— Там наша миссия, — пояснила она.
— О! — вскричал Фредди. — Добрые дела и какао?
— Вот именно. Сегодня — вечер для матерей.
Фредди чуть не подавился камамбером. Ему пришла в голову мысль. Если, подумал он, они будут встречаться только на балах и обедах, она узнает, что у него хороший аппетит и резиновые ноги. Если же они пойдут в миссию, он сможет проявить свои лучшие качества: деликатность, учтивость, рыцарственность. Он окружит ее сонмом тех знаков внимания, от которых девушки говорят про себя: «Однако!»
— Нельзя ли и мне с вами? — спросил он.
— Вам там будет скучно.
— О, нет! Я могу их рассаживать, бедняжек, вообще, шнырять туда-сюда. Поверьте, я умею. Помогал на десятках свадеб.
Она подумала и вскричала:
— Знаю! А петь вы умеете?
— Еще бы!
— И споете?
— Конечно!
— Это очень мило с вашей стороны. Что-нибудь такое, старинное.
— Я исполню, — сказал Фредди, глядя на нее так, что она, возможно, покраснела, — мой коронный номер «Серебро луны сияет, словно свет ее очей».
Как только трапеза кончилась, они ушли. Старый лорд ласково улыбался, радуясь успеху своего замысла.
А в половине четвертого Фредди стоял на сцене перед британским флагом, рядом с викарием. Дора сидела у рояля, а сотни две ноттингхилльских матерей слушали его, словно Бинга Кросби.[81]
Пел он лучше некуда. Мне он рассказывал, что матери просто ели из рук. После первой песни они потребовал вторую, после второй — третью, после третьей кричали «бис!» Он спел и на бис, а они хлопали, пока он не вышел снова и не поклонился. Тут они стали кричать: «Скажите нам что-нибудь!», и он потерял разум. Его понесло и занесло дальше, чем следует.
Говоря конкретно, он пригласил матерей на небольшую пирушку ровно через неделю, в той же миссии.
— Дорогие мамаши, — сказал он, — жду вас всех, до последней. Если у кого есть своя мамаша, приводите и ее. Как говорится, ешь — не хочу. Какао будет литься рекой, булочки — сыпаться манной. Благодарю и ожидаю.
Только дома, еще мигая от сияния, которое он подметил в ее глазах, еще слыша крики и аплодисменты, он вспомнил, что у него есть один фунт три шиллинга четыре пенса.
Нельзя угостить кучу матерей на такие деньги, а значит, придется занять приличную сумму. Такая сумма — видимо, фунтов двадцать — была только у дяди.
Он понимал, что дело — нелегкое. Третий граф Блистерский не был обделен мирским богатством, но расставаться с ним не любил. Моль селилась в его бумажнике, плодясь и размножаясь. Но выбирать не приходится. Если вам нужны двадцать фунтов, надо пойти к тому, у кого они есть. И Фредди пошел.
Дяди дома не было. Насколько племянник понял, в Боттлтон-ист проходили дополнительные выборы, и лорд отправился туда, чтобы, председательствуя на митинге, защищать интересы консерваторов. Пришлось подождать. Вернулся он охрипший от контакта с пролетариатом, но в прекрасном настроении. Ему очень понравилось, как вел себя Фредди в ресторане.
— Ты меня удивил, — сказал он. — Продолжай в том же духе. Предложение делай не на свету, может и согласится.
— А ты хочешь, чтобы она согласилась?
— Конечно, хочу.
— Тогда дай мне двадцать фунтов. Лорд Блистер помрачнел.
— Двадцать фунтов? Зачем они тебе?
— Поверь, очень нужно, — ответил Фредди и кратко рассказал про матерей, булочки, какао. Если ничего не выйдет, пояснил он, Дора его не простит, и будет права.
Лорд Блистер слушал, все больше мрачнея. Мысль о разлуке с двадцатью фунтами была для него как острый нож.
— Это обойдется дешевле, — сказал он.
— Нет-нет!
— Гораздо дешевле.
— Посуди сам. Матерей штук двести, не меньше. Они приведут родных и знакомых. Прибавим непрошеных гостей, получится человек четыреста. Кладем шиллинг на каждого…
Лорд Блистер гневно фыркнул.
— Какая чушь! — вскричал он. — Шиллинг! Ну, знаешь! Какао стоит дешево.
— А булочки?
— Тоже дешевые.
— Хорошо, а яйца вкрутую? О них ты подумал?
— Яйца? Господи, что ты затеял, вавилонскую оргию? Ни о каких яйцах не может быть и речи.
— Ладно, вернемся к булочкам. По двенадцати на брата…
— Что ты порешь? По двенадцати! Там соберутся простые английские женщины, а не ленточные глисты. Десять фунтов. И то много.
Больше Фредди не выпросил и ушел от дяди с двумя пятерками в кармане. Чутье твердило, что этого не хватит. Самый минимум — пятнадцать фунтов, думал он по дороге в клуб. Ломая голову над проблемой, он вошел в курилку и увидел, что несколько Трутней собрались вокруг мальчишки в гольфах. Мало сказать «собрались», они на нем висели.
Фредди удивился. Он знал, как взыскательны Трутни, а в мальчишке не было ничего примечательного, разве что уши.
— Что там такое? — спросил он Кошкина Корма, который стоял ближе всех.
— Да Эгберт, кузен Чайника, — отвечал Корм. — Он учится в Харроу. Очень занятный юноша. Видишь рогатку? Он стреляет бразильским орехом. И без промаха. Божий дар! Мог бы загордиться, но нет, успех его не испортил. Простой такой, скромный. Автограф попросишь?
Фредди ему не поверил. Бразильский орех извилист, комковат, стрелять им невозможно. Если бы кто из Итона — ладно, чего не бывает. Но Харроу? Нет. Они на такое не способны.
— Ерунда, — сказал он. Кошкин Корм обиделся.
— Ничего не ерунда. Только что он попал в рассыльного.
— Повезло.
— Давай опять попробуем. Сколько ставишь? Фредди задрожал. Вот оно, решение.
— Пятерку! — воскликнул он.
Конечно, у Кошкина Крома пятерки не было, но он быстро сколотил синдикат. Деньги препоручили бармену, орех пошел за счет клуба. Когда даровитый отрок прилаживал его к рогатке, Кошкин Корм сказал: «Смотри».
— Смотри, — сказал Корм. — Вон машина, в ней толстый тип. Бьюсь об заклад, что этот Эгберт собьет с него шляпу.
— Идет, — согласился Фредди.
Машина остановилась. Тип вылез, сверкая цилиндром. Юный Эгберт выстрелил с несравненной беспечностью. Орех пролетел по воздуху — и Фредди закрыл лицо руками. Шляпа, сбитая в упор, взлетела к небу, а он потерял пятерку.
Но это не все. Примерно через минуту ему сообщили о приходе лорда Блистера. Он направился в малую курилку и застал дядю у камина. Тот растерянно смотрел на цилиндр, который держал в руке.
— Странно, — сказал пэр. — Выхожу из машины, и вдруг что-то летит прямо в мою шляпу. Должно быть, метеорит. Надо написать в «Тайме». Но не в этом дело. Я пришел, чтобы взять у тебя пятьдесят шиллингов.
Фредди и так дрожал, обнаружив, что Эгберт попал в дядю. Теперь он задрожал еще больше. Что же это, честное слово! Не он берет у дяди, а дядя у него. Согласитесь, это противоестественно, словно ты гладишь бархат против ворса.
— Пятьдесят шиллингов? — проблеял он.
— Два фунта десять, — пояснил лорд Блистер, приспосабливаясь к самому низкому уровню интеллекта. — Когда ты ушел, я подумал, что подсчеты неверны и отправился к кухарке. Кто-кто, а она разбирается в ценах на булочки и какао. Судя по ее словам, можно уложиться в семь фунтов десять шиллингов. Вот я и хочу забрать то, что переплатил. Если надо, дам сдачи.
Через пять минут Фредди сидел за письменным словом, пытаясь понять, что у него осталось. Дядя со слов кухарки сообщил, что нужно потратить чуть больше четырех пенсов на голову. Казалось бы, невероятно, но дама, носившая фамилию Бесемер, в таких делах разбиралась. Видимо, дело в том, что четыреста порций дешевле. Когда покупаешь булочки тоннами, тебе делают скидку.
Так. Хорошо. Надо достать пять фунтов. Где же? Дядю просить нельзя, поскольку деньги ты потратил на пари, а спорил — о том, собьет ли его, дядину, шляпу мальчишка с непомерными ушами.
Что делать? Все запуталось, и я не удивляюсь, что Фредди дня два или три не делал ничего.
Правда, в миссию он ходил, постоянно видел Дору. Обращались с ним, как с молодым Санта Клаусом, но прийти в себя он не мог. Разговоры о грядущей пирушке повергали его в ужас. Ноттинг-хилл собирался отдать должное и булочкам, и какао. Кто же за них заплатит?
Ирония судьбы заключалась в том, что денег хватило бы, если бы он не ринулся в авантюру. Думая о том, что он мог бы спокойно и важно ходить по Ноттинг-хиллу, Фредди испытывал страшные терзания. Он так и сказал мне: «Я испытывал страшные терзания».
И вот, бесплодно перебрав все способы, он увидел выход. Ему стало известно, что в этот самый день в боттлетонском Дворце развлечений состоится любительский концерт, и победитель получит именно пять фунтов. Читая последние слова, он буквально закачался.
Надо заметить, что к этому времени он совсем пал духом, и решил ради долга чести открыться дяде. Конечно, думал он, тот может его растерзать, но так мечтает женить его на Доре, что скорей ограничится бранью и даст искомую сумму.
