ Іерихонскій. — Я вѣдь очень хорошо понимаю, что въ мои годы полюбить меня пылкой свѣтлой страстью нельзя.
— И эта черта похвальная, если вы искренно говорите, — не унималась Соняша.
Мать сидѣла ни жива, ни мертва, опустила руку подъ столъ и дернула Соняшу за платье.
— Клянусь вамъ, что искренно, — твердо произнесъ Іерихонскій. — Но теперь, если я рѣшился…
— Ахъ, ужъ вы рѣшились! — перебила его Соняша.
— Да какъ-же-съ… Развѣ вамъ…
Іерихонскій остановился, поправилъ очки и недоумѣвающе посмотрѣлъ на Соняшу.
— Продолжайте, добрѣйшій Антіохъ Захарычъ, продолжайте, не обращайте на нее вниманія, — старалась ободрить его Манефа Мартыновна. — Она это такъ… Она любитъ противорѣчія… Это одинъ изъ ея огромныхъ недостатковъ. Она и мнѣ такъ… Продолжайте.
— Да я почти все сказалъ-съ. Да-съ… А теперь, если я рѣшился, то во имя закрѣпленія пенсіи, которую я выслуживаю скоро. Думаю, что съ этой стороны я могу быть привлекателенъ, — высказался Іерихонскій.
— Полноте, полноте, Антіохъ Захарычъ. И помимо этого, вы для не совсѣмъ уже молоденькой дѣвушки женихъ очень и очень привлекательный. Однако, что-же вы не закусываете?
