тетрадкой, заполненной сладкими до приторности стишками, которые пела со страстью, закатывая глаза или устремляя взгляд куда-то в пространство.
Все недоумевали: чего нужно этой девушке в таком заведении, как «Англетер»?
Одни называли ее Бледной Графиней, другие Стыдливой Мимозой, а товарки в насмешку именовали Безумным Эминеску.
Девушки освобождались только утром, и тот, кто не хотел упустить свою избранницу, прибирал к рукам ключи, которые они прятали в сумочки.
Случалось, что девушки сами тайком вручали ключи от своих комнат, в виде безмолвного обязательства.
За столом у моряков стоял хохот по случаю очередного розыгрыша. Один из офицеров, одетый в цивильное платье, с трубкой в зубах, был представлен своими коллегами как английский капитан. Падкие до щедрых иностранцев артистки всячески ублажали его, ласкались к нему, увивались вокруг него. Они не стеснялись в словах, будучи убеждены, что глупый англичанин ни бельмеса не смыслит по-румынски. И вдруг этот англичанин воскликнул на чистом румынском языке:
— Уймитесь, глупые гусыни! Я вижу, что вы хотите очистить мои карманы.
Зал был полон народу. Воздух был такой, как в дезинфекционной камере. Над разгоряченными головами витали облака табачного дыма. Пахло алкоголем, духами и потом.
«Номера» на сцене сменялись под громкие аплодисменты среди адского шума, в котором мешались все языки мира. После трогательного романса звучала фривольная песенка, за неаполитанскими песнями следовали греческие. Национальные гимны исполнялись один за другим среди всеобщего вавилонского столпотворения. Вдруг на сцене появилась негритянка Ева, как ее называли все сидевшие в зале. Громом аплодисментов награждали ее за каждый танец. Это были экзотические, никому неведомые древние негритянские пляски, которым она научилась в детстве в той стране, где родилась. У нее был природный талант: она танцевала не только ногами, но и всем телом, вкладывая в танцы свою душу.
Артистки с завистью смотрели на нее. Некоторые пытались ей подражать, но ни у кого не получалось таких быстрых движений, ни у кого не было таких стальных ног и змееподобного тела, как у нее.
Кое-кто из офицеров узнал ее.
— Это Черная Сирена.
— Это она, Принцесса Долларов.
— Возлюбленная Нягу.
— Которого она променяла на Делиу.
— А откуда взялась эта негритяночка? — спросил Гулие Терезу, тщетно пытавшуюся вставить в глаз монокль.
— Она недавно получила ангажемент здесь, в «Англетере». Но здесь она не приживется. Она дура. Все мужчины от нее без ума, а она, идиотка, спуталась с Жаком, тапером. И чего она нашла в этом старом толстяке?
Овечка, услышав, о чем идет речь, вскочила, задетая за живое:
— Корчит из себя принцессу… Не хочет пить с клиентами, как все остальные… Гулять ни с кем не желает… Даже петь не умеет. У нее все в ногах… Она как дикая, сумасшедшая кошка. Когда на нее найдет, такие скандалы закатывает — никто ее утихомирить не может.
Внизу, около сцены, скалил свои щербатые зубы из пожелтевшей слоновой кости старый рояль. Вертящейся табуретки совсем не было видно из-за непомерно толстого тапера.
Маэстро Жак, по прозвищу Барон Сигара, потому что никогда не выпускал гаванской сигары изо рта, был личностью странной и загадочной, объявившейся в устье Дуная несколько лет назад.
Это был огромный атлет апоплексического вида с большим фиолетовым носом, мушкетерской бородкой и усами, острые кончики которых были похожи на мышиные хвостики. Абсолютно со всеми он вел себя подчеркнуто вежливо. Тапер — джентльмен. Поговаривали, будто он австрийский шпион. Прошлое его было покрыто мраком. Один румынский офицер, кончавший морскую школу в Пола, приоткрыл немного завесу этой тайны.
Несчастная любовь и страсть к картам ввергла Жака в долги. Решившись единым махом избавиться от долгов, он стал играть в рулетку в Монте-Карло, проиграл все судовые деньги и сам исчез.
Человек талантливый, к тому же обучавшийся музыке, он ею и зарабатывал себе на хлеб насущный вот уже несколько лет в Сулине. Благородно и тщательно скрывал он бедственное положение, в котором оказался на берегах Дуная, куда его выбросило после крушения неудачной жизни.
Рыцарь и философ, он довольствовался малым, жил скромно, деля свое время между кафешантаном и церковью.
По воскресеньям он играл на органе в католическом соборе.
С одинаковым восхищением и благоговением слушали его люди в обоих местах. Артистки любили и уважали маэстро, который защищал их и обучал пению. Клавиши его фортепьяно заглушали своим искусством все промахи певичек. Он не выкликал их по именам, когда согласно программе подходила их очередь выходить на сцену. Для каждой артистки у него был особый сигнал: несколько нот, взятых на рояле, означали вызов одной из них.
С самого начала он взял Эвантию под свое покровительство. Он проявлял к ней отеческую заботливость и любил ее благородной, сдержанной любовью.
Поэтому-то все девушки в «Англетере» и ревновали негритянку.
После полуночи в «Англетер» стали забредать поодиночке и офицеры из тех, что делали в городе визиты. Встречали их шутками и насмешками.
— Что вам здесь нужно? Вы предпочитаете добропорядочных людей, светское общество, а не низкопробные заведения. Зачем вы возвращаетесь сюда, где любовь продается по таксе за наличные деньги? — вполне серьезно задал вопрос капитан Рошу.
— Конечно, по сути дела, это глупо растрачивать молодость в таких притонах, — со строгим видом проговорил офицер из числа педантов.
— И не стыдно вам чваниться? — вызывающе воскликнула Тереза, дерзко выставляя вперед свою пышную грудь. — Знаем мы вас… Благородные господа, воспитанные, со светскими манерами, которые таскаются по салонам, стоят на задних лапках, как собачки, перед высокопоставленными барышнями… А нанюхавшись их духов и бесплатно подогрев себя, приходите сюда отвести душу, словно свиньи в лужу… к нам, к падшим женщинам. И еще воротите морду: грязное заведение. Что вам здесь надо?
— Не знаю, кто сказал, что эти увеселительные заведения являются, по сути дела, философскими школами. Пренебрегать ими нельзя. Чем бы стала семья, общество, человечество, если бы от древних времен до наших дней не существовало подобных предохранительных клапанов. Это необходимое зло, господа, — торжественно провозгласил председательствующий.
— Прошу вас не смешивать поэзию с прозой, — начал было офицер, имеющий пристрастие ко всяким литературным теориям, но Клапс прервал его, громогласно заявив:
— Я сыт поэзией. Мне бы хотелось чего-нибудь из прозы.
Доктор Барбэ Рошие, которого с «Мирчи» перевели на «Элизабету» нанес в городе несколько визитов. Было уже поздно, когда он забрел в «Англетер».
Не успел он присесть к столу, как Ионеску-Гулие потянул его за рукав.
— Знаешь, какую танцовщицу мы видели здесь, в заведении? Негритяночку, дочь американца, Черную Сирену, как называли мы ее.
— Не может быть! — удивился доктор. — Бедная девочка. Где же она? Я
