Владимир Матвеич встал со своего стула и начал раскланиваться.
Зет-Зет взял его за руку и произнес скороговоркою:
- Очень рад. Милости прошу ко мне: я живу на Лиговке, в доме Михеева, N№ 2345.
Потом он начал рассказывать с эффектом и с жестами сюжет своей новой большой драмы с куплетами под заглавием "Давид Теньер, или Фламандские нравы".
- Те водевили, которые написаны мною, - говорил Зет-Зет, - это так, мелочь, маленькие штучки, - а это уж вещь обделанная, обработанная: в моих водевилях только эскизы, очерки, а это уж драма, тут создание. Известно, что Теньер в молодости своей был только подражателем и подражал всем, не только фламандским, но итальянским живописцам, - впоследствии же удалился в деревню, долго изучал природу и деревенскую жизнь и потом уже сделался великим творцом и обессмертил свое имя. Это, вот видите ли, один только сухой факт из его жизни, а остальное все я добавил воображением - и это мне очень, очень удалось.
"У, как говорит!" - подумал Владимир Матвеич.
- В первом акте я представил Теньера, списывающего копии с Тинторетто и
Рубенса: он живет совершенно обеспеченный и, по-видимому, счастливый, но гений его не дает ему покоя: он мучится, сам не зная отчего, худеет, бледнеет… уж если человек болен душевно, то, заметьте, непременно и лицо его изменяется. К нему приходит заказывать один вельможа копию: он берется окончить ее в два дня; но душевная болезнь его в эти дни увеличивается, и он не может приняться за кисть. На третий день вельможа является за картиной, узнает, что Теньер еще не начинал заказанной ему копии, кричит, сердится. Теньер говорит: "Так ждите же здесь, копия ваша через час будет готова!" - и с диким вдохновением схватывает кисть. Изумленный вельможа остается. Ровно через час копия, не уступающая оригиналу, готова. Вельможа осыпает Теньера похвалами и золотом и хочет взять копию, но Теньер в бешенстве выхватывает ее у него из рук, режет ножом и с диким хохотом выбегает из мастерской. Этим я кончил первый акт.
- Черт знает, как это должно быть хорошо на сцене! - закричал инженерный офицер.
- Во втором акте, - продолжал Зет-Зет, - Теньер уже в деревне… Тут представлена картина фламандской жизни, - для этой сцены я много изучал, рылся в книгах…
- Рылся в книгах! Все это вздор! - вдруг раздался пронзительный голос, - да наплевать и на книги-то ваши, когда тут дело идет о танцах… Господа кавалеры! этак-то вы оставляете дам?.. Славно! ну, что вы тут расселись слушать этого молодца?.. а вот я велю запереть эту комнату, что тогда скажете? Затянулся да и марш наверх… Уж эти мне сочинители! мало им того, что обирают с нас деньги за книги, нет, еще слушай их… Петр Васильевич, дайте-ка мне вашу руку; ну, теперь налево кругом, да наверх, - проповедуйте там о вашей учености старухам…
Господа, все за мною - марш!
И Николай Петрович потащил за собою господина Зет-Зета, и вслед за ними отправились все остальные.
Владимиру Матвеичу было ужасно досадно, что хозяин дома так насильственно поступил с г. Зет-Зетом: ему чрезвычайно хотелось дослушать сюжет драмы- водевиля.
Когда Николай Петрович оставил сочинителя, сочинитель на свободе начал прохаживаться медленно и задумчиво в тех комнатах, где были карточные столы, потом пришел в танцевальную залу, облокотился о косяк двери, скрестил руки и наблюдательным взором стал следить за пестрым движением бала…
Чиновник военного министерства, указывая на него головой, сказал одному из своих приятелей.
- Вишь, как смотрит? Как раз спишет кого-нибудь, ведь у него перо пребойкое.
Между тем герой наш не пропускал ни одного кадриля, он так же усердно выполнял бальную, как и департаментскую службу. Последний кадриль перед мазуркой он танцевал с своей теткой, Анной Львовной.
- Сегодня здесь довольно скучно, - сказала она, немного подвинув нижнюю губу вперед, в знак неудовольствия.
Анне Львовне потому казалось скучно, что ее мало ангажировали и что измайловский офицер три раза танцевал с ее племянницей и только один раз с нею.
Едва она успела произнести "скучно", как табачная струя пронеслась в душном бальном воздухе, возвещая о приближении этого офицера. Офицер был весь пропитан жуковским вакштафом.
- Как я люблю табачный запах! - сказала она с заметным волнением и, играя лорнетом, обратилась к пришедшему.
- Вы не ангажированы на мазурку? - сказал он.
- Нет.
Когда этот офицер говорил с Анной Львовной, она немного пришепетывала на букву т. Выражение глаз ее при вопросе офицера тотчас изменилось: они подернулись легким туманом.
- Так позвольте мне танцевать с вами? - продолжал он. Анна Львовна выразительно посмотрела на него и кивнула ему дружески головой.
Когда офицер отошел от нее, какой-то знакомый его, штатский, сказал ему:
- Неужели ты хочешь танцевать с этой размалеванной шкурой?
- Да что же делать, братец? Все хорошенькие ангажированы, а Николай Петрович пристает: танцуй да танцуй; так поневоле пустишься и с этакой…
Расставляя стулья для мазурки, Владимир Матвеич поставил стул для той, которую ангажировал. Это была девушка лет шестнадцати, полная, круглая, курносенькая, с тремя бантами на платье и с бриллиантами на шее.
Лишь только села она на приготовленное ей место и лишь только Владимир Матвеич придумал, с чего начать разговор, как к ней подошел Зет-Зет.
Нечего делать, Владимир Матвеич опустился на свой стул и проглотил придуманные им речи.
Мазурка началась. Зет-Зет удалился.
Владимир Матвеич вступил в свои права и употребил в дело придуманную им фразу, которая на девицу с тремя бантами произвела довольно приятное впечатление.
Мазурка длилась более часа, но этот час показался для него двумя минутами.
Перед ужином Зет-Зет подошел к Владимиру Матвеичу. Владимир Матвеич немного смутился.
- Вы знакомы с этой девицей, с которой танцевали мазурку?
- Нет-с; я только в первый раз имел удовольствие…
- А-а! Не правда ли, мила?
- Чудо! - такая любезная, воспитанная.
- У них очень приятный дом; по понедельникам съезды, познакомьтесь с ними - она одна дочь у отца, за нею тысячек около двадцати доходу, но доход что! главное - образование.
"Двадцать тысяч доходу!" - подумал Владимир Матвеич - и мурашки пробежали по всему его телу.
- А как ее фамилия?
- Рожкова.
- А где служит их батюшка? - спросил подбежавший в эту минуту чиновник военного министерства.
- Она из купеческого звания; впрочем, отец ее почетный гражданин…
- Насилу-то вы кончили ваш вист, Матвей Егорыч, - говорила Настасья Львовна, подходя к карточному столу, исписанному мелом, - ведь, я думаю, часов шесть сряду сидели… Что же вы сделали?
- Восемь с полтиной зашиб, душечка, да, восемь с полтинкой… Рубль с четвертью, четыре рубля семьдесят пять, два… да, ровно так…
За ужином дамы, старики и молодежь расселись отдельно за особыми столами. Во главе молодежи был Зет-Зет. Он снова завел речь о своей драме с куплетами.
- Так я сказал, - начал он - что во втором акте представлен у меня Теньер в деревне… Он бродит между деревенскими жителями, вмешивается в их игры, пляшет с ними на лугу, а между тем изучает нравы и природу, и уже несколько чудесных картин написано им; вдруг в толпе девушек он встречает одну, в которую страстно влюбляется… ведь это очень натурально, все это могло случиться… Девушка также полюбила его… Теньер счастлив вполне как человек и как художник… Он сидит на берегу ручья и разговаривает с своей любезной об ожидающем их счастье.
Этим кончается второй акт. В третьем все переменяется… Теньер в своей мастерской с поникшею головою. Кругом его несколько начатых и оконченных им картин… Минуты две после поднятия занавеса молчание; потом он приподнимает голову, обводит блуждающие взоры кругом - и говорит монолог о ничтожности жизни, сомневается в своем призвании, вскакивает со стула и в волнении прохаживается по сцене. Дверь отворяется, входит старичок - отец его невесты - со слезами на глазах… Теньер обнимает его, и они плачут в объятиях друг друга… Зрители еще в ожидании, что такое случилось… В эту минуту раздается погребальная музыка. "Иди за мною", - говорит Теньеру старец, вырываясь из его объятий. Они уходят… декорация переменяется… Погребальная процессия; несут гроб девушки, убранный цветами; в этом гробе невеста Теньера… Неутешный отец и жених идут за гробом… Музыка смолкает в отдалении. Теньер является сначала мрачный, но лицо его проясняется, и он говорит вдохновенный: "Но я еще не совсем несчастен. Еще осталось ты для меня, святое искусство!.." Произнеся это, он упадает на колени, воздевая руки к небу, - и занавес опускается.
- Прекрасно!.. Превосходно! Я воображаю, как это будет на сцене!.. Чудо как хорошо! - раздалось вдруг несколько голосов.
Сочинитель продолжал, разрезывая жаркое:
- Я хотел изобразить в этой пьесе, как сила гения торжествует над всем.
